Omegavers story's

      Утро начинается с кофе. В нем две ложки сахара, немного сливок и шоколадная стружка. Сладко? Приторно? Не важно — главное, что помогает разлепить глаза после долгого сна, а остальное не важно.       Слегка покачивая бедрами в такт музыки с улицы, омега направляется к террасе, откуда прекрасно видны море и линия пляжа. Поправляет сползшую с плеча чужую футболку и садится в кресло, отставляя чашку с недопитым кофе на столик. Рыжие пушистые пряди собраны в пучок, по нежным щекам проходится морской ветерок. По лицу и плечам рассыпаны едва заметные золотые веснушки, которые придают коже еще больше мягкого отсвета.       Время еще не добралось даже до девяти, а серферы уже вышли на разминку и первые пробные заплывы. По песку ведут свежие следы собачьих лап — несколько хозяев успели с утра пораньше выгулять питомцев. Чайки нескончаемо орут, летая над водой в поисках пропитания. Красивая естественная обыденность.       На языке оседает кофейная горечь, терпко отдавая по всему рту.       Чуя подпирает голову ладонью, сапфировым взглядом блуждая по спокойной морской глади. Вспоминается произведение русского поэта Жуковского.       — Безмолвное море, лазурное море, стою очарован я бездной твоей, — тихо вырывается с розоватых уст и молодой человек прикрывает глаза. — Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью, тревожною думой наполнено ты.       Накахара ловит краем уха громкий вскрик чайки и шум моря с новой силой. Море живо. Он чувствует. Взволнованно трепещет перед новой бурей, рвет и мечет в непогоду, обманчиво спокойно сияет на солнце. Море опасно. Море прекрасно. Море унесло ни одну тысячу человеческих жертв, но остается таким же радушным, ярким на вид. У всего на этом свете есть две оболочки и свою темную, скрытую на самом дне, море не показывает лишним глазам.       — Безмолвное море, лазурное море, открой мне глубокую тайну твою, — строчки льются из головы, словно Чуя учил эту элегию буквально только что. Медленно, тягуче, вкладывая всю душу и все чувства что у него есть продолжает он. — Что движет твое необъятное лоно? Чем дышит твоя напряженная грудь?       — Иль тянет тебя из земныя неволи далекое, светлое небо к себе?.. — хрипловатый от долгого сна голос появляется совершенно неожиданно и омега едва не роняет только что поднятую чашку. Поворачивается и видит растрепанного ото сна шатена, подпирающего плечом дверной косяк. — Таинственной, сладостной полное жизни, ты чисто в присутствии чистом его: ты льешься его светозарной лазурью, вечерним и утренним светом горишь.       Чуя виснет, прежде чем собраться с мыслями и подняться с насиженного места в направлении альфы. Когда он успел проснуться и так незаметно дойти сюда?       — Вечерним и утренним светом горишь, ласкаешь его облака золотые и радостно блещешь звездами его, — рыжеволосый виснет на чужой шее, невесомо улыбаясь, чувствуя руки на своей талии.       — На классику с утра пораньше потянуло? — Осаму наклоняется к ароматной шейке, легко касаясь ее губами, местами прихватывая. Тянет обожаемыми персиками, а отказываться от предложенного шатен не любил.       — Эй, мы не закончили! — парень хихикает от ласк, пытается вывернуться, но, назло, его лишь сильнее прижимают к себе.       — Я начинаю только сейчас, о чем ты, — омега хочет что-то возразить, но его успевают поднять на руки, вызывая тем самым писк немедленно спустить обратно.       — Дурак, куда ты меня несешь?!       — Посидеть на пляже. А может, скинуть тебя в воду, посмотрим, как жизнь пойдет, — Чуе от этого не стало легче ни на йоту. Он лишь оставил свое копошение, быстро обняв за шею и прижимаясь к чужой груди. Страшно. А вдруг, не удержит? Хотя, он не припомнит ни единого случая, чтобы его не удержали.       Когда босые ступни все-таки ощущают поверхность под ногами, Накахара тут же падает на филейную часть, вытягивая ноги и касаясь пальцами теплой воды. Утро, а купаться уже можно. Его не страшит ни песок, упорно забивающийся везде где только можно и нельзя, ни Осаму, опасливо косящийся то на него, то на морскую гладь.       Опираясь на руки, поставленные за спиной, запрокидывает голову и улыбается. Много-много улыбается. Ему хочется улыбаться. А если хочется и это возможно — почему не воплотить в реальность?       Слыша щелчок камеры, инстинктивно поворачивает голову на звук. Дазай не скрывает орудие преступления, мало того, лишь еще раз щелкает. Чуя приосанивается, принимает более презентабельную позу и вновь отворачивается на море, невольно начиная покачиваться в такт музыке у себя в голове. Осаму это все на руку — снимки выходят эстетичные, теплые, легкие и радостные. Хоть сейчас смело организовывать выставку, но он не станет. Эту красоту имеет право видеть лишь он один и его верный друг-фотоаппарат.       Вдали все также виднеются темные силуэты серферов, рассекающих на досках на созданных собою волнах. Их шатен тоже щелкает на снимок и откладывает аппарат в сторону.       Садится рядом с расслабленным омегой, обнимает его со спины и проводит носом по рыжей макушке не портя прическу.       Они исправно каждый год прилетают в этот домик на заслуженные две недели отпуска. Нежатся в постели сколько влезет, выходят к морю, подолгу сидят в таких объятиях на его берегу. Несколько лет назад тут встретившись — они уже не теряют традицию. Ссоры, разлуки, расставания — сюда они возвращались исправно в одно и тоже время.       Да, порой, просто жизненно необходимо вырываться из суеты серых будней шумного города. Вырываться в более спокойное и тихое место. В более любимое место.       Чуя долго смотрит на темную гладь, погружаясь в собственную пучину — пучину из мыслей. Он почему-то приводит в сравнение с этой элегией их отношения. Такие же неспокойные, не имеющие никакой стабильности. Если у одного забрать другого — сломаются порознь оба. Зависимость? Она самая.       — Ты в бездне покойной скрываешь смятенье, — негромко говорит Накахара, прикрывая глаза и откидывая голову на плечо молодому человеку.       — Ты, небом любуясь, дрожишь за него, — заканчивает Осаму, оглаживая чужой впалый живот.       Чуя прав.       Он — небо для Осаму.       За небо море готово метать.