Осколки

      Ливень хлещет так, что дальше капота ни черта не видно. Дворники без устали елозят по лобовому. Но тех мгновений, когда они сдвигаются по дуге из одной стороны в другую, хватает, чтобы крупные, спорые капли вновь залили стекло.       Прекрасно чувствуя собственную машину, Честер всё же подаётся ближе к рулю, тщательно всматриваясь в осеннюю хмарь.       Да, дела с погодкой в Фениксе определённо идут лучше, — чертыхнувшись на незамеченном «лежачем», он наконец паркуется среди таких же неприметных иномарок.       Высокие школьные ворота теряются в серости дождливой завесы.       Выходить Честер не торопится, да и куда там. Разве захочешь в такую погоду показывать на улицу нос?       Вместо этого он косится на наручные часы и расслабленно откидывается на сиденье.       Он всегда был терпеливым, не в пример взбалмошной сестры.       Поморщившись, как от зубной боли, мужчина переводит взгляд на наглухо закрытые ворота.       Первый же ученик, показавшийся в них спустя некоторое время, привлекает внимание. Но мгновенно же его теряет, чтобы, как эстафету, передать следующему.       Поначалу поток школьников не такой уж и плотный. Честеру удается даже в непогоду и с расстояния рассматривать их всех и забраковывать, понимая, что они — не те, кого он ждёт.       Но спустя где-то минут десять-пятнадцать учеников становится больше.       И больше, и больше.       От калейдоскопа цветной, но однотипной формы и множества ранцев, сумок и пакетов со сменкой начинает рябить в глазах. Дождь сливает десятки лиц в сплошные, неузнаваемые бежевые пятна. И в который раз чертыхнувшись, мужчина подхватывает с соседнего сиденья черный зонт.       Стоит ему выйти из машины, как неприветливый ветер мигом поднимает ворот пальто, будто бы подгоняя вперед. Порывается выгнуть зонт, но Честер успевает расположить его на плече, защищаясь не столько от непрестанно льющего дождя, сколько именно он редких, но сильных порывов.       Под берцами влажно чавкает.       Обогнув лужу грязи, застоявшуюся поперек раскуроченного ремонтными работами тротуара, Честер быстро приближается к воротам, продолжая издалека всматриваться в вереницу лиц.       Толпа школьников, дождавшихся конца учебного дня, начинает потихоньку иссякать. Уставших, не выспавшихся и жаждущих свободы детей не пугает и не расстраивает даже ливень.       По крайней мере, не тех, кто учится в начальных классах. Наоборот, для младшеклассников лишь в радость попрыгать по глубоким лужам, беспощадно поганя отутюженные с утра формовые брюки и белые колготки.       Честер даже немного завидует им, невольно пытаясь вспомнить себя в их возрасте.       Но беда в том, что его детство не пестрело яркими красками. А подростковый возраст и вовсе окрасился в траурные тона.       Передернув плечами, мужчина пристраивается у решетки так, чтобы не мешать радостно визжащим детям, но при этом, чтобы видеть каждого выходящего. На территорию школы заходить он не рискует. Да и смысла нет.       Та, кого он ждёт, рано или поздно, но выйдет.       А он терпеливый.       Всегда таким был. Даже стоя под проливным осенним дождём.        — …не звонил? — когда толпа младших классов сходит, и их звонкие, скачущие интонациями голоса стихают, Честер прислушивается. И подбирается, вычленив из общего шума знакомые.        — Нет, — девушка отвечает с промедлением. Отвечает тихо и будто бы неохотно. Вслед за её ответом стелется тихий, но раздражённый, недовольный выдох.        — Блядство. Какого хера на них нашло?        — Я не знаю, Вить. Давай не будем? Мне мать и так все мозги вытрахала тем, что я типа за братом не уследила. Вообще-то, он старше. Это он за мной следить должен был, а не я ему сопли подтирать, — в девичьем голосе слышится возмущение с терпкой толикой беспокойства.       Честер не удерживает хмыка.        — Вы ж близнецы, — сопровождавший девушку парень ему будто бы вторит.        — И что? Он старше на две минуты.        — Ну да, это многое объясняет.        — Иди ты в жопу, Русаков, понял? — последовавшие за оскорблённым фырком спорые шаги становятся сигналом.        — Алина! Эй! Стой! Да что с тобой, Свежникова? — судя по шагам, догонять подругу парень не планирует. Но Честер всё равно отходит от ворот, теряясь за частоколом прутьев и почти опавшими кустами.       Он не слышит, чтобы девушка ему отвечала. А спустя пару минут видит, как она выскакивает на тротуар, то и дело раздражённо поправляя сползающий с плеча ремень от сумки. Рывком отбросив с лица налипшие на него мокрые волосы, она быстро идёт вдоль школьной территории.       До Честера долетают её обрывочные, тихие всхлипы.       Позволив ей свернуть за угол, он возвращается в машину. И в несколько минут покрывает разделяющее их расстояние.       От звука взвизгнувших тормозов девушка вздрагивает, машинально отскакивая в сторону. И подбирается, когда видит, как опускается стекло.        — Алина Свежникова? — Честер спрашивает чисто для проформы, и без всяких подтверждений с её стороны зная, кто она такая.        — Д-да, — девушка хмурится.       Больше раздражённо и даже, наверное, зло, чем опасливо и неуверенно. Отчего Честер невольно проводит параллели с Линой.        — Меня зовут…        — Я знаю, кто вы, — Алина перебивает, передёргивая плечами. И не понятно: то ли от холода и сырости, то ли от того, что и правда узнала практически сразу же.       Это приятное лицо и бархатистый, хорошо поставленный голос въелись в подкорку не только её мозгов, но и многих других девчонок, которым хоть раз доводилось бывать на общем собрании учеников и родителей.       Свежникова не была уверена в том, что испытывает чувство стыда за то, что откровенно пялилась на отца одноклассницы каждый божий раз, когда подворачивался момент. Да и кто на него не пялился в своё время? По крайней мере, она не подсовывалась ему под нос в попытках обменяться телефонами, как делали многие мамашки.       Но конкретно сейчас ей слегка неуютно от того, что он вдруг оказался рядом.       Просто ехал мимо?       Но раз «просто», то почему остановился?       Позади неё тащится как минимум половина её класса, но затормозил он именно перед ней.       И именно сейчас.       После той странной поездки в тот мелкий, задрипанный городишко ей всё никак не удавалось избавиться от колючего, томительного ощущения, что она забыла что-то очень и очень важное. За прошедшие дни ей удалось немного отвлечься. Но неожиданная встреча вновь взбаламутила былое беспокойство и неприятное смятение.        — Вы Сергей Кочетков. Ваша дочь учится в моей параллели, — Алина говорит неохотно.       Несомненно, в его внешности мало что изменилось. Он был всё тем же привлекательным мужчиной, чей возраст варьировался где-то между тридцатью с хвостиком и сорока.       И она рада — правда рада — увидеть новое лицо в веренице уже приевшихся. Разве что взгляд у него несколько уставший.       И именно он — взгляд, — неожиданно цепкий и тяжелый портит всё впечатление.       Алина не хочет разговаривать.       Она вообще мало, что хочет. Разве что домой поскорее попасть.       Словно прочитав её мысли, мужчина приглашающе кивает.        — Садись, подвезу.       Алина вздрагивает.       Ей не нравится то, как он на неё смотрит — пристально, в глаза.       Но ещё больше ей не нравится стоять под ливнем и мокнуть.        — Ладно, — соглашается быстро. И нисколько не скромничает, по-хозяйски забрасывая школьную сумку на заднее сиденье, а сама устраивается спереди.       Отчего Честер вновь проводит параллели.       Лина никогда бы себе такого не позволила, — он не осуждает и не укоряет. Просто ему странно и даже, наверное, немного больно думать о том, какую роль они с сестрой сыграли в её жизни.       Крайне паршивую, отвратительную роль, за которую не стоит гордиться.       Перехватив взглядом зябкое передёргивание девушки, Честер настраивает печку.       Алина мимолётно, но благодарно улыбается, растирая замёрзшие руки.        — Все думают, что вы уехали, — она не испытывает ни неловкости, ни скованности. Наоборот, заставляет себя забыть о напряжении, в котором живёт вот уже несколько суток после возвращения из Феникса.        — Да, мы переезжаем. Диану перевели, поэтому пришлось, — Алина мимолетно морщится, старательно пряча свою гримасу.       Запомнить то, что сидящий рядом с ней мужчина — женат, у неё почему-то никак не получается.       Мать Светки она ни разу не видела. Наверное, никто не видел.       О том, что она всё же есть, напоминало широкое обручальное кольцо на безымянном пальце ее отца.       Отца, на которого Светка совершенно не похожа.       Пожевав губы, больше для антуража, чем на самом деле смущаясь поднимать тему, Алина скребет ногтем ленту ремня.        — Почему вы?.. — но не договаривает. Честер перехватывает её взгляд и будто бы понимает с полуслова.        — Ты ведь отдыхала в Фениксе, верно? — плавно заходя в поворот, он слышит, как учащается биение юного, девичьего сердца. Алина стискивает ремень чуть крепче.        — Да. А что? — было утихомирившиеся инстинкты вновь беспокойно вскидывают носы, прислушиваются, присматриваются.       Но, как и раньше, Алина не в силах понять, в чём дело.       Она не знает, чем вызвана эта перманентная тревожность, заставляющая дышать чуть чаще и чуть глубже.       Иногда ей кажется, что это самая настоящая паническая атака.       Но чем она вызывается?       Неужели лишь одним упоминанием о том городишке?       Ерунда какая.       Честер пожимает плечами.        — Ничего. Праздный родительский интерес, — бросает на девушку мимолётный взгляд, а потом будто бы невзначай добавляет, исподтишка наблюдая за её реакцией. — Света сбежала, — и удовлетворенно отмечает то, как она слабо, но дёргается, словно от легкой оплеухи.        — Чего? — Алина недоверчиво хмурится, цепко глядя в ответ.       Чтобы Коча, и сбежала из дома?       Да это даже в голове не укладывается.       Девушка насмешливо, но больше напряженно выдыхает:        — Вы серьёзно сейчас? — нет, она не верит в это.       Коча — отличница, потенциальная медалистка, тихушница и самый обыкновенный серый мышонок. Она даже на откровенную травлю никогда не отвечала. Ходила на все уроки, даже когда болела, за что не раз получала от учителей, ратующих за физически здоровую среду школы.       Господи, да она даже факультативы не прогуливала, исправно посещая и те, которые ей вряд ли бы пригодились на экзаменах.       Иногда подобное рвение к учебе понималось Алиной по-своему.       Светка словно не хотела покидать стены школы, даже несмотря на то, что подвергалась буллингу. Иногда в лёгкой форме — шутки, подколы, сплетни, кажущиеся детям всегда безобидными. Но порой и жестокому: её могли запереть в кабинке туалета или в душевой после физкультуры; могли «в шутку» слегка притопить в бассейне; могли отобрать и испортить и без того подержанные учебники или затолкать в унитаз сменку.       А иногда могли подкараулить за воротами школы и, как любила говорить Карина, «пришугнуть для профилактики, чтобы не забывала своё место». Успокаивалась она только тогда, когда Светка подавала голос.       Светка которая, несмотря на всю свою забитость, была неуместно гордой.       Голос прорезался далеко не с первой кровью. И вспоминая об этом, Алина чувствовала себя странно.       В её жизни не произошло ровным счётом ничего, но одноклассница, два года исправно игравшая роль груши для битья, вдруг начала восприниматься совершенно иначе.       Так, если бы в том городе что-то произошло.       Что-то, что Алина странным образом умудрилась начисто забыть.       Вспомнив Карину, она ежится, невольно задаваясь вопросом, что на самом деле толкало её на подобную жестокость.       Алина никогда себя не оправдывала, но всегда скрывала, что некоторые из её способов ей не нравились.       Карина любила насилие.       Алина привыкла закрывать на это глаза.       И только сейчас, после этой странной поездки, половину которой она практически не помнила, Алина впервые начала задумываться, как следует.       Житья в школе Светки не было.       Любой-другой на её месте бежал бы со звонком с последнего урока. Но Светка раньше шести часов вечера ее территорию не покидала никогда. Скорее всего потом и вовсе шла по репетиторам.       Думая об этом, Алина начинала понимать, почему она была такой худой и нескладной, словно кузнечик.       С таким-то режимом.       А ведь она даже не помнит, обедала ли Светка в школьной столовой.       Скорее всего нет: в памяти неохотно всплывают некоторые, размытые картинки. Пара-тройка наскоков на тихнушницу-Светку скорее всего начисто отбили у той желание питаться школьной едой.       Алина внезапно четко вспоминает, насколько ярко и живо смотрится липкий, тускло-оранжевый персиковый сок на белоснежных волосах.       Задумавшись, она косит взглядом и ловит привлекательно-правильный мужской профиль.       Неужели Светка была готова терпеть школьные издевательства и умственную перегрузку уроками, факультативами и репетиторами, лишь бы как можно больше времени проводить вне дома?       Мысли об этом не обескураживают, но внезапно неприятно жалят.       Жалят странным смятением и недоверием. Ведь сидящий за рулём мужчина не похож на того, кто способен серьезно обидеть свою дочь.       Более того, Алина помнит, именно он — и только он — посещал все школьные собрания.        — Она правда сбежала? — она всё ещё не верит.       В её понимании, Светка — совсем не тот человек, который решится на подобное.       Но с другой стороны, откуда ей знать, что творилось у той на уме, особенно после очередной «темной»?        — Да, к сожалению, — Честер поджимает губы, немного прихмуриваясь. Так, словно тема разговора его совершенно не радует. — Она уехала в Феникс, поэтому… — он не договаривает, вместо этого переводит красноречивый взгляд на девушку. И та тихо выдыхает.        — Вы искали её? — конечно же, искали. Алина чувствует прилив дурноты.       Они ведь тоже искали.       Точнее, пытались.       Но им обрубили провода.        — Да, но… В Фениксе мы потеряли её окончательно. Возможно, она всё ещё там, мы не знаем.        — Давно она сбежала?        — В начале месяца. Вернулась после школы, собрала вещи — совсем немного, словно собиралась на пару дней всего, и уехала. Мы лишь чудом узнали, куда.       Алине тяжело дышать.       С трудом справившись с приступом удушья, девушка глухо откашливается, чувствуя, как начинает побаливать голова.        — Всё в порядке? — Честер наблюдает: внимательно и будто бы участливо.        — Да, голова просто болит.        — Таблетку? Или, может, в больницу? У вас экзамены в этом году, переутомилась?       Алина мотает головой, вжимая пальцы в виски. Морщится.       Светка. Светка. Светка.       Феникс.       Зачем она поехала туда?       И могли ли они пересекаться?       Головная боль усиливается.        — Нет, всё нормально, правда. В последнее время у меня такое частенько. Скоро пройдёт.       А ведь и правда проходит. Стоит только перестать ковыряться в собственных мозгах в тщетных попытках вытащить оттуда хоть кроху воспоминаний о том треклятом городе, как раскалённые прутья, будто бы сковывающие голову, ослабляются.       Честер смотрит на неё слишком цепко. Ловит каждую гримасу, изучает каждую морщинку, пролегшую меж бровей.       И понимает, что не ошибся.        — Я подумал, что раз ты тоже была там, может, видела её?       Алина снова болезненно морщится, зажмуриваясь.       В виски словно вонзают раскаленные до бела иглы. И крутят их, крутят.       К горлу подступает тошнота.        — Нет, я не видела, — боль усиливается. Девушка тяжело сглатывает и судорожно выдыхает. — Точнее, я не помню. Простите, остановите машину, мне плохо…        — Мы живём неподалеку, потерпи немного, хорошо? — Алина невнятно угукает в ответ, пряча лицо в холодных ладонях. И позволяет увезти себя в мало знакомую часть города.

***

      Квартиру Светки она представляла иначе.       И хоть внешняя холеность Сергея не заставляла сомневаться в его доходах, но так уж вышло, что к его дочери с первых же дней её обучения в школе намертво прикипело прозвище «нищебродка».       Вовсе не потому, что Светка носила обноски.       Нет.       Просто она настолько старалась не выделяться, что своей привычкой носить пусть и чистую, опрятную, но невзрачную одежду достигала абсолютно противоположного результата.       Не желая выделяться и привлекать к себе внимание, она делала всё в точности наоборот.       Черные брюки, простенькие джинсы, мешковатые футболки и однотонные толстовки. Она даже форму школьную не носила.       И всё это порождало свои слухи.       Поэтому оказавшись в светлой и просторной квартире, Алина удивилась.       Наверное, она ждала тесный коридорчик, пожелтевшие обои и замызганный кафельный фартук на кухне. Или, например, того, что обуви на полке будет больше. Ну, или хотя бы легкий беспорядок на тумбе под зеркалом, говоривший о том, что здесь, в этой квартире, живёт подросток.       Но ничего из этого она не увидела.       Квартира была тихой. И пугающе, необычайно и непозволительно пустой.       Так, если бы в неё въехали не два года назад, а всего пару-тройку дней.        — Тебе лучше? — заботливо придерживающий на тонкой шее гипотермический пакет Честер внимательно заглядывает в побледневшее, девичье лицо.       Алина подтверждающе мычит. И машинально кладёт поверх мужской руки свою.       Не из-за страха, что мужчина не удержит пакет. А больше из острого желания наконец прикоснуться к нему, что появлялось каждый божий раз, стоило ей его лишь увидеть.       Да, во время первого собрания после перевода «новенькой», Сергей Кочетков навёл шороха не только в женской половине комитета, но и поселил в неспокойные душонки старшеклассниц мысли, которые обычно в адрес отцов одноклассников не думают.       Алина их не стыдилась.       Даже наоборот, особо не скрывала. Да и никто не скрывал, даже её одноклассницы. Та же Карина, не видела ничего зазорного в том, чтобы на перемене обсудить его задницу. Обязательно так, чтобы шедшая мимо или сидящая неподалёку Светка её слышала.       Алину не смущало то, что он старше минимум в два раза.       Не смущало тогда.       Не смущает и сейчас, когда она будто бы невзначай сжимает мужскую ладонь чуть крепче.       Честер сидит перед ней на корточках. Но даже в таком положении их лица практически вровень — настолько он высок и крепок. Алине до зуда под ногтями хочется быть ближе. Но она медлит.       Она не отличается скромностью, но сейчас пытается всё взвесить и понять, рассмотреть реакцию самого мужчины.       Всё же, он был и остаётся отцом её одноклассницы. Той самой, которую она вместе со своей подругой травила долгие два года.       Это издевательство, быть её отцом и при этом быть таким. Да она его просто не заслуживает, — Алина с трудом понимает, о чём именно думает.       О том, что Светка не заслуживает такого заботливого и отзывчивого отца?       Или о том, что она не заслуживает жить под одной крышей с таким мужчиной и при этом совершенно его в нём не видеть?        — Мой брат и лучшая подруга тоже сбежали, — она не знает, зачем говорит об этом. Для чего вообще затрагивает эту неприятную для неё, все ещё саднящую на сердце тему. Но продолжает и продолжает говорить. Так, словно ждёт, что за этим последует облегчение.       Такое долгожданное. Но отчего-то не доступное ей.       Сколько бы не проходило дней, ей не становилось легче. Наоборот, в груди сводило всё сильнее и сильнее. И она не понимала саму себя. Ведь, несмотря на то, что Глеб был её близнецом, она никогда не ревновала его к девчонкам; не ограничивала его свободу, а даже наоборот, любила подшучивать на тему его долгожданного переезда.       И вот, когда он исчез вместе с Кариной, единственное, что почувствовала Алина — боль.       Словно там, в Фениксе, вместе с братом осталось частица её души. Что, конечно же, было глупостью.       Глеб и Карина — взбалмошные подростки. Они сбежали назло своим родителям, и рано или поздно, набив с десяток шишек, обязательно вернутся.       Но всё же её не могло не задевать то, что подобный жест протеста они провернули без неё.        — Тоже в Фениксе, — попытавшись пожать плечами, девушка поджимает губы, глядя на мужчину сверху-вниз. — Мы поехали туда втроем. Я, Глеб и Карина. С последней я поругалась, и она ушла с гостиницы. Следом за ней ушел и Глеб. Больше я их не видела и не слышала. На звонки они до сих пор не отвечают. Всё, что они оставили, это записка, — замолкнув, Алина закусывает нижнюю губу, с удивлением отмечая, что она дрожит.       Обидно ли ей от того, что лучшая подруга и брат бросили её?       Да, обидно.       Очень сильно обидно.       И ещё немножечко страшно.       Потому что она помнит эту гребанную поездку урывками, будто она произошла не несколько дней назад, а несколько десятков лет. И каждая попытка вспомнить подробности заканчивается одним и тем же.       Нарастающей головной болью, становящейся лишь сильнее, если вовремя не перенаправить мысли в иное русло.        — Блядская аномальная зона этот Феникс, — хмызднув, Алина стыдливо уводит взгляд в сторону, не желая, чтобы её слезы заметили.       Но Честер замечает.       Перехватив пакет удобнее, приподнимается, подаваясь ближе. И костяшками свободной руки проводит по холодной щеке, смахивая сорвавшиеся с дрогнувших ресниц слёзы.       Алина шумно сглатывает, на пару мгновений забывая, как дышать. А после подается навстречу.       Всё, что она хотела, она увидела.       О том, что делает что-то не то, да и в целом, поняла неправильно, не думает даже тогда, когда Честер мягко её останавливает.       Он продолжает держать на её шее этот дурацкий пакет, другой рукой обхватывая за плечо.       Ладонь у него широкая и теплая, с длинными изящными пальцами. И это так неожиданно сильно заводит, что девушка предпринимает ещё одну попытку приблизиться. И снова — неудачную.       Дыхания смешиваются.       Между их лицами не наберется и пяти сантиметров. Но даже в этом Алине чудится свой шарм. Игра, где мужчина специально дразнит её, не подпуская ближе.       Задержав взгляд на её глазах, Честер скупо, понимающе усмехается. Но давать «зелёный» не спешит, хоть и слышит, насколько часто и аритмично бьется её сердце.        — Мне не семнадцать лет, Алина, — несмотря на видимую холодность, снижает тон. И видит, как по девичьим рукам мгновенно поползли мурашки.       Да, ему не семнадцать лет. И общаться с женщинами он умеет.       Алина шумно сглатывает, с трудом отрывая взгляд от по-опасному близких губ.        — Я знаю. Проблемы?       Если только у тебя, — прицокнув языком, Честер слабо качает головой. И то ли на вопрос отвечает, то ли позволяет себе чисто «родительский» упрёк.       И то, и другое Алине неожиданно нравится.        — Мне уже есть восемнадцать, если вас так парит. В августе исполнилось.       Честер улыбается шире. Сам подается ближе, практически касается своими губами её. Но всё равно держит дистанцию, вынуждая нетерпеливо заерзать.        — Нехорошо взрослым врать.        — Можете меня наказать, — это уже и не флирт даже.       Неприкрытая, голая похоть.       Честер оценивает её коротким, тихим хмыком и, небрежно отшвырнув термопакет, перехватывает изящную шею со стороны спины. Алина длинно, впечатлительно выдыхает.       Мужчина держит не грубо и не больно, но достаточно крепко, чтобы заставить её машинально свести ноги теснее.

***

      Духота плавит лёгкие. Воздух сгущается, конденсатом выступая на запотевших окнах, за которыми уже давно плещется ночная осенняя темнота.       Комната до самого потолка наполняется сбитым дыханием, тихим скрипом кровати и влажными, ритмичными шлепками.       Вытянувшаяся на сбитых простынях Алина лишь мельком отмечает то, что кровать, в принципе-то, совсем не расшатана. Изрядно удивляется подобному, а потом вспоминает о том, что за прошедшее время имя «Диана» — кажется, именно так зовут Светкину мать, — упоминалось лишь раз.       Самодовольная улыбка буквально стирается о простынь, когда между лопаток вжимается широкая мужская ладонь, вынуждая прогнуться сильнее. Алинка лишь жадно хватает ртом воздух от глубины проникновения.       Каждый резкий толчок выбивает дух, заставляя скрипеть наращенными ногтями о матрас.       Сердце сбивается с ритма.       Светлые волосы липнут к вспотевшей спине.       Плавный изгиб, выемка позвоночника, выпирающие лопатки.       Честер мягко пересчитывает ладонью вереницу рёбер, вынуждая девушку тихо хихикнуть и выгнуться в пояснице. Сжав точёную талию крепче, так, что наверняка останутся отметины, он подаётся ниже. Входит глубже, следом за смешком срывая низкий, задушенный закушенной простынёй стон.       Не удержавшись, касается языком выступающих жемчужинами позвонков, слизывая солоновато-пряные капли пота. Наваливается сверху, старательно перенося вес на собственные руки.       — О-о-огх-г-гхосподи-и… — Алина невнятно пищит, вытягивается под ним голодной кошкой и изо всех сил старается держать темп, несмотря на дрожащие колени. Изголовье ритмично бьется о стену, наверняка беспокоя соседей. Но они — последнее, что их обоих сейчас волнует.       Уткнувшись носом в спутавшиеся волосы, Честер жадно вдыхает химозно-цветочный аромат шампуня и восточных, пряных духов. Прикрывает глаза. И, оторвавшись, в несколько рывков наматывает их на кулак. Алина задушено стонет, выгибаясь навстречу и позволяя иметь себя сзади, как последнюю шлюху.       Не грубо, но резко и быстро.       Хватка срывается, отчего она неуклюже клюет носом в сбитые подушки, в последний момент успев зацепиться за изголовье пальцами. Но не обижается.       Ей не на что обижаться. Вряд ли она испытывала подобное хотя бы с одним из своих парней. И испытает ещё хотя бы раз.       Всё же, в мужчинах «постарше» есть шарм.       И определённое умение доводить своих партнёрш до исступления.       С тихим писком, больше свойственным скорее неопытным девчонкам, Алина содрогается в оргазме. Третьем, наверное, или четвертом. Машинально подается вперед в попытке отстраниться. Но Честер не даёт.       Играя роль заботливого и отзывчивого, он впервые за этот вечер не идёт у неё на поводу, обхватывая поперек живота и подтягивая к себе теснее. Подобная внезапная резкость не вызывает у Алины ничего, кроме желания выгнуться в ответ с тихим, грудным стоном.       Ей кажется — нет, она уверена в том, что не переживёт очередной заход. У неё попросту встанет сердце от подобной нагрузки. Хотя раньше она справедливо считала, что способна удивлять всех, с кем решила разделить веселую ночь или вечер.       Наверное, разница в том, что до этого она была лишь с парнями, которые были старше её от силы лет на пять. Но никак не на двадцать, или сколько ему там?       Честер всё же позволяет ей восстановить дыхание.       Вслушиваясь в её сбитое сердцебиение, в шумевшую по сосудам разгоряченную кровь, он обрисовывает мышцы подтянутого, плоского живота. И, нежно выцеловывая позвоночную выемку, подбирается выше. Ласково прикусывает мочку уха, чувствуя языком холод золотой сережки.        — Устала? — от его низкого, мурлыкающего голоса, так сильно контрастирующего с недавней резкостью, Алину пробивает на мурашки. Шумно дыша в подушку, она с трудом оборачивается. И чувствует, как предательски ёкает сердце, когда мужчина мягко отводит с её лица мешающиеся, растрепавшиеся волосы.       Она с трудом понимает, как можно быть таким противоречивым, сочетая несочетаемые в сексе качества.       Порывистость рядом с нежностью; резкость, опасно балансирующая с грубостью, с мягкостью; животная похоть с удивительной способностью тонко чувствовать, что она хочет и как.       Всё-таки опыт решает, — сухо сглотнув, Алина тянется за поцелуем. Но ловит губами лишь тихий хмык. И сама насмешливо выдыхает, когда Честер целует её в висок.       Коротко, с намёком на неуместное родительское целомудрие.       Алине смешно.       Где было его «отеческое» участие, когда он поставил её раком?       На постели, между прочим, которую он со своей женой делил.       Прикосновение горячей, мужской ладони к низу живота, отвлекает от мыслей. Алина протестующе дёргается, силясь избежать его. Но больше из желания подразнить, чем от искреннего стремления прекратить. Ловит лицом понимающий хмык.        — Мать вашу… — тоненько пищит, когда мужские пальцы добираются до клитора. И напряжённо вжимается спиной в крепкую грудь.       Честер подхватывает. Не удержавшись, впивается в мгновенно выгнувшуюся шею губами. И чувствуя на языке привкус её кожи, оставляет засос, свободной рукой обхватывая девичью грудь.        — Боже-боже-б-боже… — Алина высоко взвизгивает, теряясь в собственных ощущениях. Она с трудом понимает, отчего именно перед глазами темнеет: от быстрых, рваных и глубоких толчков или от набирающегося внизу живота жара.       Очередной оргазм накрывает настолько резко и беспощадно, что она уверена: в ближайшее время секс — последнее, что она будет хотеть. Да и сомневается она, что у нее получится не сравнивать.       То, что мужчина, шумно дышащий ей в затылок, — отец её одноклассницы, и не какой-то там, а заучки-Светки, зубрилы-Кочи, всё ещё не укладывается у неё в голове.       Что за несправедливость.       Знай она раньше, каково с ним трахаться, не травила бы её, а, наоборот, сдружилась поближе.       Судорожно выдохнув, Алина думает о том, что такие, как Светка, не должны иметь таких отцов. Это даже в голове с трудом укладывается. Качнув головой на собственные мысли, она обессиленно обмякает в надёжно удерживающих её мужских руках.       Дрожь, сковавшая тело, постепенно затихает. И девушке определённо нужно время, чтобы прийти в себя.       Ей даже кажется, что она отключается на пару секунд, пытаясь восстановить дыхание и выровнять собственное сердцебиение. По крайней мере, она начисто упускает из внимания момент, когда её отпускают.       Не в силах даже смотреть, Алина подгребает под себя сбитую простынь и сворачивается уютным калачиком, краем захмелевшего сознания отмечая, как проминается с края матрас.       Честер уходит. А она теряет счет времени и почти засыпает, когда он возвращается.       Наполовину одетый: в лёгких, низко сидящих спортивках и с голым торсом. Наблюдая за ним из-под полуприкрытых век, девушка удивляется тому, насколько молодо он выглядит.       Путём нехитрых математических подсчётов, она прикидывает, что ему должно быть примерно около сорока. И это с учётом того, что Светку они заделали где-то в двадцать.       Но внешне он тянет едва ли на тридцать пять. А эти низко посаженные спортивки и заманчиво обрисованные косые мышцы живота его лишь молодят.        — Живая? — даже это мальчишеское самодовольство в тоне, и то сбрасывает пару-тройку лет.       Жадно сглотнув, Алина неохотно отводит взгляд, понимая, что на сегодня точно хватит. А когда он заботливо набрасывает на ее голые плечи женский махровый халат, старается не думать о том, кому он принадлежит.       Той самой Диане, чье имя было упомянуто лишь раз? Или Светке?       Всё же задумавшись, Алина так и не определяется, какой из вариантов ей противен больше. Поэтому не надевает его, а так и оставляет небрежно накинутым. Только целомудренно прихватывает края изнутри, когда садится.       Сладкая истома, разлившаяся по отяжелевшим от нагрузки мышцам не позволяет сесть грациозно. Поэтому, нисколько не заботясь о своей обворожительности — в кои-то веки, находясь наедине с мужчиной, — она спускает голые ноги на пол.        — Ванна по коридору направо, — Честер отзывается несколько отстраненно, пытаясь отыскать на прикроватном столике пачку сигарет. И Алина чувствует внезапный укол.       Нет, она не требует того, чтобы он лично, на руках отнес её в эту пресловутую ванную. Но возможно, ей лишь кажется, что тон его стал холоднее.       Передёрнув плечами, она отгоняет неприятные мысли и, продолжая кутаться в халат, идет по указанному направлению. По пути не удерживает порыва и ведет носом вдоль ворота, стараясь почувствовать запах духов или какого-нибудь химозного крема для тела. Но с удивлением отмечает, что халат ничем — точнее никем — не пахнет.       Так, словно его только что принесли из магазина и даже не сорвали бирку.       Спустя время они сидели на кухне. Поначалу в тишине. Но она не была неловкой.       Самая обыкновенная, приятная, уютная даже тишина. Хотя Алина и чувствовала незнакомое смятение от того, что не знает, о чем говорить.       Чтобы она смутилась после спонтанного секса?       Такое с ней происходило впервые.       Она, быть честной, вообще впервые раздвинула ноги перед — по сути — совершенно незнакомым мужчиной.       Она не была легкомысленной, но и монашкой себя не считала.       Однако, сидя на кухне, нет-нет, да хмурилась, пытаясь стройно выстроить те события, что предшествовали их бурному марафону.       Получалось с трудом.       То ли с ней что-то не так, и ей срочно нужно подлечить память у мозгоправа; то ли несколько оргазмов кряду попросту сплавили ей извилины, превратив мозги в жидкую, манную кашу.       С комочками.       Передёрнув плечами от аналогии, Алина тянется к лежащей на столе пачке. Честер не останавливает, но следит достаточно внимательно, чтобы этим заинтересовать.        — Мать знает, что ты куришь? — ехидно прищурившись, он, тем не менее, щелкает зажигалкой и прикуривает ей, на что девушка отфыркивается.        — Знает так же прекрасно, как и то, что я трахаюсь со взрослыми мужиками, — Честер так и не понимает до конца, шутит она или говорит серьезно.       Да и не хочет понимать. Ему без разницы: знает, не знает. Он эту девчонку в последний раз видит.       Глубоко затянувшись, Алина перестает улыбаться. Смотрит вперед с тяжелой серьезностью. Отчего Честер давит колкую ухмылку.       Он и не знал, что эта девица способна на подобный задумчивый вид.        — Светка правда сбежала?        — Да.       Алина молчит.       Проходят долгие минуты прежде, чем она осмеливается озвучить следующий, ожидаемый вопрос.        — Почему, не знаете?       Знаю, — Честер внимательно наблюдает за её лицом, готовясь словить каждую её реакцию.       Потому что с родителями не повезло: ни с теми, ни с другими. Потому что одноклассники прохода не давали. Потому что жизнь слишком непредсказуемой для неё оказалась.       Непредсказуемой и жестокой, а она совершенно не была к этому готова.       Потому что ей не повезло.       Просто не повезло родиться той, кем родилась.        — Не знаю. Она не оставила ни записок, ни сообщений. Просто ушла.       Просто сбежала.        — И всё же, почему я?..        — Почему ты здесь? — Честер перебивает, глотая горький дым. Внимательно смотрит на подобравшуюся девушку.       Алине неуютно в повисшей атмосфере недосказанности, претендующей на ту самую серьезность, которая лежит за пределами её детской осознанности.       Поэтому она давит на лицо кривоватую, фальшивую улыбку и даже игриво прикусывает нижнюю губу.        — Только не говорите, что влюбились в меня на том собрании. И все эти месяцы только и ждали, когда мне исполнится восемнадцать.       Честер оценивает ей попытку разрядить обстановку такой же кривоватой ухмылкой. Сделав последнюю затяжку, безжалостно вдавливает сигарету в пепельницу и гибко подается ближе, мудро умалчивая о том, что она, несмотря на цвет волос, немножко не в его вкусе. И возраст тут совсем не причем.        — А так хотелось, — Алина задыхается в сигаретном дыме. И ещё немножко — в его голосе: мягком и обволакивающем, совсем как у змея-искусителя. — Но раз ты против такой банальщины, скажу, что хочу тебя использовать.        — Мда? — на этот раз игривость в улыбке искренняя. Подперев голову кулачками, Алина на его манер втискивает сигарету в толстое дно пепельницы и подается навстречу. — И в чем же?       Честер улыбается в ответ: так же очаровательно и сладко. Расстояние между их лицами сокращается. Услышав, как вздрагивает девичье сердце, сбиваясь с ритма от подобной близости, мужчина в который раз замечает то, что подминать под себя юный, неопытный разум в разы проще и легче.        — Лина знает, где твой брат, — с тихим треском вязкая атмосфера сладострастного предвкушения разлетается вдребезги.       Улыбка сползает с девичьего лица.       Отпрянув, Алина судорожно выдыхает. И Честер видит, как вместо ожидаемого непонимания в её глазах загорается страх.        — Знаешь, кто это? — страх, ставший очередным красным флажком, указательным знаком, что он прав.       Алина отшатывается, распахивая глаза шире. Но Честер ловко перехватывает её за запястье, не позволяя вскочить на ноги.        — Лина. Тебе знакомо это имя, так ведь?       Резкое, категоричное «нет!», колет корень языка. Но к удивлению самой Алины так на нём и остаётся.       Вместе с протолкнувшимся в глотку горьким комком: знакомо.       Ли-на.       Незнакомое имя знакомо перекатывается на нервах.       Она слышала его. Произносила.       Но когда и?..        — Феникс, — где.       Честер услужливо подсказывает, наблюдая за тем, как одна эмоция на красивом лице сменяет другую. Но увидеть долгожданное узнавание, озарение не позволяет блок.       Ментальный блок, так тщательно навешанный тем чистильщиком, который вернул девчонку домой.       Ослабшую после нервного срыва, измученную охотой и её последствиями, лишённую подруги и родного брата.       Алина не помнит. А Честер не совсем уверен в своих возможностях.       Он не чистокровный: не обращенный и уже тем более не рожденный. Он может лишь догадываться, каково было происхождение того чистильщика. Но он почти уверен в том, что сбросить его блок разом, нахрапом, вытеснив своим, не выйдет.       Он всего лишь инфицированный. А последние события в Фениксе жирно намекали на то, что ихора ему больше не видать.       Аллан исчез вместе с Офелией.        — Не стоит, — заметив, как болезненно морщится девушка, Честер отстраняется, небрежно откидываясь на спинку стула. Внимательно за ней следит. — Не советую пытаться вспомнить. Только хуже сделаешь.       Алина хмурится, машинально касаясь пальцами висков.        — Я не понимаю… — страх, опаливший лёгкие, не кажется ей нормальным, естественным. А сидящий напротив мужчина уже не вызывает былого доверия.       Хотя, казалось бы, так неплохо начали…       Впервые Алина думает, что, говоря про использование, он нисколько не шутил и не кривил душой.       От осознание этого становится гадко.       Желание уйти — физически осязаемо. Приподнимает волоски на руках в дурном предчувствии. Но по-настоящему страшно становится тогда, когда она понимает, что не может встать.       Хочет.       Но почему-то не может.       Что-то держит её, словно вплавляет в этот чертов стул. Что-то, что вынуждает не только покорно сидеть на месте, болезненно выгибая брови в трогательном непонимании происходящего. Но и неотрывно смотреть в темно-карие глаза. Которые будто бы на миг, но сбликовали нефтяной чернотой.        — Тебе и не обязательно, Алина, понимать то, что происходит. Ты просто сделаешь то, что я попрошу.        — Я не хочу…       Честер снисходительно-тонко улыбается.        — Меня не волнует.        — Пожалуйста… — девичий голос предупреждающе вздрагивает. И мужчина плавно подается вперед, вытягивая руки на столе. Сцепляет пальцы в замок. И старательно всматривается в расширившиеся светлые глаза.        — Лина знает, где твой брат. И всё, что мне нужно, чтобы ты была с ней. Всегда, — с ловкостью иллюзиониста достав визитку, он демонстрирует её между зажатыми пальцами. Алина жадно за ним наблюдает, но не смеет отвести взгляда от его глаз. — Ты ведь хочешь найти брата?       Какая-то мысль — смутная картинка — формируется на краю сознания. И Алина мгновенно дергается от усилившейся головной боли.        — Я даже не знаю, где она…        — Она скоро вернется. Здесь адрес, первое время она будет там. Но не думаю, что она задержится. Поэтому советую ворон не считать, — приложив к визитке сложенный стикер, Честер ладонью пододвигает их ближе к девушке.        — Мне что, ночевать под окнами?        — Да, если потребуется, — наконец он отводит взгляд. И Алина не удерживает облегченного выдоха, чувствуя долгожданную свободу. Головная боль отступает, возвращая способность здраво рассуждать.       Нахмурившись, девушка смотрит на записку.        — Мы с ней не общались, — говорит она осторожно, отчего-то боясь лишний раз смотреть на того, с кем совершенно недавно провела просто крышесносную ночь. На какой-то момент ей даже удается поверить в то, что тот мужчина, несколько часов вдалбливающий её в койку, и этот — два совершенно разных человека.       От подобного контраста её передергивает. Ощущение, что она — всего лишь слабая мушка, по дурости влипшая в паутину хитрого паука, крепнет.       Честер же даже не думает скрывать неприятную, жесткую ухмылку.        — Я знаю, — Алина вздрагивает, порывисто вскидывая на него взгляд. И напрягается, когда он неожиданно цепко хватает её за подбородок, вынуждая вскинуть лицо. — Но ты же ведь у нас девочка общительная. Раскрепощённая. Найди подход и посчитай его шансом на исправление ошибок.       Девушка оскорбленно насупливается. Дергается, чтобы высвободиться. И болезненно шипит, когда Честер усиливает хватку.        — Я не…        — Не хочешь отправиться вслед за подружкой, делай, что говорю, — Честер резковато дергает её навстречу, заставляя вновь болезненно сморщиться. — Одного звонка раз в два-три месяца будет достаточно.        — Мне что, с ней всю жизнь нянчиться?!.. — Алина было отфыркивается, но послушно давится собственным возмущением, когда мужская пятерня, оплетающая ее подбородок, внезапно мажет на затылок.       От былой очаровательной мягкости не остаётся и следа. Честер с силой сжимает всё ещё влажные волосы, вынуждая её, болезненно зашипев, вскинуть голову. Перед глазами выгибается тонкая шея. Взгляд темных глаз цепляется за пятнышко засоса. И Честеру требуется ощутимое усилие, чтобы не зацикливаться на заманчиво выступающих венах.        — Ты можешь ни черта не помнить, но это не отменяет того, что моя дочь спасла твою жизнь в том проклятом городе. И, поверь мне, милая, это меньшее, чем ты можешь за это поблагодарить, — во всём нужна мера.       Поэтому, четко дозируя агрессию и участие, Честер отпускает. Едва давит порыв брезгливо отшвырнуть девчонку от себя, внезапно вспоминая сестру. Но вовремя спохватывается и просто разжимает хватку, нисколько не удивляясь тому, что Алина так и замирает в ожидании, боясь лишний раз шевельнуться.       Удовлетворенно улыбнувшись, он обхватывает её лицо в ладонь и, забыв о былой резкости, мягко подтягивает ближе.        — И самое главное, А-ли-на, — мурлыкающе тянет, вновь заглядывая в широко распахнутые глаза, — она. Ничего. Не должна. Знать. Это понятно?       Судорожно сглотнув, Алина кивает и видит очередную улыбку.       Она могла бы претендовать на номинацию одной из красивейших, если бы не пугающий, нечеловеческий холод в черных глазах и непривычно заостренные клыки.        — Хорошая девочка. Чаю? — Честер отпускает и, не нуждаясь в ее ответе, поднимается на ноги. Но Алина его не видит.       Она теряется, увязая в тусклых, рваных картинках, что внезапным калейдоскопом запрыгали перед глазами.       Хорошая девочка.       Хорошая девочка…        — Хорошая девочка… — тягучие, грубые поцелуи на шее. Жесткость щербатой стены. Холод, бегущий по обнаженным ключицам.        — Беги, дура!.. — внезапно-громкий, приказной рявк. Ядовитое серебро, горящее в глазах. Вонь плесени, сырости и мусора. Бледный луч телефонного фонарика, пляшущий по грязным стенам.        — Вздумала охоту сорвать?.. — алое на черном. Синеватые нити сосудов от глаз. Предвкушающий, угрожающий оскал.       Запах ржавчины и меди. Лязг металла. Бездыханное тело на замызганном полу.        — … этот город станет для вас могилой… — осенний холод ночных улиц. Размытые пятна фонарей. Улица за улицей.        — Ты жива…       Жива…        — В этом городе просто так не пропадают…       Жива.        — Лина? Что за Лина?        — Это я, дура.       Вздрогнув, Алина едва не сваливается со стула.       Это я…       …это я…       …Лина…        — Лина… — она хмурится. Хмурится до ломоты в висках и рези в глазах. Хмурится до шума в ушах и тошнотворного головокружения.       Лина.       Ли-на.        — Светка?!.. — вскидывает взгляд и снова вздрагивает, когда Честер рывком склоняется к ней. Внимательно заглядывает ей в глаза. — Что вы со мной сделали? — отшвырнув от себя сигареты, порывается встать. Но Честеру достаточно лишь положить руку на её хрупкое плечо, чтобы пресечь все попытки.        — Не я, милая. Не я, — и с тихим стуком он ставит перед ней чашку с горячим, парящим чаем. Ставит резко и уверенно, одним этим жестом рассекая её жизнь на «до» и «после».