Сожжёнными тропами

Мама у Сакуры красивая — темные волосы и глаза, россыпь веснушек на золотистой коже, родинка на подбородке. Но она, несмотря на всю свою красоту, строгая и грустная. Маленькая Сакура не пытается ее утешить, зная, что от этого мама только сильнее расстроится, а потом будет долго делать вид, что не замечает ее. Другие мамы, например, мама противной Кирин, шлепают детей или кричат на них, если дети делают что-то не так. Но потом обнимают, садясь рядом на корточки, и объясняют, почему нельзя так делать. Ее мама не обнимает и не шлепает, а только холодно говорит: — Чтобы больше такого не было. Она кривит губы странно, если Сакура просыпается ночью от горячих и плохих снов, и невесомо гладит между лопаток. Ради этого Сакура просыпается почти каждую ночь. Только для дедули ничего не нужно делать — ни просыпаться с плачем, ни приходить с синяками на коленках… Дедуля ничего не кривит, катает на плечах и дает держаться за волосы. Спустя годы Сакура понимает: мама боялась. Ее, этого предчувствия, кошмаров, чужих взглядов… Вариантов много. Дедуля же не боялся ничего. Только ближе к концу в нем прорезается какая-то нервозность, мрачная и параноидальная. Он как-то даже говорит, что лучше им найти новое поселение. Там, где никто не будет знать о способностях Сакуры. Она не понимает ни тогда, ни позже: зачем? Люди ведь не узнают только в том случае, если она не будет выходить из дома. Но дедуля не делится мыслями, говорит, чтобы она не забивала этим голову. Зная, что дедуля не придумает ничего плохого, Сакура соглашается. Но потом, после того, как дедуля пропадает в лесу, где он знает каждую тропинку и куст, она ненавидит то легкое согласие. Если бы она чуть задумалась, то, может, озарение подмахнуло бы ей ветку развития? Может, дедуля не пропал бы? Но… Но теперь поздно. Сейчас уже не узнать. Мадара Учиха кажется ей — впервые — просто человеком. Немощным и бессознательным. Его руки, лежащие поверх покрывала, просто руки — большие, со жгутами вен и росчерками шрамов. Грозные глаза закрыты пленкой век. Сакура неловко опускается рядом, бросая короткий взгляд на сидящего напротив Изуну. Он не шевелится, больной и безумный под полупрозрачной каменной корочкой. — Ты сказала, что Сенджу убьет меня, — в пропитанной запахом гари комнате его голос звучит сухо и хрипло, будто Изуна Учиха выкричал из себя уже все, что мог. Сакура не знает, зачем она приходит. Никакое озарение не сулит ей везения, а предчувствие и вовсе таится где-то глубоко внутри, теплым и тревожным комом. Но она тут, сидит рядом, рассматривает свою часть. То, что было отделено от нее еще до рождения. Белое и влажное от проступившего пота лицо Мадары Учихи кажется ей маской. Он не должен лежать вот таким. Бессильным. Черные буйные волосы, пропитанные запахом крови и гари, влажными змеями рассыпаны по футону. Закрытые глаза, чернильные тени под ними, приоткрытые сухие губы с запекшейся в левом углу чешуйкой крови. Она не знает, как проходит катана и что задевает, чем его лечат и лечат ли вообще, но часть выглядит едва ли не умирающим. Запах гари кружит голову. Чужой? Для него? На зубах скрипит угольная крошка. Мадара Учиха рвет ее озарение и будущее множества людей, потому что его жажда спасти брата чудовищна. Сакура не чувствует от этого никакого умиления или жалости, только собственный страх. На что этот человек еще способен, если даже проложенная тропа будущего для него — мелочь? Она не понимает, что происходит, когда приходит в себя. Не без чужой помощи. Девушка-Учиха отпаивает ее водой и заставляет сменить влажную от пота одежду, чуть ли не насильно запихивает в нее, едва живую от пережитого кошмара, что-то сладкое. Следить за всем, что с ней делают, невозможно. Голова раскалывается, а ей ведь как-то надо думать! Раньше такого не случалось никогда. Но сейчас бок режет так, будто в нем застряло невидимое лезвие. От запаха крови, густого и тошнотворного, Сакура едва может дышать. — Почему он? — Изуна Учиха смотрит пристально, так, словно это ее вина, словно это она толкает его старшего брата под удар. — Так не должно было быть, — тихо отвечает Сакура, замечая промельк движения, и опускает взгляд, рассматривает подрагивающие пальцы главы клана. Он скребет ими по ткани покрывала, то ли пытается до чего-то дотянуться, то ли это просто судорога. Смотреть невыносимо. Но липкое оцепенение давит ей на затылок, не давая поднять голову. Что-то в груди вдруг натягивается. Нагретый воздух обдает ее волной, а жесткие пальцы впиваются в подбородок. Сакура ошеломленно хлопает ресницами, цепляясь за чужое запястье. Красный отблеск затягивает ее в бездонную и страшную пропасть. Освещение вдруг пропадает, а проявившийся сквозь бордовое марево тумана силуэт растворяется в черноте. Острая вспышка горячей боли прокаливает кости. Сознание сжимается до рисового зернышка, наслаивая образы друг на друга. Мощный импульс взрывает их и погребает под осколками. Виски сдавливает до боли. Что-то горячее стекает по губам. Она не чувствует пространства, но видит лицо части, холодное и каменное, прямо напротив своего. Чужие губы шевелятся, и внутри дрожит давно проросший страх. Из ее пальцев вырывают камни. Из ее головы вырывают десятки отрывков чужих жизней. Сакура не видит и не слышит, только говорит, задыхаясь в своем личном пожаре. Запах гари и тепло чужой юкаты. Ее голос и свист катаны. Ее страх и чужая кровь на руках части. — Мы непобедимы, — нашептывает он ей снисходительно, будто утешая, гладит по лицу жестко и горячо, — не плачь. Все скоро закончится. Сакура слепо вжимается в его плечо, когда становится окончательно невыносимо от раскаленных игл в висках, и нашептывает, глотая слезы. Она знает, почему так легко плачется. Все и правда вот-вот закончится. И руки части, обнимающие ее осторожно, сами положат этому начало. Сакура видит его и Хашираму Сенджу, стоящих вплотную. Во рту железистая горечь. Небо раскалённое и яркое, от одного взгляда на него начинают болеть глаза. Сквозь тело Мадары Учихи пропущен стальной клинок, инородная деталь, чтобы растравить пробоину. Сакура чувствует его в себе. Блик слепит ее окончательно, и небо меркнет. Это словно удар по голове. В ушах шумит. Что-то капает по подбородку. Перед глазами плавают черные пятна, и она почти не видит. Рядом судорожно хватает губами воздух Изуна Учиха. Он то ли троится, то ли двоится, но Сакура даже может рассмотреть подтеки крови на белых щеках. От бессилия и гадливости ее трясет, как на ледяном ветру. Но кое-что перекрывает омерзение от самой себя, от каши в голове, от фантомной боли в груди... Это должно стать моментом восторга. Но она только откашливается, размазывая кровь по подбородку, вытирает ее рукавом юкаты и пытается дышать спокойно. В конце концов, Изуне Учихе не стоит знать о том, что он не успеет сделать.