Сожжёнными тропами

Дурная кровь, шепчутся позади нее люди, которые еще не встречались с дедулей лицом к лицу. Со временем таких все меньше. Маленькая Сакура слышит это не раз. Дурную кровь выпускают. Она не помнит, откуда знает это и где слышит. Но вместе с этим выражением приходит и осознание — но не то, горячее и жуткое, а простое и человеческое. Если дурную кровь выпустить, останется только хорошая. Думать об этом ей не страшно. В конце концов, давно ушедшая бабуля умела втыкать в пальцы иглы так, чтобы потом что-то переставало болеть. Когда колешь палец — идет кровь, рассуждает маленькая Сакура. Но она почти не идет, а только набухает круглым шариком. Значит, нужно не просто уколоть… Боль ей не нравится. Но… если дурная кровь унесет с собой и страшные яркие картинки, и постоянную лихорадку, и головную боль? Вдруг? Откуда ее выпускают Сакура не знает, но спросить не у кого. Что-то подсказывает (и совсем не осознание), что дедуля вопросу не обрадуется. У мамы Сакура спрашивать не станет, потому что должен быть сюрприз. Горячие невидимые руки нагревают ей затылок, что-то вот-вот взорвется новым приступом, и Сакура решается. Тяжелый нож оттягивает маленькую руку. Наточенное лезвие чертит крохотную линию на сгибе локтя, там, где дрожит синяя венка. Взбугрившаяся красная полоска (дергаются пальцы) жжется и болит. Но Сакура с отчаянием вспоминает мамин взгляд — страшный, когда она чихает из-за прошедшего мимо старейшины — и думает, что лучше пускай будет больно, чем вот так гадко. Если мама станет гладить ее по голове как дедуля, если она будет заплетать ей волосы и целовать на ночь… если мама ее полюбит? Это будет стоить того? На глазах выступают слезы, а внутри становится жарко-жарко, но Сакура давит. Яркие ручейки бегут по светлой тонкой коже и стекают по кончикам пальцев вниз, на землю. Дурную кровь выпускают. Но как понять, что она вся вышла? Сакура не знает. Ей кажется несправедливым, что вся кровь одного цвета. Так, если плохая была бы черной, то Сакура сразу бы поняла, когда можно бежать к маме и показывать: теперь все хорошо. Но кровь красная. Дедуля натыкается на Сакуру раньше, чем она находит отличия. Вот тогда оказывается, что никакой дурной крови не существует, что она, Сакура, абсолютно нормальная, и что для полной нормальности ей не хватает только наказания. Способ оказывается не первым и не последним разочарованием. Она почему-то вспоминает об этом, когда открывает глаза… Мягкий сливочный свет парит в комнате и ложится на лицо, слепя. Под веками он кажется рыжим. Тело слабое и вялое, опустевшее — пропадает все, кроме остова, воздуха и кожи. Эта мысль гонит по ее рукам мурашки. Сакура с замиранием сердца понимает, что ей не хотелось просыпаться. Две сливово-черные тени, отбрасываемые двумя человеческими фигурами, вставшими между ней и окном, ложатся ей на лицо и грудь. Она не может разглядеть, кто стоит у окна. Изображение плывет и двоится. Одна из фигур оборачивается. Сакура без сил смотрит в незнакомое белое лицо, размывающееся до плоского засвеченного пятна. Единственное, что приходит в голову: это не ее часть. Ни один из этих двоих не ее часть. Нет давящей Ки и нет ощущения, что вот-вот ступишь на дорожку из горячих камней. Гальки, приходит иронично на ум. Одна из фигур мгновенно исчезает. У Сакуры от слишком быстрого движения кружится голова. Но вторая фигура остается. Пока зрение восстанавливается, Сакура пытается разглядеть человека, заслоняющего собой свет. Он стоит к ней вполоборота, и у него лохматый хвост. Сквозь блаженную пыльную пустоту всплывает вопрос: что ему нужно? Изуна Учиха разворачивается к ней полностью. Его плавная тень занимает большую часть от мягкого солнечного света, прорывающегося сквозь окно. Тянет черным пожарным дымом. Сакура морщит нос, чувствуя, что вот-вот чихнет. Предчувствие всегда работает, как хочет, и сейчас оно просто уходит на задний план. В такие моменты у нее ощущение, что ее способность более чем разумна. Сакура видит его во второй раз и ее ощущения ничуть не меняются. От Изуны Учихи хочется держаться подальше ровно так, как и от его старшего брата. В прошлый раз обрушившиеся на нее озарение и жажда ответного удара глушат любой позыв самосохранения. Сейчас, будь она в той же ситуации, но в здравом уме, точно обошлась бы без рук. — Человек, который попытается отравить часть главы клана. В каком отчаянии он должен быть… — замечает он вкрадчиво и закладывает руки за спину. Что-то начинает складываться. Сакура вдыхает медленно и глубоко, чтобы успокоить всколыхнувшееся внутри жжение. Вот, что это было. Она перепутала отравление с предчувствием? Неужели такое возможно? Разве… разве она не должна была все понять с самого начала? Еще до? Горло перекрывает твердый ком — ни откашлять, ни проглотить. Предчувствие с Сакурой столько, сколько она себя помнит. Оно подгоняет вперед, когда нет видимой причины для спешки, заставляет споткнуться на ровном месте, чтобы через три шага не угодить в присыпанную листьями яму… В нем ничего человеческого — сплошной жар и иглы. Но оно будто бережет ее, как умеет, будто выживает, поселившись внутри. Всегда «до». Сакура порой ненавидит его так остро, что хочет выжать его из себя любой ценой. Это из-за него идут слухи, а люди смотрят на нее, как на заразную. Из-за него Сенджу узнают о ней! Но если она когда-нибудь выберется из дома Учихи Мадары, то только с помощью предчувствия. Сакура сейчас нуждается в нем, как никогда раньше. Нужно быть очень самоуверенной, чтобы это не признать. Влажный туман оседает на коже моросью пота. Изуна Учиха смотрит на нее с застывшим на лице ледяным спокойствием. То ли ему не нужен ответ, то ли он ждет чего-то. Чего-то вроде нового предсказания? На секунду становится смешно даже сквозь режущую тревогу. Внутренности обжигает понимание, что он сказал ей. Но… Отчаяние? Это она-то довела до него Мико? Это не Сакура убивает Канату! Это Мико не справляется с тем, что узнала, это же ее вина — не стоит трогать чужое! Так почему Мико винит ее?! У злости нет ни цвета, ни вкуса, ни запаха, но она берет за душу так, что хочется сообщить все, что Сакура думает, защититься от этого намека, доказать, что это не она, не ее вина!.. Но она спохватывается очень вовремя. Надо вдохнуть. Надо выдохнуть. Держать себя в руках — это то, что нельзя игнорировать, даже если очень обидно и мерзко. — Девушка видит заранее, как умирает ее жених, — Изуна Учиха (видимо ему надоедает молчание) смотрит прямо и бесстрастно, будто говорит о какой-то несуществующей девушке. — После того, как отбирает твою гальку. — Я не знаю, что она видела, и ничего ей не делала, Учиха-сан, — сухо и почти беззвучно отвечает Сакура, смотря на него устало. В голове начинает скапливаться густой и липкий жар. Почему он приходит и спрашивает ее об этом? То, что он спрашивает, до него уже спрашивал ее часть. — «Тобирама Сенджу ударит сюда», — говорит он равнодушно, но на его лице Сакура ловит мрачный блик. — Этого ты не говорила? Она начинает понимать причину такого визита. Урони зерно сомнения — оно прорастет. Люди, узнающие о том, что ждет их в будущем, хотят еще и еще. Это не стоит того. Вздрагивать от каждого громкого звука и ожидать, пока что-нибудь случится — жутко. Сакура в этот конкретный момент ненавидит свои осознания, которые смывают контроль с эмоций и действий. Промолчи она тогда, пройди мимо… — Что вы хотите услышать от меня, Учиха-сан? — она прикрывает глаза, чувствуя, что вот-вот внутри закружится новый вихрь из образов. Виски нагреваются медленно и неотвратимо. Если это произойдет, то как ей себя сдержать? Мадара Учиха принял ее озарение за сумасшествие. Но Изуна Учиха приходит к ней с вопросами. Он то ли чувствительней, то ли просто хочет разобраться в ситуации больше, чем его старший брат… Просто. Пожалуйста. Не сейчас. — Что ты такое? — в глазах Изуны Учихи непроницаемая темнота. — Как ты это делаешь? — на секунду его тонкие губы растягиваются в едва заметную усмешку. Блик на белом камне. — Ты не моя часть. Я могу узнать правду любым путем, который сочту эффективным. Но пока я только спрашиваю. От его движения — он просто складывает руки за спиной, но широкие рукава темно-синего балахона успевают качнуться — по комнате расползается тяжелый и скорбный запах гари. Что-то внутри Сакуры сжимается до крошечного черного, наполненного горючей смесью, шарика. Ей хочется засмеяться. Будто Мадару Учиху остановила метка на ее шее! Она не может знать точно, что же его остановило от дальнейших вопросов. Но уж точно не факт их связи. Впрочем, после случившегося все может пойти по новому кругу. Только… — Зачем вам это? — Сакура не чувствует страха, потому что жар, подступающий к горлу, собирает все ее внимание на самоконтроле. Комната начинает оплывать по краям, но лицо Изуны Учихи, взятое в фокус, все еще четкое. Она видит, что его губы вздрагивают, чтобы ответить ей, но почему-то он переводит взгляд куда-то назад, за пределы и ее лица, и ее футона… Еще до того, как дверь с шуршанием отодвигается. Вместо свежего воздуха в комнату врывается застарелый запах гари, крови и чего-то еще, ей не разобрать. — Изуна, — с достаточной паузой, выражающей непонимание, звучит голос ее части, густой и низкий, от которого по прижатой к футону спине ползут ледяные мурашки. — Зашел удостовериться, что твоей части оказывают должное лечение, брат, — Изуна Учиха спокоен, и от этого вдруг начинает подташнивать. Сакура закрывает глаза, чувствуя, как веки слипаются по контуру от плавящей тело горячки. Ей хочется заткнуть уши руками, оказаться совсем одной, свернуться в клубок, потому что от подступающих к голове образов хочется плакать. Она закусывает губу, чтобы не закричать, когда очередное событие обрушивается на нее буйным вихрем рыжих огненных искр. Внешний мир гаснет. Мощное пламя костра рвется в черную беззвездную ночь и отражается в знакомых глазах промозглым безумием. Что-то холодное и липкое, безнадежно-страшное и требующее кровавого выхода пропитывает Сакуру до костей. — Позовите медика, — громовой голос Мадары Учихи рассекает ее ничтожные попытки добраться до сути. Но именно этот звук приводит ее к пониманию. Это не просто что-то. Это чужая ненависть.