***
— Ты запомнил номер комнаты? Потому что я нет. Эдди шепчет мне в ухо и прижимает к себе ближе, с одобрением приподнимает голову - ему нравятся поцелуи в шею, нравятся, когда не боятся переборщить с зубами. Он никогда не имел ничего против засосов или укусов, подобное его лишь распаляет, а я стараюсь припомнить всё, что выведал о его пристрастиях. За столько лет накопилась база знаний, которую я думал, никогда не буду использовать. Но жизнь забавная штука. И наши сердца иногда играют с нами в забавные игры. — Шестьдесят пять вроде. Лифт как назло издевательски медленно ползёт вверх, но в подобных мотелях это не удивительно - сервис здесь не блещет роскошью. Но нам было слишком плевать на удобства. Всё, что требовалось - уединённая комната и хоть какое-то подобие кровати. — Ты так приятно пахнешь. Это так, к слову. Эдди целует меня в местечко за ухом, и мурашки, целая грёбанная стая мурашек, расползается там, где он пробирается прохладными ладошками, проводит по напряженной спине, чуть царапает короткими ногтями в нетерпении. — Ты пиздеть всё время будешь? — От его шёпота у меня сворачивается что-то в трубочку, поэтому я надеюсь, что он будет молчать. Иначе, я кончу быстрее, чем мы вообще до номера дойдём. — А ты из тихонь, что ли? Никогда бы не подумал. Почему он вообще спрашивает о таком? Он ведь знает, какой я на пике возбуждения. Знает такие подробности, которые обычному лучшему другу не поведаешь. Он заталкивает меня в номер, что я едва не падаю через высокий порог. Когда нет зрителей, когда не нужно разыгрывать спектакль, когда нет шлюх, которые могли хоть как-то оправдать наши действия, становится дико страшно. Только он и я, его тело, его душа полностью в моём распоряжении и делить его ни с кем не нужно. С ума сойти. — Тебе тоже непривычно? Эдди садится на мои колени, расстёгивает пуговки с таким усердием, что улыбка невольно расползается на моём лице. — Ни бухие, ни под кайфом, никакая шлюха не отсасывает другому, — перечисляю, а у самого сердце стучит у самого горла. Мне бы сейчас не помешало что-то из этого списка. Руки дрожат, а губы беспорядочно бросают то там, то тут поцелуи - я не знаю, с какой стороны подойти к Эдди, его хочется всего покрыть поцелуями, и так непривычно, что это можно на самом деле осуществить. — Но согласись, — отвечает он, — было что-то возбуждающее, когда нас было трое. Только с тобой я мог себе такое позволить. Наконец, Эдди справляется с моей рубашкой и гордо поднимает на меня глаза, будто самая сложная часть позади. Если бы. Глаза как блюдца, губы искусанные, манящие, что мне снова и снова хочется попробовать их на вкус. Это совершенно иное ощущение, когда он только мой. Когда сосредоточен лишь на мне, целует только меня и каждая эмоция, каждый стон вырывается у него благодаря мне. Трудно сравнивать это с нашими развлечениями, которые носили лишь экспериментальный, наивный характер. Сейчас я бы сошел с ума, если бы он поцеловал другого человека, если бы изгибался своим потрясающим гибким телом не из-за меня. Вот сейчас я бы ни за что не стал делить его с кем-то ещё. Ни ради веселья, ни ради острых ощущений. — Поцелуй меня. Говорю, и само по себе получается выделить голосом последнее слово. Получилось чуточку ревностнее, чем я ожидал. Эдди с охотой обхватывает меня за шею ладошками, и снова эта горячая, крышеносная волна удовольствия накрывает меня с головой. — В заднем кармане. На жарком выдохе произносит Эдди, и если бы я не сгорал от возбуждения, уже спросил бы - и часто ты носишь презервативы в заднем кармане джинсов? — Слушай, мне нужно кое-что сказать, — отлипает от меня и заглядывает в мои помутневшие глаза. — Ты уже знаешь, что у меня был опыт с парнями, но... всегда я был сверху. И меня немного колбасит по этому поводу. Если бы он знал, как я нервничаю, то очень удивился бы. У меня коленки трясутся, как у подростка, но очень ловко удаётся сделать вид, что это лишь от возбуждения. — Можешь вести, если хочешь. Это не принципиально для меня. Эдди резко качает головой, будто я сказал что-то совсем немыслимое. — Нет, нет. Я хочу, чтобы это был ты, просто... Боже, не могу слова подобрать, — он запинается, проглатывает половину слов, и я в восхищении провожу пальцем по его горящим красным щекам. Это первый раз, когда Эдди краснеет. И нервничает настолько, что едва говорит. — Я доверяю тебе, просто... Будь осторожнее. Пушистые густые ресницы подрагивают от волнения, глаза опущены, и передо мной совершенно другой, непохожий на себя Эдди. Черт, у меня и впрямь ощущение, что нам снова по шестнадцать. В Дерри как будто никто никогда не стареет. Сейчас он точь-в-точь такой, каким я встретил его в первый раз. Робкий, неловкий, но жутко милый и искренний до одурения. — Мог бы и не просить об этом, — аккуратно приподнимаю его опущенную голову и мягким, ненастойчивым поцелуем дотрагиваюсь до дрожащих губ. Охуеть. Дрожащих губ. Эдди никогда в жизни так не трясло, особенно когда дело доходило до постели. По его рассказам, даже его первый раз прошел сухо, быстро и совершенно не волнительно. Во мне сразу взрывается целый фонтан новых чувств. Хочется защитить, прижать к себе в успокаивающем объятии, накрыть, как стеклянным куполом, от всех бед, всех тревог. Я легко опрокидываю Эдди на спину и встречаю его прямой, пронизывающий взгляд. Кровать ведала и лучшие времена, она поскрипывает каждый раз, когда мы двигаемся, но все звуки будто приглушились, слышу лишь гулкое биение сердца и дыхание, жаркое, сбитое, прямо около уха. В Каспбраке просыпается уверенность, а вместе с ней и нетерпение, нежелание ждать хотя бы минуту. — Чёрт, Тозиер, быстрее, блин. Он толкается, трётся о моё бедро и начинает кусаться, что в принципе для меня не новинка. Если даже в повседневной жизни Эдди не прочь укусить за плечо или за руку, то в сексе, когда накрывает от возбуждения, тут и подавно в нём проснутся животные инстинкты. Но в данный момент вся эта игривость напускная – чтобы скрыть то смущение и нервозность, которые растекаются в каждой клеточке его тела. — Я стараюсь всё сделать правильно. Эдди выгибается и вместо ответа снова накрывает мои губы, скользит языком по зубам, исследует мой рот, и когда в него проникает первый палец, стон теряется в нашем поцелуе, совершенно хаотичном, будто мы первый раз прикоснулись к чужим губам. И мы не знали, что можно испытывать такие чувства. Мне кажется, что мы просто два неловких подростка, которые первый раз добрались до чужого тела и охуеваем с того, почему раньше нам в голову не приходило, что может быть так приятно? — Потерпи немного, я постараюсь угол сменить. В уголках глаз у Эдди скапливается влага, и я наклоняюсь к нему ниже, на порыве слизываю слезинку, вырвавшуюся на свободу. Пара минут, и тело Эдди изгибается совершенно иначе, а глаза широко распахиваются, и беззвучный стон разрезает воздух. Наконец, я нахожу нужную точку, и боль постепенно угасает, растворяется в ощущении более обжигающем, сильном, таком, что Эдди не может не ёрзать подо мной, лежать спокойно и молча сносить все манипуляции над ним. Блять, на такое я не подписывался. Каспбрак сам двигается размашисто, резко, насаживаясь на пальцы, и глаза его закатываются от наслаждения. От его вида, полностью поглощённого процессом, сосредоточенного лишь на удовольствии, мой мозг плавится, в голове будто кисель, и я ощущаю себя совершенно уязвимым. В моих руках он едва не тает, и это возбуждает сильнее, чем любой минет, чем любой нестандартный, необычный секс. Меня пронзает до позвоночника, когда рука Эдди тянется вниз, к моему члену, и осторожно накрывает горячей ладонью. Я едва не мурчу от наслаждения, от того, что в подобную минуту он подумал обо мне. Крепко, но очень осторожно, его рука смыкается и плавно гладит вверх и вниз, размазывает уже выступившую смазку. А у меня белые круги перед глазами. Я понимаю, что сейчас перережу ленточку в наших отношениях раз и навсегда. Что назад дороги уже не будет. Видимо, мои мысли отражаются на лице, что Эдди чуть останавливается, прерывисто выдыхает: — Всё нормально? О чём ты задумался? Сейчас идеальная площадка для шутки, ляпнуть что-то несерьёзное или милое, потому что что-то удерживает меня от того, чтобы сказать всю правду. — Думаю, выключили ли мы утюг в Нью-Йорке. Эдди прерывисто выстанывает, так как я добавляю третий палец, и улыбается сквозь прикрытые веки. — У нас отродясь утюга в квартире не было, шутник ебаный. Иди ко мне. Другим, более глубоким тоном тянет и расставляет ноги пошире, приглашающе сгибает их в коленях. Во рту пересыхает от этого жеста, и я послушно прижимаюсь к его горячему, дрожащему телу. Эдди тут же уверенно на правах собственника кладет ладони мне на спину и упирается возбуждённым членом в бедро, непрозрачно намекая, что, блять, пора что-то делать с этим. Пока я раскатываю презерватив, россыпь скорых, мокрых поцелуев появляются от уха до плеча. Эдди своими губами каждое местечко заклеймить хочет. Когда я придерживаю его за поясницу и медленно плавно вхожу внутрь, все слова мигом вылетают из головы. С губ рвётся лишь хриплый, неразборчивый стон, из которого ничего не ясно, и в то же самое время, отражается всё. — Не останавливайся, — едва не приказывает Эдди, будто я могу передумать, и одним толчком я заполняю его до конца, так как он и просил. Его ногти впиваются в мою напряженную спину, я стараюсь держать свой вес на локтях и даю ему время. Внутри всё горит, низ живота пылает от желания толкнуться, вбиться, наконец, сильнее. Когда Эдди чуть кивает, молча просит двигаться, я с упоением позволяю себе сделать первый пробный толчок. Это настолько охуенно, что горло сжимает тисками, а кровь разливается по венам с бешеной скоростью. Я целую его глубоко, сталкиваю наши языки в бойком танце и врываюсь отрывисто, но осторожно, без всякого особо ритма, просто как чувствую. Кажется, что все свои умения и особые навыки я оставил за дверью, заменяя чистой спонтанностью и искренностью, но Эдди одобрительно гладит меня по спине и прижимается ближе, практически втирается в меня, чтобы не было расстояния между нами. Не знаю, откуда берётся внезапный противоречивый настрой, но без предупреждения я выскальзываю из него и отлипаю на секунду. Недоумение на его лице длится недолго, он не понимает, что случилось, но влажными от пота ладонями со второго раза я прихватываю его за бедра и переворачиваю на живот. И уже от одного этого вида член снова волнительно дёргается в предвкушении. — Стань на четвереньки. От возбуждения в ушах звенит, и из-за этого я даже не боюсь, что он может вообще-то послать меня нахуй за такое. Эдди облизывает пересохшие губы, и первоначальное удивление заменяется чем-то очень отдаленно похожим на восхищение. Что странно для меня - за подобное нахальство вряд ли восхищаться имеет смысл. Я наклоняюсь к его уху и тихо, будто нас услышать кто-то может, добавляю: — Ты же не против? — мне надо это уточнить. — Боже. Нет. Я вообще не против. Едва слышно произносит Эдди и послушно, в мгновение ока становится на колени, упирается ими в твердый матрас. Чтобы не быть грубым, не перебарщивать с напором, глубокий повторный толчок разбавляется ласковыми поглаживаниями. Эдди не выдерживает и прячет лицо в подушку, утыкается влажным, горящим лбом и дышит шумно, со свистящими нотками, и я могу ручаться, что ему хорошо сейчас. Он выгибается в пояснице, чтобы мне удобнее было, и насаживается, двигается мне навстречу, заставляя меня совершенно потерять голову. Я срываюсь на абсолютно бешеный ритм, и на секунду мне кажется, что я делаю ему больно, хочу сбавить обороты. Однако Эдди дьявольски впивается ногтями в моё бедро и царапает, одобряет каждый мой безжалостный толчок и просит следующий. И ещё один. За эти минуты кажется, что прошла целая жизнь. Что можно было успеть переродиться заново и снова умереть. Обрести смысл, чтобы совсем скоро он опять неизбежно растворился у тебя перед глазами.Часть тринадцать
27 ноября 2019 г. в 15:04