И лишь влюблённый мыслит здраво...

Меннерс вытаскивает Ассоль из борделя движением резким, причиняющим боль – никогда раньше он не был с нею так груб, и даже в своем потрясении она удивлена этим. Пытается разглядеть в лунном свете его лицо – строгое, закаменевшее от гнева, страшное. Она бы отшатнулась, но он уж слишком крепко ее держит. К ее пущему страху, он замечает ее попытку вырваться; останавливается, поворачивается к ней этим своим страшным лицом – смотрит, и глаза его еще страшнее лица. Злые, горящие, чужие, враждебные – у Ассоль от этого взгляда дыхание перехватывает, она никогда такой злобы не видела. - Вот как, значит, - говорит он тихо, но таким голосом, что аж мурашки по спине бегут, - вот как. Значит, даже бордель предпочтительнее брака со мной, так? – и смеется сумасшедшим, злым смехом, отпускает ее наконец и садится прямо на землю, сжав голову руками. Меннерс не знает, что Ассоль надеялась заработать денег танцем и пением – неоткуда ему это знать. Он несомненно сделал вывод, что она пошла в «Маяк» продавать себя – и от боли у него все внутри сейчас на части рвется. Злоба его, которая так Ассоль напугала, вовсе не на нее была направлена – на эту боль, на судьбу. От этой боли он покоя себя не находит; и пяти секунд не прошло, как снова вскочил, взмахнув руками странно, вскрикнул: - Вот как! – и опустил руки с жестом отчаяния. Он смотрит на нее взглядом долгим и сложным; он не видит ее переживаний и терзаний, он сейчас зациклен внутри собственной боли и обиды. Он одно понимает: он для нее до такой степени отвратителен, что она предпочла ему судьбу продажной женщины. Ему от двух вещей худо: что он до такой степени ей неприятен и что он ее до такого выбора довел. Видит Бог, Меннерс внутри себя не считал, что он настолько ей противен. О себе он мнения был весьма высокого, и ему вполне казалось, что она может его полюбить. Нужно лишь подтолкнуть. Подтолкнул. Хорош. Ему больно невыносимо, и от того еще больно, что она ему ничего не сказала, не объяснила, а просто пошла на этот отчаянный, страшный шаг. А ведь могла просто сказать. Стал бы он принуждать ее, если бы знал, что настолько ей неприятен? Видать, с ее точки зрения – стал бы. «Это каким же чудовищем она меня считает», - только и думает он, и обреченно машет рукой: - Ты мне ничего не должна, Ассоль. Брось эти метания, - говорит он сухо, помертвевшим голосом. – Я оплачу ваш штраф. И не оскорбляй меня попытками выплатить «долг» предложениями убирать и петь. Он не смотрит на нее, просто разворачивается и уходит; а если бы смотрел, увидел бы, что на лице ее совсем даже не отвращение и презрение. Ассоль сейчас не до метаний Меннерса; она его метаний и не понимает. Ей и в голову не могло прийти, какие выводы он сделал. Она-то о себе знает, что шла только танцевать; ей и вообразить невозможно, о чем Меннерс подумал. У Ассоль свое горе, перебившее проблему с отцом. Ассоль в борделе Грея встретила – живого Грея, мечту свою небывалую. В прибрежном борделе, в обнимку с бутылкой вина и первоклассной шлюхой. У Ассоль весь мир рухнул. Ей не к кому идти, не у кого искать поддержки в этом горе – никто ее мечту не понимал. Ей кажется, она с ума сойдет; и она цепляется за единственного человека рядом – за Меннерса, который менее, чем когда-либо, ожидал от нее такого. Она догоняет его, хватает за руку, виснет на нем, плачет ему в плечо, и, совсем не понимая, кому и что говорит, всхлипывает беспомощно: «Не оставляй меня, не оставляй». Она цепляется за Меннерса только от того, что он оказался рядом, и еще от того, что он сегодня так серьезно предлагал встать с нею рядом на этом маяке. Ассоль на грани самоубийства; для нее сегодня весь мир рухнул. Вся жизнь ее кончена теперь. Между нею и морем – один только Меннерс, и со свойственным человеку инстинктом самосохранения она даже в этом самоубийственном состоянии ищет способа выжить – и вцепляется в того человека, который может помочь. Меннерс ее порывом шокирован; его злость как рукой снимает, на место ее приходит тревога. Он не глуп и не принимает порыв Ассоль за признание в любви: он чувствует, что у нее стряслось что-то ужасное, что-то непоправимое, что полностью ее деморализовало. - Ассоль! – в тревоге прижимает он ее к себе, чувствуя, что она едва держится на ногах и вся повисла на нем, тоненько всхлипывая. Он опускается на холодный песок, осторожно придерживая ее, гладит по волосам и с глубоким беспокойством спрашивает: - Ассоль, что случилось? Она бы нипочем не ответила; еще вчера бы – не ответила. Но сегодня совсем иное, сегодня она беспокойству в его голосе верит, и жалуется ему искренне, как ребенок жалуется на разбитую коленку: - Я встретила там Грея, - она не уточняет, где именно, но он и так понял. – Живого, настоящего. Сухой спазм рыданий без слез сотрясает ее тело. Меннерс прижимает ее покрепче: он ее горе понял враз, но что с ним делать – не знает. Привычным мужским разумом он ищет способа помочь ей в этой беде – и предлагает весьма бесполезное, но эффектное решение проблемы: - Ну хочешь, я ему морду набью? Ассоль не хочет; она вообще ничего не хочет, ей просто больно, она просто плачет и не может выплакаться. У нее все напряжение враз вырвалось на волю: и многолетнее ожидание, и конфликты с окружающими, и страх, и боль за отца, и потрясение от признаний Меннерса, и гнев на его ультиматум, и многое, многое иное. У Ассоль никогда не было близкого друга, с которым можно было бы поделиться горестями и выплакаться – не считать же другом ее выдумку из снов? У нее много лет все внутри копилось и копилось, и вот – вырвалось. Меннерс таких тонкостей не понимает, он только видит, что ей плохо – и самого себя тоже считает виноватым в ее теперешнем состоянии. Как ей помочь, он не знает, да и чем тут поможешь? Он только одно и делает: обнимает ее покрепче. И, может, это то одно и есть, что ей нужно. - Ассоль, ну что же ты, - шепчет он ей куда-то в волосы в напрасной попытке утешить. Она его слов не слышит и не понимает, но ей с ним лучше, теплее, чем было бы одной. Она успокаивается потихоньку; слезы заканчиваются. У нее от плача кончик носа онемел, а руки ледяные-ледяные, и она их неосознанно о Меннерса согреть пытается – Меннерс-то теплый, уютный, от ветра закрывает. Он видит, что она немного успокоилась, и спрашивает: - Что я могу для тебя сделать? Пока она плакала, он все внутри себя передумал, но так и не нашел выхода: чем поможешь? А не помочь он не может – невозможно просто наблюдать, как с нею такое происходит. Но Ассоль тоже не знает. Она уже ничего не знает. Все, во что она верила, на чем ее мир держался – обмануло ее. - Мне так больно, Хин, - тихо жалуется она, уткнувшись куда-то ему в грудь. – Так больно. У нее такой жалобный, тонкий голос, что Меннерс этого Грея голыми руками на лоскутки порвал бы. - Это пройдет, - обещает он ей. – Это пройдет, правда. Она верит. - Пойдем, - вдруг говорит он, вставая и поднимая ее. – Нужно Лонгрена вызволять. Он протягивает ей руку и улыбается ободрительно; она его руку принимает и идет с ним. - Спасибо, - только с говорит она. - Прости, - только и отвечает он. …наутро Ассоль встала поздно; слишком тяжелая ночь у нее выдалась. Отец еще с утра куда-то ушел, и она, закончив свои утренние дела, тоже выходит на улицу. В Каперне оживленно; все взволнованны, и Ассоль не может понять причину этих волнений. Многие смотрят на нее со странным выражением, которого она понять не может. Ассоль гадает внутри себя, с чем связано это выражение. Драка, устроенная ее отцом? Или то, что Меннерс его выкупил? Или… Господи, может, кто-то видел, как она вчера заходила в «Маяк»? Ассоль не понимает этих взглядов, но слышит, что многие что-то говорят другим про порт и корабли. Подумав, Ассоль идет в порт. И первое, что она видит там, - прекрасный большой корабль под алыми парусами. Она останавливается и смаргивает в недоумении. Ей кажется, что у нее бред, жар, галлюцинации. Но нет, корабль настоящий, его видят все. Внимание каждого приковано именно к этому кораблю. Ассоль, не веря, подходит все ближе и ближе, и вот – ей уже виден Грей, стоящий на борту и пытающийся разглядеть ее в толпе у причала. Тот самый Грей, которого она так ждала. Тот самый Грей, которого она встретила вчера там, где уж никак не ожидала. Толпа расступается перед Ассоль; все знают, кто в Каперне ждал эти алые паруса и к кому они прибыли. Вокруг Ассоль образуется поле тишины – люди смолкают при ее появлении и смотрят на нее тем самым странным, непонятным ей взглядом. Отстраненно Ассоль примечает в этой толпе знакомые лица, но все ее мысли только об одном – перед ее глазами образ Грея, которого она увидела вчера поздним вечером. Грей настоящий, ожидающий ее на борту, и Грей вчерашний, ее воспоминание, сливаются у нее в голове. Она смаргивает, пытаясь прийти в себе, отворачивается от корабля. И первое, что она видит в толпе, - лицо Меннерса. Он стоит обреченной, каменной скалой, сложив на груди крепкие руки, стиснув зубы так, что челюсть выглядит гораздо более массивной, чем есть на самом деле. Он полностью неподвижен – на миг Ассоль кажется, что даже ветер не властен над ним, но потом она замечает, что все же его волосы слегка топорщатся под порывами бриза. Его застывшее лицо, обращенное к кораблю под алыми парусами, словно высечено из мрамора; проходящие сквозь алый шелк лучи солнца окрашивают это лицо в кровавые зловещие тона. Ассоль почему-то не видит ни Грея, ни парусов – она видит только это застывшее в своем горе кровавое лицо. Он так погружен в себя, что не замечает, как она подходит. Ей приходится привлечь его внимание легким прикосновением к его загорелому локтю. В первый миг, как он переводит на нее взгляд, она с ужасом тонет в горечи, которой его глаза наполнены до краев. Но, увидев ее, его глаза теплеют, и привычная немного смешливая ласковая морщинка появляется в уголках век. - Иди же, - вымученно чуть улыбается он, кивая на корабль. Она смотрит на него очень серьезно и грустно, не делая попыток уйти. Он вспоминает вчерашнее и удивленно поднимает брови: - Не хочешь? Все, на что у нее хватает сил – помотать головой и уткнуться в него лицом, прячась от реальности, в которой мечта сбылась совсем не так, как ей ждалось и верилось. Он ободряюще обнимает ее, спустя время спрашивает: - Наверно, тебе стоит поговорить с ним? - Не хочу, - отвечает она куда-то в его плечо, не поднимая взгляд. – Это не он. Он – не приплыл. – Помолчав, добавила: - И не приплывет. Потому что его не существует. Он вздыхает; он очень хорошо ее понимает в этот момент; и ему больно за нее. Она так верила в свою мечту – и крушение этой мечты он воспринимает как конец света, словно это была его мечта. - Пойдем, - он уводит ее, уверенно отгораживая от недоуменных взглядов, от попыток заговорить, от любопытных вопросов. Уводит просто на берег, ничего не говоря. Подальше от всего. Она не плачет, просто сидит и смотрит в море. Взгляд у нее непривычный, взрослый. Он бы залюбовался, если бы не беспокойство за нее. Они долго так сидят, часа два, ни о чем не говоря. Первой молчание нарушает она: - Спасибо, - говорит тихо. - Обращайся, - усмехается он уголком рта. …Грей так и уплывет, не дождавшись свою Ассоль. У которой в этот день началась новая, настоящая жизнь. В которой, конечно, нашлось место и для Хина Меннерса – но это уже совсем другая история.