Сожжёнными тропами

Сакура ее видит плачущей, обнимающей часть, прижимающую его ладони к своему пока плоскому животу. Она чувствует счастливое тепло, смотря сквозь темноту зажмуренных глаз на Аюми. Ту самую девушку-Учиху. Все случившееся с Аюми на совести Сакуры, и не сказать, что эта совесть очень сильно ее грызет. Эту ответственность она берет на себя давно. Несколько лет назад. — Он тебя заметит, — говорит она тогда, — но только не улыбайся мужчине со шрамами. Ты не будешь счастлива. Он сделает тебе больно. Язык едва ворочается. Больно ноет и тянет в животе, ощущение, будто вот-вот вывернет. В голове мешаются острые осколки чужого будущего. Сакура не хочет видеть ничего из этого, но чужая техника переворачивает все вверх дном. После того, что Изуна Учиха пытается с ней сделать (и у него ничего не получается), в груди конденсируется холодный и влажный ком. И это девушка-Учиха держит ее в руках, спасая от истерики. Она заботится о ней с тех пор, как ее к ней приставили. Сакура чувствует горячую признательность. Как на удачу в голове лопается горячий и стеклянный пузырь, обдавая сознание осколками. Девушка-Учиха очень ей симпатична. Она заслуживает узнать хоть немного о том, что может совершить ошибку. — Да что вы знаете, — девушка-Учиха болезненно сверкает глазами, а тонкой ладонью тянется к шее. — Пожалуйста, не говорите об этом. Она первая на ее памяти, отказывающаяся от такого заманчивого знания. И это подкупает еще больше. Ей будет очень ее не хватать… Но Сакура ничем себя не выдает — улыбается и напоминает: только не мужчина со шрамами — и опускает голову на футон. Опускающаяся ночь тогда кажется полной гари и страха. Она такая не последняя. Ближайшие несколько недель будут точно такими же. Но эта — особенная. Сакура поднимает голову, когда девушка-Учиха задремывает. У предчувствия, давно ждущего этого момента, теплые и надежные прикосновения. Оно подбрасывает горсть осколков. Чернота. Гул и крик. Заснувший около лихорадящего брата Изуна Учиха. Ослабевшие и уставшие после боя шиноби. Нервные патрульные. Это может отпугнуть любого, но не ее. Она никогда не бывает одна. Предчувствие поддерживающе перебирает горячими пальцами шейные позвонки. Последний взгляд на скрытую темнотой девушку-Учиху Сакура бросает без сожаления. Никто не накажет ее. У Изуны Учихи не поднимется рука на свою часть. В эту судьбоносную ночь Сакура Харуно, часть главы клана и просто сумасшедшая девица, бесследно растворится в темноте. Ее не заметит ни патруль, ни сторожевые у единственного входа в поселение. Одних удачно отвлечет пьяный дебошир, других — обезумевший от горя старик-отец, который схватит танто и захочет пойти мстить за умершего пару часов назад сына. Благодаря этому она, давно уже позабывшая, как это — захлебываться по ночам кошмарами, видит кусочек чужого счастья. Предчувствие не оставляет ее. Но и камни Аюми всегда с ней. Приходится к ним привыкнуть. Обнаруживается, что они ничуть не хуже ее собственных. Сакура учится жить заново. Но сначала ей приходится вырывать даже шанс для этой возможности. Она забирается так далеко, как только может. Предчувствие помогает ей прятаться от слишком близко подобравшихся Учих. Дедуля, учивший ее обращаться с лесом с детства, должен ей гордиться. Руки заматываются бинтами. Юката без мона, но из отличной мягкой ткани, меняется на грубую крестьянскую одежду. Волосы становятся грязно-коричневыми и спрятанными под ткань, но так, чтобы наружу торчала пара прядей. Сакура бродит без цели, то залегая в лесах, то появляясь в больших городах. И однажды предчувствие толкает ее куда-то на север, обжигая затылок до боли. С этим приходится согласиться. В далеких землях, где холодно и снежно чаще, чем тепло и солнечно, Сакура находит того, кому требуется ее помощь. Недостаточно богатый для найма ирьенина, которому придется платить и за проделанный путь, и за лечение, купец ищет спасение жене. Удивительно, что у Сакуры оказываются с собой нужные травы, которые в этих краях не появляются даже мельком? Она с любовью вспоминает бабушку, а после и дедулю, подталкивающего к изучению свойств растений все ее детство. У нее получается не хуже бабушки — рецепты, казалось, забытые напрочь, всплывают в голове. Помогает и предчувствие. Купец сначала не верит, что какая-то девчонка, выглядящая бродяжкой, может помочь. Но после трех дней лечения ее средством его жена снова начинает есть. Спустя еще две недели она встает с кровати. Все это время находившаяся рядом Сакура получает от купца горячую благодарность. Стоит только намекнуть, что ей так нравится в их поселении, и она получает крошечный домик на самой окраине вместо платы. Она там и остается, неподалеку от ледяных и величавых гор. Снег — она никогда не видела его в таком количестве! — часто идет крупными и пушистыми хлопьями. Один взгляд на него охлаждает ее голову. В деревеньке относятся к ней настороженно. Ну вот кто, пришедший из теплых мест, захочет тут остаться? Сакура мягко отводит ребенка местной акушерки от взбесившейся лошади за секунду до. Помогает дочери кузнеца, мающейся животом. Случайно в разговоре с кем-то роняет: сбежала от сумасшедшей части. Старается быть дружелюбной и не избегать общения. Постепенно люди теряют к ней обостренный интерес и начинают привыкать. Она уже не кричит по ночам, а если бы и кричала — домик на самой окраине. Кому там слышно? Глухой старухе, живущей по соседству? Кошмары медленно отступают, и Сакура уже не просыпается мокрой от пота и боящейся увидеть в темноте алое мерцание шарингана. Мадара Учиха не доберется до нее тут и не вздернет ее среди ночи с футона. К этому приходится себя приучать. Неожиданно, но вокруг нее собирается детвора. Забегают во дворик — кто-то передать угощение от родителей, кто-то вытребовать рассказов о жизни в тепле и зелени. Первое время это очень нервирует. Сакура не любит детей. Чувствовать от кого-то из них запах гари невыносимо, и она, скрипя зубами, чаще всего вмешивается. Но ей уже заранее известно, что своих у нее не будет. И не потому, что на это намекает предчувствие. Сакура не сможет обречь своего ребенка на возможность жить так же. Жить от приступа к приступу, видеть горе и смерть, зачастую не имея возможности предотвратить, учиться сдерживаться… Ни за что. Никогда. Но чужим детям она все-таки рассказывает и про густые леса, в которых так хорошо прятаться, и о часто выглядывающем теплом солнце, и о том, как здорово засыпать под звездным небом в траве, и о том, как свистеть так, чтобы птицы откликались… Она все еще видит его. Осознания не дают ей покоя и швыряют прямо в лицо целые минуты чужой жизни. Сакура видит его выздоровление (и почему-то выдыхает). Видит его глазами, как Изуна Учиха смотрит виновато и отчитывается за ее пропажу. Видит, как он разрывается между жадностью и здравым смыслом. Видит все его сомнения и чувствует всю его ярость. Но потом все внезапно обрывается на долгие месяцы. За которые успевает наступить мир. С Сенджу. То, что потрясает людей. Образовавшееся поселение двух кланов шиноби. Мирная территория. Сакура вытирает дурацкие слезы, когда осознание с несвойственной осторожностью подсовывает ей кусочек чьего-то будущего. Огромное поселение, больше похожее на цветущий город. Зеленые кроны и разнообразные крыши. Мелькающие точки-люди. Два огромных мона, выбитых неизвестными творцами прямо в гигантской скале, высящейся над этим великолепием. И ей становится не жарко, не горячо, но очень и очень тепло. Держать нейтралитет сложно. Мадара Учиха не собирается исчезать из ее жизни, попросту впивается сухими и крепкими пальцами в ее осознания, оттягивая их на себя. Он — яркий всполох, который невозможно подавить медитацией или сном, перебиранием камней или разговором. Он вынуждает ее наблюдать, даже об этом не подозревая. За тем, как рассматривает Изуну и не понимает его. Тот, скрытый тенью дерева, гладит волосы своей части. За тем, как на его глазах медленно разрастается остов нового поселения, еще хлипкий, но уже такой многообещающий. За тем, как внутри него самого зреет зерно сомнений. За тем, как свет в его глазах гаснет, чтобы через пару недель разрастись из крохотного пятнышка в целый яркий и четкий мир. Сакура видит все его решения и промахи. Каждый выпад, достающий Мадару Учиху, достает и ее. Она переживает все. В моменты, когда она отходит от очередного осознания, ей хочется бессильно свернуться в комочек, расплакаться, спрятаться за дедулину спину, покатать в ладонях свои камни… она ведь уходит, специально уходит, чтобы быть от его решений как можно дальше! Чтобы влияние друг на друга было минимальным! Так почему, почему он все еще рушится со своей жизнью на ее несчастную голову?! Она пытается это игнорировать и жить так, будто не влезает в шкуру части каждый божий день. Но сталкивается с тем, что… Жить как обычный человек она не умеет! Сельчане дружны. Чуть ли не большая семья. Иначе в этих краях не выжить. Оказавшаяся невольно под их опекой Сакура не знает, как себя вести. Когда к ней приходят поправить крышу весной, она ждет подвоха. Но его не наступает. Хмурый парень даже ничего не просит взамен. Акушерка, та самая, чей ребенок чуть не оказался под копытами взбесившейся лошади, часто забегает поболтать. Намекает, что неплохо бы и Сакуре уже воспользоваться ее услугами. — Совсем дурак часть твоя? — жалостливо тянет она, поглаживая опешившую Сакуру по плечу. — Совсем, — смешавшись, кивает она, надеясь, что на этом все кончится. Но акушерка, округлая и полная задора женщина, так просто не успокаивается. — Эх, не повезло тебе, девочка… — и сочувственно поджимает губы. — Но ты смотри! Наш Куро-то на тебя уже год заглядывается! Чтобы сгладить неловкость, Сакура смеется. Она скучает по дедуле, единственной семье, которая у нее была. Никто ей этого не заменит. Куро высокий и широкоплечий. Волосы — вороньи перья. Глаза — мрак и холод. Смотрит так, что по коже мурашки бегут, но с ней чаще взгляд отводит. Что-то в нем есть такое, до боли схожее, от чего внутри становится нехорошо. Но другого толка. Сакура избегает его взглядов. Куро увидит ее шею и поймет, что потратил целый год впустую. Никто не захочет держать ее за руку, если узнает, кто ее сумасшедшая часть, а не узнать будет невозможно. Да никто ей и не нужен. Но Куро так не считает. Он приходит к ней то ли кем-то надоумленный, то ли прекративший ждать случая. Смотрит сверху вниз. — Кем бы он ни был, мне все равно, — говорит он с порога. Сколько он думал над тем, чтобы начать так? Но Сакура даже не может усмехнуться. Куро говорит искренне и горячо, теряя весь свой мрак и холод, смотрит на нее как на… на… на что-то потрясающее. Под ребрами, слева, больно дрожит и леденеет. — Вот поэтому и не надо, — улыбается она, опуская взгляд. — Ты хороший. Но, — вкрадчивое осознание, совсем легкое, порыв, обдает грудь теплом, — ты скоро найдешь свою часть. И вот тогда пожалеешь, что пришел ко мне. От вранья на языке горький привкус. Часть Куро, изящная женщина с яркими волосами, умирает от родов прямо сейчас на другом конце света. — Не говори мне об этом, — жестко отсекает Куро, оказываясь чересчур близко, заставляет одним только этим перемещением поднять подбородок. — Она мне не нужна. Желваки на его белых скулах бугрятся. Шершавая и жесткая ладонь обжигает прикосновением щеку. Сакуре хочется вжаться в нее лицом, закрыть глаза и постоять так, вспомнить и представить совершенно другого человека. Просто чтобы понять: станет после этого легче? Уймутся ли осознания? — Я люблю тебя. Смогу защитить. Прокормлю хоть двоих, хоть пятерых. Достану все, что ты захочешь. Ты никогда не будешь плакать, — он смотрит неотрывно и черно. — Я клянусь. Не отказывай мне. Позволь о тебе позаботиться. Он уходит, пошатываясь, будто Сакура подрубает ему колени. Внутри сверлит и бьет наотмашь. Горько и холодно. Предчувствие молчит. Она бессильно прикрывает дверь, не смотря ему вслед. Куро заслуживает хорошую жену. Не видящую по ночам другого мужчину и не чувствующую запах смерти. Он приходит. Без осознания и без предчувствия, нагло втесывается в самый обычный весенний день детской тревогой. Сакура собирает травы в низине, когда до нее добирается маленький Ю-чан. За его худенькой спиной, чуть в отдалении, движется высокая и мощная фигура. Это как удар — заставляет опешить, чуть не выронить корзинку с травами и мгновенно захотеть сбежать. В горле что-то встает колючим комом, не пропускающим в легкие воздух. Корзина не падает только потому, что Сакура занимается ее наполнением все раннее (и холодное) утро. За лечебными травами тут еще нужно поохотиться. — Беги домой, Ю-чан, — ласково говорит она ребенку, сбивчиво нашептавшему ей о странном путешественнике. — Он тебя не обидит? — маленький Ю-чан, тот самый ребенок акушерки, смотрит огромными влажными карими глазами и верит в чудо. Сакура качает головой и мягко подталкивает ребенка в обратную сторону. Ю-чан с опаской смотрит на невозмутимого Мадару Учиху и огибает его по дуге. Внутри рассасывается ком, когда не пострадавший ребенок скрывается из виду. Поздняя и стремительная весна дрожит в воздухе запахом трав и сырой земли. Снег нехотя растекается водой и позволяет вытянуться растениям и выдохнуть людям, вымотанным долгой зимой. Скоро потеплеет, но ненадолго. Лето будет мимолетным и холодным. К осени, обморозящей все своим началом, все начнут возвращаться с заработков. Сакура стоит босой, врастая во влажную и разморенную потеплением землю ступнями, с рассыпанными по плечам (никакой пучок не в состоянии их сдержать) яркими волосами, с перепачканными руками. Стоит и не может заставить себя пошевелиться. В груди гулко-гулко стучит сердце, перегоняя все возникающие вопросы вместе с кровью по телу. От этого ничуть не легче — так ведь распространяется паника. Почему она не узнает о его приходе заранее? Почему утихло предчувствие? Что… что он успел натворить, пока Ю-чан не привел его сюда? Она думает, что не боится возможности быть найденной. Она ошибается. — Ты думала, я действительно не смогу тебя найти? — он подходит ближе, нечитаемо разглядывая ее с головы до ног. Предчувствия нет. Сакура не чувствует, что может дышать. — Я думала, что у вас не так много времени для этого, — с длинной паузой, за которую часть оказывается на расстоянии одного шага, отвечает она. — Ваш брат жив. Вы с вашим другом на одной стороне. Вы создали легенду. Чего же вам еще хотеть? Для чего я могу вам еще понадобиться? Он выглядит старше. Будто несколько лет стали для него десятилетием. Ранние морщины у глаз только углубились. Заострившееся и жесткое лицо. Потемневшая от солнца кожа. Буйные черные волосы забраны в хвост. Чужие — пальцы холодеют — глаза. Нет ни алого доспеха, ни кланового мона, только дорожная запыленная одежда, обнаженные ладони… Но даже так он не выглядит путешествующим торговцем или ищущим просветления в горных монастырях паломником. Его движения, взгляд, катана у бедра, да и сама фигура намекают, что с ножом к нему лучше не подходить. Да и вообще лучше не подходить. Ощущение угрозы и холода, разлитое в весеннем воздухе, горчит на языке. — Вернуть долг, — Мадара Учиха переводит взгляд с ее волос (наверняка спутанных и встрепанных) на лицо, заводит руку за спину. Какой еще долг? Лучше не утруждаться, вот честное слово. Но мир вдруг теряет четкость и суживается до одной только раскрытой мужской ладони. Не чувствуя ничего, кроме болезненного и почти детского предвкушения, Сакура недоверчиво тянется навстречу. Сердцу становится тесно под ребрами. Она дрожащими пальцами развязывает маленький холщовый мешочек. Высыпает содержимое в ладонь. Сдавливает. Перекатывает, жмурится. Сквозь дрожь пробивается что-то другое. Сакура чувствует, что по щекам бегут теплые дорожки. Камни отзываются теплом и согревают ладони. Ощущение, что дедуля вдруг оказывается рядом и первым делом приглаживает ей вихор на макушке… — Они настолько важны для тебя? — сквозь шум в ушах пробивается вопрос Мадары Учихи. Сакура кивает молча. Потом, чуть подумав, отрывисто добавляет: — Дедулины. Яркий восторг и признательность укладываются медленно. Она ждет момента, когда все это схлынет и оставит ей чистый разум. Камни, будто живые, льнут к пальцам, и перебирать их сплошное удовольствие. Мадара Учиха все еще разглядывает ее, понимает Сакура, открывая глаза. Ей становится не по себе. — И это все? — от нотки разочарования, основанного на твердом убеждении, что тут явно что-то не так, в его голосе хочется улыбнуться. — Если бы вы их у меня не забрали, — Сакура прижимается лицом к сгибу локтя, вытирая слезы, — я не кричала бы по ночам. Он не извиняется. Только поднимает брови. — Они как-то связаны с твоими видениями, — черные глаза медленно сощуриваются. — Они их, — Мадара Учиха как-то неверяще усмехается, — впитывают. — Помогают с ними справиться, — она смотрит на невзрачную гальку с полуулыбкой. — Но я научилась делать это без них. И если это все, за чем вы пришли… Говорить такое самому Мадаре Учихе, возможно, самоубийство. Но он может убить ее тысячу раз, пока стоит напротив. Пока что даже не попытался. Сакура лелеет внутри холодную и пахнущую весной надежду. — Не разменивайся на мелочи, — снисходительно советует ей часть, будто не расслышав посыл. Сакура непонимающе хмурится. — Про что вы? — Про набросившегося на меня, — Мадара Учиха хмыкает, и атмосфера густеет, — мальчишку. Она вздрагивает, вспоминая Куро, мрачного и отгоняющего от ее дома любых мужчин младше сорока. Ками-сама… — Да он лучше вас в тысячу раз! — шипит Сакура, стискивая камни в кулаке. — Что вы с ним сделали? Бедный глупый Куро… — Преподал урок, — Мадара Учиха с феноменальной невозмутимостью складывает руки на груди и спустя несколько секунд бросает ей в спину: — Он жив. Даже здоров. Успевшая представить масштаб, похолодеть и рвануть в сторону деревеньки, чтобы в случае чего хотя бы помочь отойти с миром, Сакура с невероятным облегчением выдыхает. — Какая привязанность, — комментирует едко он, и по его губам расползается ухмылка. — Это не так. Ему очень повезло, что он не моя часть, — Сакура держит в себе невозмутимость как приоритет. — Он заслуживает лучшего. Глаза у Мадары Учихи становятся колкими и ледяными. Она не знает, бьет ли в больное, просто оскорбляет до глубины души… Какая разница? Ей все равно не догадаться, что там в чужой голове. — Если вы и правда пришли отдать долг… Пожалуйста, уходите, — просит она, смотря без страха в чужие глаза. — Я вам не нужна ни в одном из смыслов. Вы мне тоже. Это, — она касается затылка инстинктивно и тут же отдергивает руку, — просто ошибка. — Хорошо, что ты это понимаешь, — от небрежного высокомерия становится неприятно. Но Сакура только улыбается. Предчувствие странно подталкивает ее прикосновениями. Но она отгоняет предателя, даже не подсказавшего ей ждать гостей, неумолимо. Мадара Учиха проходится по ней пробирающим до костей взглядом, прежде чем развернуться. Смотреть в его спину не выходит без облегчения. Сакура рассматривает расслабленную линию чужих плеч с ощущением покоя. Он и правда уходит. Под ярким солнцем его фигура кажется смесью темных красок, влитой в четкий и плавный контур. Все хорошо. Она выдыхает так, будто задерживала дыхание все эти несколько лет. Вместе с ним уходят и глубоко закопанные внутри волнения, застарелая опаска, что однажды ее все-таки найдут... Все уходит. Если раньше Сакура пытается найти в себе стойкость, чтобы это отбросить, то сейчас она распускается внутри сама собой. Надо вернуться, посмотреть, что там с Куро…. Может, кто-то кроме него пострадал? Это же чертов Мадара Учиха, а не какой-нибудь проезжий чудак! Ох, что же он успел сделать? Ками-сама, Учиха в этом маленьком поселении! Она только привыкла жить в покое, без дурацких слухов вокруг и без косых взглядов! Теперь получит все сполна. Неужели ей придется уйти отсюда?.. Единственное удовольствие — камни в руке. Видимо Мадаре Учихе больше незачем ее искать, раз он так легко ушел. Хотя бы это уже решено, правда? Но взметнувшееся предчувствие насмешливо обводит горячими пальцами его имя на коже. Осознание всплывает из темноты сознания ярким всполохом... Сакура, все-таки роняя корзинку, давится негодованием. Мадара Учиха, этот черт, неумолимо смотрит на нее сквозь пелену будущего и кривит губы в ничуть не виноватой усмешке.