И лишь влюблённый мыслит здраво...

- Разве удавалась кому-то изменить ту судьбу, что ему уготована? Ей приходиться подчиниться, даже если вы дочь Повелителя. Каждому предначертана своя дорога. Афифе-хатун говорила вещи разумные, говорила с высоты своего опыта и мудрости, своего знания жизни. Но Михримах было всего семнадцать; Михримах была юна и горяча, а еще – она была дочерью султана, которая доселе ни в чем не ведала отказа. Впервые в жизни она столкнулась с тем, что ее жизнь ей не подчиняется. Михримах не способна была услышать совет мудрой няни, ее горячее сердце не могло смириться. - Почему так жестоко? Что за судьба?! В чём же я виновата? Вопросы, которые мучают каждого человека, – но ей приходилось с ними сталкиваться впервые. Михримах привыкла, что ее жизнь течет в соответствии с ее волей, и, как и многие только-только повзрослевшие вчерашние подростки, не могла принять, что никто – и она в том числе – своей жизнью управлять не способен. Михримах считала, что ответственна за то, что с нею происходит, и пыталась сохранить иллюзию контроля над своей жизни, найти свою вину, за которую жизнь ее так жестоко наказывает. Конечно, Афифе-хатун понимала чувства своей подопечной, поэтому постаралась помочь ей своим опытом еще раз: - Госпожа моя, не следует противиться. Если вы смиритесь и покорно примите все - Создатель перед вами откроет двери райского сада, а если вы не смиритесь и станете противиться - то вам не обрести покой. Совет мудрый; но когда юное сердце было способно такому совету последовать? Не вина Михримах, что она была так молода. Невозможно смириться, когда тебе семнадцать, когда ты безответно и мучительно влюблена и когда тебя силой выдают замуж за нелюбимого. Как проста была бы жизнь, если бы мудрые советы работали! Увы. Жизнь устроена не так. Даже если ты знаешь правильный ответ – это не значит, что ты сможешь свою жизнь в эту правильную схему вписать. Михримах и не смогла. Никакая семнадцатилетняя девушка на ее месте и не смогла бы. А здесь ведь надо еще в расчет характер брать. Гордый, несгибаемый характер. Недаром все отмечали, что Михримах была маленькой копией матери – ей и впрямь передались по наследству и несокрушимое упрямство, и неженски сильная воля, и огненное стремление бороться до конца. Смирение не было свойственно ни Хюррем-султан, ни ее дочери. Возможно, именно поэтому покорный мусульманский гарем не сумел их принять в свой круг? Не такие качества ценились на Востоке в женщине. Покорность, нежность, смирение, терпение, кротость – вот что должно было быть ориентирами для девушек из султанской семьи. Хюррем, гордое дитя иного народа, такой никогда не была, и дочь свою не так воспитала. Может, в покорстве и можно найти свое счастье; даже наверняка – можно. Смиряясь перед судьбой, обретаешь мир в душе. Борьба же приносит в твое сердце метания и страсти, лишает спокойствия, неустанно гонит вперед. Но, возможно, этот непокорный огонь в сердце и был тем самым залогом счастья? Как знать! Так или иначе, Михримах столь обобщенные размышления не мучили. Михримах, благодаря наставлениям Афифе-хатун, поняла одно: она – не смирится. Не покорится. Никогда. Она, Михримах, повелительница солнца и луны, будет бороться – за себя, за свою жизнь, за свое счастье! Что ж это я так рано сдалась и опустила руки? – удивлялась сама себе она. – Ведь ничто еще не кончено! Никях не приговор. Я сумею устроить свою жизнь по своему желанию. Я буду бороться. Афифе-хатун гордилась своей маленькой султаншей: как быстро высохли ее слезы, как быстро она овладела собой! Но Афифе-хатун думалось, это оттого, будто бы Михримах сумела принять свою судьбу; а было совсем иначе – Михримах успокоилась, потому что решила внутри себя, что будет бороться – до конца, чего бы ей это ни стоило. Она перестала в себе видеть безвольную жертву, неспособную ничего изменить. Она решила про себя, что только она сама – госпожа своей судьбы, и никакой брак ей не помешает выстроить эту судьбу так, как ей хочется. В тот момент Михирмах не понимала еще, что этим решением и свою детскую влюбленность в Малкочоглу перечеркивает тоже – ведь ей совсем не хочется быть нелюбимой! – нет, здесь и сейчас Михримах бунтует только против брака с Рустемом – даже не столько против брака как такового, сколько против притязаний паши на ее сердце и тело. Внутри себя Михримах решила непреложно: брак ее останется браком лишь на словах. Рустему она настоящей женой не станет, и никто ее принудить к тому не сможет. У Михримах перед глазами два примера, две тетушки, которые обе решили жить именно так, и их никто не смеет принудить – даже повелитель! А значит и она, Михримах, тоже может именно такую судьбу себе выбрать. И паше придется смириться. Довольно с него и того, что зятем султана стал – чего же больше желать, бывшему-то конюху! И так – высота немыслимая! Нет, она, Михримах, теперь знает, что со своей судьбой делать. Статус замужней женщины ей даже на руку – как раз из-под опеки матушки выбраться можно. А если из Рустема еще и союзника сделать – так и свою игру начать, Баязита на трон протолкнуть. А то больно уж матушке Селим по душе. Нет, вечер свой свадьбы Михримах встречает совсем в ином расположении духа, нежели утро! В душе своей Михримах уже все продумала, уже свою будущую жизнь расписала, и весьма довольна осталась нарисованной в голове картинкой. Одно и было теперь – объявить Рустему свое решение. С этим Михримах справляется блестяще: ни капли трепета, ни тени сомнения в ее душе. Лишь новоявленный супруг служанок отпустил, лишь руку к ее покрывалу протянул – сама, первой, покрывало снимает, глядит смело и надменно, глаза так и сверкают драгоценными камнями, свет свечей отражая. - Паша, - и голос не подвел, ровный, уверенный, взрослый! – Это правда, что я согласилась на брак с тобой – твое усиление соответствует планам матушки и моим, - и сколько достоинства в сдержанных жестах и мимике! – Однако ж сердце мое тебе не принадлежит, и никогда принадлежать не будет. Не беспокой меня впредь, когда я уединяюсь в своих покоях. Речь Михримах полна достоинства и решимости. Она на саму себя со стороны смотрит и вполне довольна остается – настоящая госпожа! Совсем взрослая! Паша на нее смотрит очарованно; она ему кажется небывало прекрасной в этой своей надменной решительности. Рустем тоже не из этих мест; ему восточная женская покорность удобной кажется вполне, но сердце его этой покорностью не трогается. Сердце Рустема давно Михримах полно – гордой, яркой, непокорной! В своем непокорстве она ему милее любой, самой кроткой гурии. И то, что бунтует его красавица против него самого, дела не портит – напротив, Рустем искренне наслаждается, что весь этот великолепный, царский бунт – для него одного. Рустем такого хода от Михримах ожидал, и у него речь давно наготове отрепетирована на этот случай. Рустем, конечно, тоже не из тех, кто смиряется – и здесь смиряться не намерен. - Какая жалость, госпожа, - вздыхает он преувеличенно грустно, - что придется беспокоить кадия-эфенди и всуе трепать доброе имя нашего повелителя. Михримах брови хмурит непритворно; она-то реакцию Рустема не предугадывала заранее, и ход его мыслей понять не может. - Зачем же ты планируешь побеспокоить кадия? – с прежней надменностью, в которой, однако, проскальзывает оттенок тревоги, спрашивает она. - Но как же, госпожа, - демонстративно кланяется Рустем, - я ведь кругом обманут вышел. - Обманут? – добавляет возмущения в голос Михримах. - Обманут, - сквозь горькую гримасу ощутимо выбивается насмешливая улыбка, - у нас с султаном честная сделка была: я ему - выкуп, он мне – жену. А что же вышло? Выкуп-то я заплатил, а жены не получил? Придется искать справедливости у кадия. Михримах совсем не знает, как такие вопросы с браком решаются. Неужто в самом деле Рустем может дело в суд подать, начать тяжбу с султаном? Тяжба-то смехотворная, но как же ей достанется, и от отца, и от матушки! Вид Рустема Михримах оценивает как самый решительный; ей не кажется, что он ее впустую запугивает – хотя, по совести говоря, мы-то с вами догадываемся, что ни к какому кадию Рустем бы не пошел. Но у Михримах уже перед глазами – красное от гнева лицо матери, бледное от стыда и ошеломления лицо отца. Михримах обескуражена, опрокинута. Ей и в голову не приходило, что Рустем ее решения не примет, и что теперь сделать – она не знает, и уже совсем неуверенном голосом делает слабую попытку защитить свою точку зрения: - Но ведь ни Хюзреф-паша, ни Лютфи-паша к кадию не пошли! Уж не обманываешь ли ты меня, паша? – пытается добавить во взор проницательной угрозы, но сквозь эту показную угрозу тревога и страх проглядывают несомненно. Рустем любезно берется объяснять: поименованные паши-то не на султаншах женились, а на деньгах и титуле, а он-то, Рустем, совсем иное дело. Ему-то и деньги, и титул безразличны, ему сама Михримах нужна, и никак иначе. От богатств и славы он готов хоть сегодня отказаться, если ей так любезно будет; но от нее не откажется нипочем. Такого объяснения Михримах не ждала. Нет, она, конечно, знала что-то о том, что паше небезразлична; но все же полагала, что брака с ней он искать надумал как раз ради богатств и положения зятя султана. С этой стороны казалось, что договорной брак им обоим на руку. - Как же так?.. – про себя бормочет Михримах, когда такой ее чудесный план рухнул в небытие, разбившись об аргументацию Рустема. С неотступной уверенностью ей становится понятно, что от мужа она так просто не избавится. Тем паче, что тот напрямую ей угрожает завтра же к кадию идти – а этого Михримах никак допустить не может, это же позор несмываемый, и на ней, и на отце! Неужто придется… придется все-таки принять Рустема как мужа? Нет! Никогда! Михримах оглядывается с жестом нервным и отчаянным, словно бы ищет, куда убежать – да бежать ей некуда! В страхе она делает несколько неуверенных шагов назад, пытаясь отойти от Рустема на безопасное расстояние – да только нет для нее теперь безопасного расстояния! Рустем со всей определенностью сказал, что отказываться от своих супружеских прав не намерен; а у нее, у Михримах, теперь выбора нет, только лишь подчиниться. Михримах старается держать себя достойно, но нервные движения пальцев, которыми она теребит свое снятое покрывало, ее выдают с головой. Она этого не замечает, лихорадочно ищет выхода, которого нет. Рустем же просто стоит и смотрит на нее с ожиданием. В намерения Рустема не входило принуждать Михримах, но и идти на поводу у ее бунта он не собирается. Он все надеется, что вот сейчас, оказавшись в столь бедственном положении, Михримах перестанет видеть в нем врага и обратиться к нему как к другу – с просьбой ли, с жалобой ли. Но Михримах в нем только врага видит; ей и в голову не приходит попытаться с ним договориться или объясниться. Для нее несговорчивый супруг – враг, насильник, главный злодей; с ним бороться надо, а если борьба неудачей закончилась – пощады не жди. Михримах понимает, что в своей безнадежной борьбе проиграла сокрушительно; и теперь в реальности ей видится воплощение самых страшных своих страхов. Напрасно Рустем ждет, что испуг вырвется из ее нежных уст мольбой – Михримах и в проигрыше своем несгибаемая, непокорная. Устав ждать, Рустем медленно делает к ней шаг; она не отступает, лишь выпрямляется гордо, подбородок вскидывает дерзко, сама себя подбадривая знакомыми жестами. Рустем еще шаг к ней делает – она глазами блестит воинственно, но не отступает, не хочет себя унизить выражением своего страха. Рустем вплотную подходит и смотрит на нее внимательно и остро – но только непокорная гордость во всех ее чертах. Рустем Михримах принуждать не намерен, но за бунт ее взять реванш хочет; Рустему горько и больно, что она в нем врага видит и как с врагом себя ведет – и он хочет ей показать, каково это, враждовать с собственным мужем. Наверно, ему не хватает терпимости и чуткости, но даже любовь не всегда и не сразу смягчает грубое и закаленное в боях мужское сердце. Рустем таков, каков есть: жесткий и напористый, свои границы соблюдающий ревностно и никому не позволяющий этих границ нарушать. Потому он и корчит физиономию приторно-сладкую и с елейным упреком обращается к Михримах: - Разве так пристало себя вести кроткой и ласковой жене? Михримах вспыхивает от оскорбленности и гнева, зло, сквозь зубы, выговаривает: - И чем же недоволен мой дорогой супруг? Рустем складывает руки на груди, всем своим видом демонстрируя, что новых споров и пререканий не потерпит, и мягко, но непреклонно требует: - Твой супруг слишком долго ждет твоего нежного поцелуя. От возмущения Михримах чуть не подпрыгивает; но Рустем смотрит и выглядит так, что спорить с ним она не решается. Бедняжка-Михримах думала, что с него хватит, если она ему будет позволять делать с ней, что он захочет; она никак не предполагала, что он будет требовать, чтобы и она что-то делала… чтобы она его целовала! Ужас какой! У Михримах от страха и отвращения ноги подгибаются; но роптать она уже не смеет – в голове так и рисуется картина, в которой вся столица обсуждает насмешливым шепотом позор в султанской семье – зять султана через кадия требует развода! Когда такое бывало! Это же стыд пожизненный! Михримах уже почти решилась выполнить и это немыслимое требование – самой его поцеловать – но вдруг столкнулась с неожиданным препятствием. Она-то сама росту небольшого, а Рустем тот еще верзила! Михримах даже голову слегка запрокинула, вымеряя расстояние на взгляд – как есть не дотянется! Даже до подбородка ему не достанет своими губами, какой там поцелуй! Приняв вид самый надменный, чтобы сохранить хоть какое достоинство, Михримах с презрением в голосе сообщает об обнаруженном ею препятствии. Рустем смеется вполне искренне и тут же заверяет, что препятствие это устранить несложно – а потом устраняет его крайне неожиданным для Михримах образом. Одним движением легко подхватывает ее на руки! Михримах страшно; под ногами теперь земли нет, ее держат лишь чужие руки, лицо Рустема вдруг оказалось близко-близко, от смеха грудь у него дрожит, и Михримах своим телом чувствует вибрацию его смеха, и ее эта близость пугает, а еще она теперь слишком четко слышит запах его тела – а Рустем перед приходом вымылся тщательно, и пахнет чисто и приятно, и по-мужски, что для Михримах непривычно крайне, и… Слишком много волнений. Михримах почти теряет сознание от этих волнений, и не замечает, как смеющийся Рустем относит ее на кровать. Лишь чуть оправившись – сжимается в страхе, ожидая неизбежного. Но Рустем, отсмеявшись, отстраняется непринужденно и одновременно строго и весело говорит: - Урок первый, Михримах. Если тебя шантажируют – не вздумай показывать слабину, иначе вслед за одной уступкой, оглянуться не успеешь, как потеряешь все. От смены его тона у Михримах голова кругом идет, и она не сразу понимает смысл его слов, хмурится, смотрит на него остро и недоверчиво. - И что же я могу сделать? – возмущенно отрицает она свою неспособность справляться с шантажистами. – Речь идет о чести Династии! Рустем посмеивается на это ее милое упрямство и объясняет: - Вот смотри, ты позволила мне понять, что у меня есть мощный рычаг давления на тебя – угроза обратиться к кадию и спровоцировать скандал вокруг твоей семьи. Сперва ты вела себя стойко, но эта угроза тебя напугала, и ты не просто позволила мне этот страх увидеть – ты сразу же пошла на уступки, если не сказать – на полную капитуляцию. Михримах отворачивается смущенно, от стыда у нее щеки полыхают. - Одна уступка непременно влечет за собой следующую – ведь ты же не обозначила для меня границы, за которыми страх скандала тебя уже не остановит. И ты сокрушительно проигрываешь там, где могла бы выиграть. - И как же это я могла бы выиграть, паша? – горьким упреком вырывается у Михримах: - Меня же тебе продали! - Если тебя шантажируют, Михримах, нельзя показывать страха – нужно, напротив, сделать ответный удар, показав, что противник больше потеряет в схватке с тобой, чем выиграет. Михримах удивленно смотрит прямо в его лицо – словно видит впервые, а он продолжает объяснять: - Но для успешной атаки, госпожа, нужно знать слабые места своего противника – и об этом знании стоит позаботиться заранее. В этом и есть политическая сила – все обо всех знать, и вовремя это применять. Михримах с сокрушением отворачивается: - Крайне печально это признавать, но я не озаботилась поиском твоих слабых мест заранее. Она отвернулась и не видит лукавые улыбку на губах Рустема, но чувствует эту улыбку в его голосе, когда он говорит: - Как же так, госпожа моя? Не далее как этим вечером одну свою слабость я вам называл! Михримах поворачивается к нему движением быстрым, резким, смотрит испытующе: - Слабость? – нахмурив лобик, размышляет, и вскоре проясняется, найдя решение: - Ну конечно же! Твоя слабость – я, ведь так? Рустем дурашливо кланяется в комплимент ее проницательности, однако просветление быстро покидает ее черты, и она вновь, вся поникнув, возражает: - Да и толку-то? Из-за этой-то слабости я и оказалась в этом положении. Это мне не в помощь, а, напротив. Рустем смеется добродушно: - А вы, госпожа, разве никогда не видели, как слабостью подобного рода пользуется ваша матушка? - Что? – снова она с удивлением смотрит прямо в его лицо, а он с улыбкой поясняет: - О, госпожа, вы просто еще не представляете себе, какую власть имеет женщина над мужчиной, который в нее влюблен! Вы еще юны и не знаете силы своих глаз. А ведь довольно было вам в ответ на мои притязания состроить несчастную мордашку, добавить глазам – мольбы, а голосу – дрожи, да еще сверху прибавить полными слез словами: «Рустем, я никогда тебе этого не прощу» - и я сбежал бы, поджав хвост, и мысли не имея ни о каких кадиях! Она с недоверчивостью переспрашивает: - Неужто и вправду того хватило бы? - Даже самый умный мужчина делается так глуп, когда влюбляется! – легкомысленно заверяет ее Рустем. Немного осмыслив его слова, Михримах с опаской и недоверием интересуется: - Что же это такое, паша? Ты сам вкладываешь в мои руки оружие против тебя? Здесь должен быть какой-то подвох – в чем твоя выгода говорить мне об этом? Рустема ход ее мысли забавляет и веселит, и он поясняет охотно: - Я даю это острое оружие в твои нежные руки, Михримах, чтобы ты не чувствовала себя беспомощной жертвой, чтобы ты могла быть со мной на равных. - Зачем тебе это? – повторяет свое недоумение она. Он некоторое время просто смотрит на нее с улыбкой, и ее недоумение лишь растет. Потом он все же говорит: - Урок второй, Михримах. Прежде, чем делать из человека своего врага, стоит попробовать сделать из него друга или хотя бы союзника. Его слова ей неясны совершенно; она ведь то и пыталась сделать! Ей казалось, их альянс всем выгоден будет – но он ее условий не принял! - Но это ты сделал из меня врага, паша! – догадывается перевести стрелки она. – Это ты сделал так, чтобы меня принудили к браку с тобой! Рустем смотрит грустно и серьезно; парировать ему нечем, но все же он парирует: - Вот в этом и загвоздка, госпожа моя. Даже умный человек, даже зная, что совершит ошибку, иной раз все равно ее совершает – прекрасно понимая, что делает и чего ему это будет стоить. Это произошло и со мной, госпожа. Нахмуренные брови Михримах требуют пояснения – она не совсем понимает, что имеет в виду ее супруг. У Рустема пояснения наготове; он с них начать хотел, но не сошлось. Он ждал в разговоре лишь удобного момента, чтобы еще одну свою заготовку направить точно в цель. Медленно он достает из кармана флакончик с ядом и показывает его Михримах. Объясняет то, что намерен был объяснить сразу же: что ему ничто не важно, кроме нее, что он от всего готов отказаться, и даже от своей жизни, по одному ее слову. Сказать, что Михримах поражена – не сказать ничего. Ее бы это и в первую минуту шокировало, а уж после таких странных психологических игр, что с ней паша устроил, - тем паче. Она его жеста всей душой испугалась, с вскриком руку протянула, в последний момент не давая яд принять. Паша улыбается, яд прячет, руку ей целует, придвигается ближе. Она вся закаменела от ужаса и обреченности: одно другого хуже, то кадием грозит, то самоубийством! Она этими контрастами перепугана и деморализована полностью, и совсем не сопротивляется, когда Рустем ее обнимает крепко – ей даже уже в какой-то степени и все равно, слишком уж много страхов и потрясений на нее в эту ночь свалилось, нет у нее никаких сил с этим справляться. Рустем, однако, лишь объятием и нежным поцелуем в висок ограничился; отстранился; смотрел на нее долго, а потом не выдержал – и рассмеялся. Бедняжка Михримах! Она еще слишком плохо знала, за кого замуж пошла! И ночи, даже брачной, никак не хватит, чтобы такое узнать! На смех Рустема она даже не гневается уже: обреченно устала. - Урок третий? – предполагает она за его смехом разгадку. - Он самый! – поборов веселье, ухмыляется он в бороду. – Сама сформулируешь? Михримах слишком устала и слишком изнервничалась; в иное время на такой вызов она ответила бы с азартом, но сегодня только грустно качает головой – не в ее силах нынче разгадать бесчисленные замыслы супруга. Рустем вполне ее состояние понимает, поэтому объясняет просто: - Играя в чужую игру по чужим правилам – всегда проиграешь. Ты позволила мне создать ситуацию, в которой я ничего не терял, а ты теряла все, и поставить ее так, чтобы оно выглядело твоим собственным решением. - Ничего не понимаю, - призналась Михримах. - Смотри, Михримах, - отзывчиво разъясняет он. – Даже если бы ты хотела меня убить – ты не могла бы позволить мне умереть в день свадьбы. Скандал вышел бы знатный, ударил бы и по тебе, и по повелителю. Из нас двоих ты была более заинтересована в том, чтобы я выжил, поэтому я, по сути, ничем не рисковал – знал, что ты мне не позволишь умереть. Тут у нее как второе дыхание открылось – вмиг все поняла: - Вот как! И получилось, что я вступила в твою игру на твоих правилах: не дала тебе покончить с собой и тем согласилась принять твою любовь. И никакого насилия. Это же был мой собственный выбор! – качает головой: - Но что же я могла сделать? Ждать до последнего? Он неожиданно становится серьезным и хмурым: - В этом случае ждать могло бы стать фатальной ошибкой. Я мог бы и убить себя. Она мотает головой, ничего не понимая: - Стой, ты совсем меня запутал, паша! Так ты собирался покончить с собой – или просто играл свою роль? По-прежнему хмурый, он неохотно пояснил: - Конечно же, я играл свою роль, госпожа. Но кто сказал, что это помешало бы мне в самом деле покончить с собой? Уверяю, я так бы и поступил, если бы не надеялся однажды разбудить в вашем сердце любовь. Михримах устало откинулась на подушки, не думая о том, прилично ли выглядит этот жест, и призналась: - Я все равно совсем запуталась. Я ничего не понимаю. Сквозь хмурность его лица проступает улыбка: - Ложитесь-ка вы спать, госпожа! У вас был трудный день. Завтра на свежую голову все обдумаете. - Я сейчас лягу, - обещает она, но потом совсем не сонно блестит озорными глазами: - Но только если ты обещаешь завтра не идти к кадию! Его глаза разгораются охотно ответным огнем; он снова присаживается на краешек ее постели и вкрадчиво сообщает: - Не пойду, но только если моя очаровательная жена все же подарит мне свой нежный поцелуй. Она некоторое время смотрит на него с размышлением: - Если это и еще один урок, то я его уже неспособна усвоить, - уведомляет его она. – Поэтому я предпочту последовать тем урокам, которым ты меня уже научил, и мило попросить тебя просто оставить меня в покое, - она подкрепила просьбу очаровательной улыбкой и ласковым взглядом. Дурачась, Рустем прикрыл глаза ладонью, как от яркого света: - Я ослеплен! Госпожа, вы просто ловите все на лету! Увы мне, отвергнутому мужу! Остается лишь подчиниться жесткой красавице, имеющей столь мало снисхождения к моим страданиям! После чего он встал и поклонился, прощаясь. - Рустем, - вдруг села на кровати она, когда он уже выходил, задерживая его в дверях: - Быть может, твоему страдающему сердцу будет приятно услышать, что тебе удалось произвести на меня самое удивительное впечатление. Показательно просив лицом, Рустем приложил руку к груди и поклонился еще раз, выражая тем благодарность услышанному, после чего оставил Михримах, наконец, одну. Ей очень хотелось обдумать все то, что произошло в эту ночь; но она так изнервничалась и устала, что заснула сразу, лишь забравшись под одеяло. …Михримах еще не знает, что впереди у нее много интересных уроков от мужа, которыми он потихоньку передаст ей свой политический опыт. Она еще не знает, что впереди у нее долгий и приятный период узнавания человека, с которым ее связала судьба. Что сердце ее не сможет к этому человеку равнодушным остаться. И Рустем еще не знает, что и его юная жена, оказавшаяся достойной ученицей, сумеет и ему немало уроков преподать. Достаточно, чтобы жизнь с нею не была ни скучной, ни предсказуемой. А уж во что такой союз выльется для государства… но это уже совсем другая история.