Так, как ты хочешь

Когда Кроули проснулся, сквозь жалюзи уже пробивались лучи неяркого лондонского солнца. А рядом с ним, на том же диване, буквально в нескольких дюймах, бессовестно дрых ангел. Являя собой живое (ну ладно, эфирное) воплощение соблазна — с этими мягкими даже на вид кудряшками, расслабленным выражением лица, приоткрытыми губами, без своего вечного галстука и с расстёгнутой верхней пуговицей рубашки. Некоторое время Кроули провёл, любуясь открывшейся картиной и пытаясь вспомнить, что было вчера. По всему выходило, что ничего особенного — он даже не напился толком. То есть совсем не напился. Да и не хотел. Хотел он другого, как и последние годы, века, может, даже тысячелетия, но... решение должно остаться за Азирафелем. И если нет, то нет. Это больно, но он уже почти привык. В конце концов, дружба — гораздо больше, чем ничего. Особенно когда есть такие утра, как сегодняшнее, когда можно просто смотреть, накрепко запоминая каждое мгновение, каждую трепещущую ресничку... И солнечную, крышесносящую улыбку, озарившую лицо ангела, открывшего глаза. — С добрым утром, мой дорогой. — С добрым... кхм... — у Кроули внезапно пропал голос, потому что Азирафель протянул руку и провёл пальцами по его скуле. — Можно? «Всё что угодно», — хотел сказать демон, но смог только кивнуть. Пальцы пробежались до подбородка, взлетели выше, проследили линию носа, бровей, как будто знакомясь. В этих прикосновениях было столько нежности, что Кроули не выдержал, перехватил руку и прижался губами к тёплой ладони. Азирафель нервно выдохнул и придвинулся ближе, теперь они лежали почти вплотную, соприкасаясь коленями, сгорая от жара тел друг друга под толстым шерстяным пледом, и отчаянно желая, и боясь сделать следующий шаг, казавшийся уже непоправимым. Ангел решился первым: осторожно высвободил руку для того, чтобы обнять Кроули за шею и притянуть к себе. Тот со стоном подался вперёд, но в последний момент, когда до поцелуя остался какой-то дюйм, затормозил и уткнулся лбом в лоб Азирафеля. — Ты уверен? — спросил он хриплым шёпотом. Голос вернулся, но явно не полностью. — Я не хочу, чтобы ты потом жалел о чём-то. — О чём я могу пожалеть? — тоже шёпотом ответил ангел, с экстремально близкого расстояния глядя в змеиные глаза, состоявшие из одной сплошной золотой радужки и почти круглого зрачка. — Например, о том, что связался со мной. — Поздно уже жалеть, — улыбнулся Азирафель, чуть повернул голову и накрыл-таки губы демона своими. В этом поцелуе было всё: все шесть тысяч их земных лет, все рассветы и закаты, все рождения и смерти, взлёты и падения, подвиги и предательства, Иерусалим и Содом, Афины и Рим, Париж и Константинополь, Лондон и Тэдфилд, всё мягкое золото и калёное железо, вся чистая вода и стопроцентный спирт, все первые причастия и первые измены, все корабли, вернувшиеся домой и сгинувшие в далёких морях, все стихи, ставшие известными и сожжённые, все стяги, поднятые в честь победы и втоптанные в грязь, и кто был чем — уже не вспомнишь, не прочтёшь ни на каких скрижалях. Не прерывая поцелуй, Кроули сбросил плед на пол, но прохладней не стало: он даже не заметил, когда успел практически переползти на ангела, прижав того к дивану верхней половиной тела. Руки Азирафеля нырнули под задравшуюся во сне рубашку, осторожно погладили по бокам, по спине, поднялись вверх, к лопаткам, откуда на эфирном плане росли чёрные крылья, затем снова спустились вниз по лестнице из выступающих позвонков и нерешительно замерли у пояса. Застонав, Кроули щёлкнул пальцами, отправляя их одежду в компанию к пледу, и наконец нашёл в себе силы оторваться от губ Азирафеля, чтобы взглянуть на него. Выглядел ангел так, что на Небесах, увидев это, наверняка захотели бы сжечь его ещё раз: обнажённый, взъерошенный, раскрасневшийся, с сияющими глазами... Самый лучший на свете. Единственный. — Всё в порядке? — обеспокоенно поинтересовался объект любования, заметив, что Кроули завис. — Ты такой... такой... — отчаявшись выразить словами свои чувства, демон уткнулся носом в светлые кудряшки и лизнул, а потом и довольно ощутимо прикусил зубами кончик уха, обнаружившегося рядом. Азирафель охнул, пробормотал что-то малоразборчивое (возможно, содержащее слово «змей», но не точно), нажал на поясницу Кроули, заставляя прогнуться, и сам прогнулся навстречу, прижимаясь бёдрами, пахом, твёрдым членом, всем собой, так, как будто хотел вплавиться, врасти, раствориться в нём — или растворить его в себе. Этого было много, слишком много для годов, веков, тысячелетий желания, занозой засевшего глубоко внутри, словно на последнем круге Ада, и не находившего ни единой, даже самой крохотной лазейки, чтобы вырваться и навсегда оттолкнуть ангела. А теперь сам ангел одним движением вытянул эту занозу наружу. Кроули почувствовал, что не выдержит. Что уже не выдерживает. — Подожди, — шепнул он ставшими вдруг непослушными губами. — Так будет проще... Его трясло от возбуждения, и всё получилось не сразу. Но получилось. Азирафель только вздохнул, когда тело под его руками стало другим — не то чтоб сильно: плавнее линии, нежнее кожа, иной набор органов, не обязательных для созданий вроде них, но нужных именно здесь и сейчас. — Иди ко мне, — голос тоже изменился, сделавшись чуть выше и глубже. Кроули откинулась на спину, привлекая ангела к себе, обнимая — или, скорее, обвивая — руками и ногами. Её длинные пальцы пробрались между их животами, обхватили член, лаская и направляя в себя. Удовольствие от проникновения нахлынуло обжигающей волной, хотелось закрыть глаза, чтобы ничто не мешало ощущать потрясающую заполненность, цельность — после стольких-то лет ожидания, — но ещё приятней было смотреть на Азирафеля, лицо которого выражало целую гамму эмоций, имеющих весьма малое отношение к целомудрию и непорочности. — А-ангел, — прошипела-простонала Кроули, насладившись зрелищем. — Это не всё, двигайся давай. Тот ответил поцелуем, быстрым, жадным и глубоким — недостаток опыта сполна компенсировался пониманием концепции, — пару раз вышел-вошёл почти полностью, словно примеряясь, а затем задвигался, сильно и нежно. Так, как нужно. Так, что демонессе оставалось только отчаянно подаваться навстречу, чувствуя огненные волны, накатывающие всё чаще, и по нарастающему темпу и по дрожи рук Азирафеля понимая, что долго это не продлится. ...Все стрелы, попавшие в цель и улетевшие в никуда. Все слова любви и гримасы отвращения. Все леса, и холмы, и моря, и степи, и горы — мы были всем, потому что хотели быть. Потому что просто хотели быть. Внутри словно развернулась туго скрученная пружина, и Кроули закричала, стискивая коленями талию Азирафеля. Последняя волна, опалив наслаждением, выбросила её на берег, оглушённую и обессиленную. Сквозь звон в ушах она услышала, как застонал ангел; его тело, только что напряжённое, как натянутая струна, расслабилось и обмякло, выскользнувший член оставил острое ощущение потери. Отпускать не хотелось, хотелось молча прижаться и тихо-тихо, едва касаясь губами, целовать щёки, глаза, виски, брови — куда получится дотянуться, но Азирафель лежал, тяжело дыша и пряча лицо в сгибе руки. Кроули подождала пару минут, стараясь не поддаваться панике, сменила условно женский облик на столь же условно мужской — так было привычнее и как-то спокойнее — и наконец решился спросить нарочито беспечным тоном: — Эмм... ангел, тебе вообще понравилось? Азирафель наконец поднял голову, посмотрел расфокусированным взглядом. — Понравилось? Ну, я бы так не сказал... Вот так. Что ж, могло быть и хуже. Могло быть и «немедленно убирайся отсюда, мерзкий похотливый демон, и не показывайся мне на глаза до самого конца вечности»... — ...Это было восхитительно, мой дорогой. Прости, я ещё толком не пришёл в себя. Что с тобой? Тебе нехорошо? Кроули рассмеялся от облегчения. И смеялся до тех пор, пока ангел, поняв, что ничего страшного не происходит, не заткнул его поцелуем.