Бремя свободы осилит счастливый

Даже если бы рекомендации Рэтчета не прозвучало, Оптимус не упустил бы последнюю возможность пробежаться по пустошам. На искре было неспокойно, и всё же он надеялся, что эта прогулка станет не последней. А, кто знает, со временем эти прогулки могут и перестать быть одинокими. Замедлив шаг, он поискал взглядом две крошечные точки в воздушном пространстве над городом. Предаконы. Как любопытно складывалось, что и он в своих прогулках, и они — в разминочных полётах тяготели к тёмной половине цикла. Предаконов запрограммировал Шоквейв, подстроив их привычки под собственное расписание: именно в сумеречное время он снимал предаконов с «защиты логова», посылал за энергоном и возвращался к собственным научным трудам. Учитывал ли Шоквейв прошивочную тягу к охоте в полумраке, которая могла быть свойственна всем предаконам? Не потому ли он сам, Оптимус Прайм, предпочитает выбираться из города по вечерам? Раньше Оптимус полагал, что в столь зыбкий межфракционный период лучше не привлекать внимания к второму альтмоду. Сейчас же о нём знали все. И переливы поверхностных руд гораздо красивее при полном освещении, и пустоши намного безопаснее, когда он видит всё на клики вокруг, а не полагается исключительно на запахи или выхваченные светом фар очертания скал или разломов. И всё же солнце уже уходило за Магниевы горы, а для последней прогулки он выбрал вечер. А логичный вывод, что только вечером, закончив фракционные дела, он имел право настолько удалиться от центра города, мог оказаться лишь самооправданием. Где проходит тонкая грань между свободой воли и прошивочными протоколами, которым процессор лишь находит убедительное обоснование? Да, Рэтчет предложил ему максимально разгрузить субпроцессорные протоколы. Этот совет действительно был. Оптимус мог заглянуть в госпиталь и провести быструю аппаратную разгрузку. Мог отправиться в тренировочный зал «Немезиса» и положиться на форсированный набор процессорной частоты и естественный откат боевых протоколов. Или мог не задерживать Мегатронуса в Архиве на десять довольно неуютных кликов, а пойти с ним и — в своеобразном жесте прощания — остаться у него на всю ночь. Но выбрал он ночную бесцельную прогулку. Почему? Почему он вообще согласился с предложением Рэтчета? Да, рекомендация звучала разумно. Но выбрал ли он именно такую процессорную разгрузку: без неуютной атмосферы госпиталя, без потенциальных корпусных повреждений, без социальных сложностей, — или сейчас он подытоживает риски, чтобы оправдать глубинное желание принять предаконский альтмод, вновь почувствовать контроль над «охотничьими угодьями»? Что стало ключевым: полностью процессорное умозаключение или неосознаваемые и практически неизменные блоки прошивочного кода? Захотел ли он отправиться на разгрузку сам — или опять же оправдывается доверием к мнению Рэтчета? Где проходит граница той самой свободы воли, во имя которой он воевал, и заданного изначально, а потому совершенно незаметного чужого вмешательства? До какой степени уместно и допустимо убеждение — или даже прямое принуждение к тому, что он считает правильным? Сумеет ли он, выставляя городу и его обитателям условие за условием, правило за правилом, закон за законом, не преступить черту, не перейти от социального контроля к диктату? Раньше он сражался против Мегатрона, раньше перед ним стояла равносильная воля, которая так или иначе придерживала его, создавала для него чёткие границы, безжалостно высвечивала каждый случай отступления от провозглашаемых фракцией автоботов моральных правил. Не выйдет ли, что без столь надёжной преграды инерция распространит влияние любого действия Оптимуса намного сильнее, чем он хотел бы? Легче ли ему стало в отсутствие Мегатрона? Или, даже угаснув, тот рано или поздно сумеет переиграть его на морально-этическом поле, докажет, что все идеалы «Оптимуса Прайма» невозможно воплотить в реальности? Встряхнув головой, Оптимус заставил себя побежать дальше. Время покажет. Он не Сентинел и не Зета, он даже не в полной мере Тринадцатый. Он будет совершать ошибки, не все его решения окажутся удачными, но иного будущего Праймас и сама структура жизни ему не давали. Жизнь не терпит стазиса, он не может позволить себе остаться на одной точке, закрепить на долгие эоны нынешнее состояние общества; этой ошибки прежних Праймов он повторить не имеет права. А если он будет не один, если он удержит рядом с собой здравомыслящих советников… друзей, он сумеет не сбиться с пути. Куда бы этот путь его ни привёл. Вздохнув, он замедлил шаг и осмотрелся. Вне города Кибертрон был удивительно тих. Без порывов ветра или звуков мелкой мехаживности Оптимус слышал только скрип песка под лапами и едва уловимый гул собственных систем. Если отвернуться от окраинных руин, от далёкого зарева освещённой части города, можно было поверить, что на циклы пути вокруг — никого, ни одного другого меха. Будто только полное избавление от этих неспокойных и слишком деятельных созданий восстановило Кибертрон. И доля правды в том была. Как жаль, что пока лишь с Джаззом он сумел поделиться красотой нетронутых, обновлённых и будто упивающихся своей непокорённостью пустошей. С высоты полёта шаттла это было не то, планетарные плиты нужно почувствовать шинами… или, в его случае, лапами. Почувствовать, как пространство планеты окружает со всех сторон, простирается до самого горизонта, превращает данные навигационных маркеров в насмешку. А когда осознание бескрайности тускнеет, когда в глубине процессора просыпается гордыня, планета вдруг напоминает об истинном месте младших искр, напоказ выставляет осыпающиеся сухой ржавчиной и шлаком развалины древних строений. Возможно, в этом и кроется главная ошибка. Даже если наступит вторая фракционная война, даже если будет воссоздан тёмный энергон, это лишь уничтожит его самого и других машинных кибертронцев, вторую линию творений Праймаса, не более. А планета, когда его путь, путь Оптимуса Прайма, приведёт всю их расу к окончательному угасанию, останется жива. Пять эонов лечебного стазиса даже по меркам их жизней вовсе не вечность. По словам Джазза, все три отправленные экспедиции встречали везде одно и то же. Пока что наиболее пригодным для репопуляции — вслед за Айаконом — Джазз назвал Тетрагекс: его относительная близость к Айакону была удобна для восстановления старых промышленных связей. Но нужен ли им сейчас второй город, пусть и ради легкоплавких металлов, которых требовалось в микротехнике всё больше? Нужны ли те в таких количествах, чтобы создавать на руинах Тетрагекса полноценное шахтёрское и плавильное поселение? Запасы близ Айакона далеко не исчерпаны. Захотят ли мехи, едва устроившись в Новом Айаконе, вновь обживать руины? Захотят ли жить настолько обособленно? Нравятся ли кому-либо пустоши так, как нравятся ему? Отправившиеся в экспедицию мехи рассматривали своё путешествие как типовую разведку дикой местности: оценивали состояние планетарного покрова и древних рукотворных объектов, проводили сопоставления с довоенными рудными картами и в целом обращали внимание на детали, которые не уловить атмосферными спутниками. Вряд ли в программу их путешествия заложена задача «Восхититься воссозданным заново Кибертроном», однако, как говорил Оптимусу опыт командования, редко когда солдаты его армии абсолютно строго выполняли приказ, не добавляя в него личного творческого порыва. Так что разведка разведкой, а он надеялся, что каждый из добровольцев найдёт на поистине завораживающих просторах Кибертрона что-то и для себя. Улыбнувшись, Оптимус посмотрел вдаль. В этот раз поймать взглядом две точки удалось с трудом, предаконы едва угадывались на фоне тёмного неба. Только всплески закатного солнца на крыльях ещё выдавали их, но вскоре то окончательно уйдёт за горизонт. Жаль, что Шоквейв настолько не верит в искренность его намерений вернуть Всеискру. Жаль, что два юных клона и их псевдоискры становятся заложниками его сомнений. Дело за малым — вернуть Всеискру. Для начала покинуть Кибертрон и довериться Матрице, она поможет почувствовать родственную пульсацию даже в астероидном поясе окраинной солнечной системы. Как же иначе? А дальше, когда Всеискра окажется во внутреннем пространстве Колодца, Праймас предоставит своим созданиям ещё один шанс — хотя бы ради того, чтобы они своими руками исправили всё, причинённое их войной. Если Создатель милосердно разрешил им всем вернуться на поверхность планеты, не откажется же он разогревать Кузницу Солус? Или, для начала, не откажется же он выпустить из безмерной сокровищницы Колодца всего лишь две не имеющие корпусов искры, узор пульсации которых окажется максимально близок к псевдоискрам Шоквейва? Надежда. Всю войну она была путеводным отблеском внутри его собственной искры, и Оптимус не решался отказаться от неё даже сейчас. Исправить возможно всё, практически всё. Даже из пепла разрушений можно создать и взрастить что-то новое, незапятнанное. Его победа и победа всей фракции автоботов не окончательна, им ещё многое предстоит. И многие неизбежные проблемы лучше решать до того, как они возникнут. Оглядевшись по сторонам и не пытаясь скрыться под пеленой полумрака, он добавил чуть больше яркости нагрудным фарам и ускорил бег. Как он и планировал, разминочная пробежка привела его к западной границе, к монументу Первого удара. Вроде бы издали Оптимусу почудилось какое-то движение, однако когда он приблизился к монументу и замаскированным энергонным площадкам, ни одного меха вокруг он не заметил, хотя и учуял явный запах полировочного воска. Служители естественного пути всё ещё опасались явить свои лица. Фыркнув, Оптимус показательно трансформировался на открытом месте, чтобы выглядеть менее устрашающе. Увы, вокруг было всё так же тихо, из развалин храмового комплекса никто навстречу ему не вышел. Жаль, но так и быть, он не настаивает. Оптимус покачал головой и осторожно спрыгнул на верхнюю площадку. Пройдясь между разбросанными как попало кристаллами, он попытался оценить, стали ли те за последние декациклы больше или нет. В прошлый раз он оценивал их через более высоко размещённую оптику предаконского альтмода и в целом высматривал кристаллы поменьше, чтобы было удобнее разгрызть, сейчас же они выглядели чуть крупнее. Или ему просто казалось? Но если декоративный кристалл, бросающий мягкие зелёные блики на Рэтчетовский стол, рос цикл за циклом, нет ли возможности провести похожий процесс расширения кристаллической решётки и для энергонных кристаллов? Кислот на пустошах хватает (слишком агрессивных, но это как-нибудь можно поправить), питательное напыление, если судить по стоимости декоративного кристалла, не такое уж дорогостоящее, а шлакового покрова на нынешнем Кибертроне хватит тем более. Наклонившись, он поднял тот кристалл, что показался ему старее прочих, а затем подсветил себе фарами. Кристалл как кристалл, немного тусклый от налипшей пыли. Нижний скол казался странно иззубренным, словно выточенный вручную, однако когда Оптимус стёр пальцем крупинки шлака, поверхность не стала более гладкой, а оказалась равномерно шершавой на каждом из трёх заметных выступов. Та часть кристалла, что была продавлена в шлак, как будто и в самом деле была чуть иной, чуть более окисленной. Можно захватить кристалл с собой, а утром, до отлёта поговорить с Персептором и, пожалуй, Уилджеком. Уилджек любил экспериментировать с нестандартными сочетаниями веществ, его может заинтересовать разработка сверхинтенсивных катализаторов, особенно когда речь о таком энергоёмком и потенциально взрывчатом веществе как кристаллический энергон. И всё же, подумав, Оптимус аккуратно положил кристалл в ту же едва различимую впадину в шлаке, где тот и лежал. Нижнюю часть кристалла он, естественно, развернул вниз. Пусть растёт — если, конечно, растёт. Поднявшись наверх, он вернулся в предаконскую форму и направился к монументу. Огромная и древняя чаша, которая была гораздо ценнее сотен тысяч тонн пошедшего на неё металла, оставалась всё такой же одинокой. Но что-то в груди, у самой искры подсказывало Оптимусу «попрощаться» и с нею, с наследием квинтессонской войны, словно её размеры, спокойная мощь и извечность были ответом на какой-то вопрос, который он всё никак не мог сформулировать. Двигаясь по широкой верхней кромке, он удалялся от энергонных террас в сторону города. Пора возвращаться, тут недалеко как раз одна из радиальных трасс. И всё же он не мог заставить себя ускорить бег, внутренняя поверхность чаши и глубокий слой нанесённого грунта привлекали его взгляд снова и снова. Не противясь более искушению, Оптимус остановился и осмотрелся по сторонам, а потом, с трудом удержав равновесие, соскользнул по крутому спуску на дно. Шлака и песка оказалось даже больше, чем виделось со стороны: он погрузился почти по брюхо. Сориентироваться было тяжело, поднялась пыль, и он инстинктивно впился когтями в древний металл, тот на ощупь оказался совершенно ровным, без трещин. Очевидно, произошедшее во время отравления Искры Праймаса смещение планетарных плит чашу вовсе не затронуло. Праймас сам сохранил её? Окружил и её, и каскадные площадки защитой собственной воли, даже когда тёмный энергон пропитал половину Искры планеты? Но ради чего? Первый удар. Напоминание о квинтессонской войне. Войне, которая в последний раз объединила все касты, научила кибертронцев сплочённости перед лицом врага. И ведь этот урок оказался забыт. Поэтому Праймас привёл его сюда? В невольном поиске намёка или подсказки Оптимус огляделся вокруг. Чаша, эоны назад запечатлевшая кратер от первой орбитальной бомбардировки, оказалась удивительно глубокой, её борта — всё такие же пыльные и грязно-серые — возвышались выше уровня его головы. Только в том месте, где он притормаживал спуск когтями, остались ровные, сияющие в свете фар полосы чистого металла. Изнутри размеры чаши-кратера впечатляли даже сильнее. Но зачем он сам здесь? Ради металла? Или это намёк, что Мегатронус прав, что уроки прошлого не стоит уводить слишком далеко в архивную память, препятствовать активной зоне процессора молниеносно обращаться к ним? Или это напоминание о голосах и именах давно угасших мехов, о беспрерывном процессе перерождения? Фыркнув и прочистив набившуюся в воздухозаборники пыль, Оптимус неспешно пошёл вдоль дуги. Двигательный протокол тут же выдал предупреждение о невозможности рассчитать расход топлива при движении в столь зыбкой среде; когти же ощущали ровную надёжную поверхность. Ладно, даже если прямо сейчас Оптимус не мог сообразить, к какому ответу его подталкивает неожиданный субпроцессорный импульс, Хранители и его собственный интерес к энергонной проблеме ещё приведут его к западной окраине города. И, может быть, со временем он поймёт, почему его так тянет к монументу. Пройдя почти четверть окружности чаши, он осторожно поднялся по склону. Когти соскальзывали, а собственная масса тянула его вниз, словно он пытался выбраться по скользкому бетону из той искусственной лагуны. Уже на верхней кромке пришлось перебросить корпус вперёд и едва не чиркнуть когтями передних лап о поверхность, но один сильный прыжок помог ему выбраться на плоский край. За его спиной осыпалась вниз потревоженная пелена шлака. Ничего, цепкие когти лап не подвели, главное, что он выбрался. Однако в следующий раз лучше быть осторожнее. Со вздохом он покачал головой и сверился с личным передатчиком. Срочных вызовов или иных неотложных дел в офицерском канале не было. С Ультра Магнусом и Праулом он всё самое важное обсудил, с Соларом и Кварком — тоже; Джазз тоже готов в отсутствие Рэтчета и Айронхайда почаще проверять общую обстановку в госпитале и космопорте, даже если Медиксу и, соответственно, Фортресс Максимусу вряд ли требовались подсказки извне. Что же касается нефракционных дел… Прощание с Мегатронусом (то самое второе прощание) вышло, вероятно, не совсем таким, как желал сам Мегатронус, но иного Оптимус пока что дать ему не мог. Нокаута он встретит уже завтра, у входа военной зоны космопорта. А дальше? А дальше снова в космос. Так странно: он вновь будет удаляться от Кибертрона, чтобы сделать ещё один шаг к его будущему. В чём-то этот парадокс походил на поиск в архивных базах, когда древняя, неактуальная информация создавала надежду для цикла даже не текущего, а завтрашнего, когда нужно оглянуться назад, чтобы найти способ продвинуться вперёд. Прошлое вовсе не оставалось прошлым, а становилось базисом для будущего. А он, как выполняющий социальный запрос архивист, должен вспомнить, найти, предоставить. Его извечная задача — возрождать нормальный порядок вещей, выстраивать считавшиеся утерянными информационные блоки один за другим, проверять, что всё воспринимается правильно. Вполне тривиальная задача. Усмехнувшись, он покачал головой. Незаметный архивист или Прайм эпохи мира, это всё тот же вопрос служения, сохранения баланса, непрерывного выстраивания взаимосвязей между неизменным древним (которое, возможно, только в его памяти и сохранилось) и регулярно добавляемым новым. Блок за блоком выстраиваемый порядок, не больше и не меньше. И не пристало ему самому бояться собственного незнания, отказываться познать что-то новое: изучить и принять, встроить в естественный образ жизни. Пусть даже в свой собственный образ жизни. Активируя только попавший ему в руки датапад или выводя на экран обнаруженный в древних базах файл, он не владел абсолютным знанием о его содержимом. Даже если это была взятая для досугового чтения пьеса, он, конечно, не знал её концовки и тем более не знал, понравится ему сюжет или нет. Но даже если пролог абсолютно удачным назвать нельзя, если лишь опыт намекает, что содержимое может окупить затраченное время, попробовать дойти до конца, пожалуй, стоит. Потому что — Оптимус себя знал — за нежелание воспринять новую информацию он будет корить себя, возможно, очень долго. Слишком долго. Сколько займёт поиск Всеискры, оставалось неясным. Что его ждёт, когда они вернутся на Кибертрон, не мог предвидеть даже Праул. Но, наверное, хорошо, что городской отсек так и остался необставленным. Если и его свободная воля, и глубинно-предаконские стайные инстинкты не вступят в противоречие с уместностью и социальными нормами, можно рискнуть. Как они пропишут это в городских нормах проживания, как формальное и фракционное состыкуется с фактическим и личным, Оптимус пока не знал. И всё же за ним всегда оставалось право отказаться от пустого отсека в центре автоботского сектора и подыскать себе другой: чуть проще, чуть просторнее, чуть ближе к Архиву и десептиконской трассе. Достаточно просторнее, чтобы хватило трём мехам.

Конец