Осколки

      Это неправильно, — думаю, старательно расправляя края футболки, будто силясь натянуть ее еще ниже, хотя ниже уже некуда. Она почти прячет острые коленки. Подтянуть ремнем на поясе и можно смело выходить в ней в люди, выдавая за простецкое, неприхотливое платье.       У него есть девушка, — напоминаю себе, отчаянно глуша порыв поддаться желанию и послушаться.       А Матвей ждет. Смотрит с легкой хитринкой в чуть прищуренных, зеленых глазах, чья яркая радужка едва заметно мерцает в полумраке комнаты. Пытается навскидку определить, хватит ли мне духа.       Особенно после того, что едва не произошло буквально несколько часов назад. Суток не прошло. И вопрос, о чем именно он говорил тогда с Настей, все еще не снимается.       Я как-то влияю на него. Заставляю делать то, чего отчаянно желаю.       А сейчас он приглашающе хлопает ладонью по освободившемуся месту — совсем рядом с собой. И будто совсем не боится этого.       Так уверен в своей выдержке?       Или же совершенно не боится, что вновь попадется?       Я все еще не понимаю, не знаю, что он тогда имел в виду, разговаривая со своей девушкой по телефону. Но в груди шевелится нечто, похожее на интерес. Легкий, щекочущий азарт. Желание узнать, а что будет, если поддамся я?       И к черту все эти «неправильно».       Живем один раз. Да и на ошибках вроде бы как учатся.       И оставив в покое футболку, иду к дивану настолько уверенно, что удивляюсь сама. Босым ногам холодно. Поэтому я прибавляю шаг и, когда Матвей подгибает колени, позволяя перебраться через себя, с удобством устраиваюсь под его боком.       «Вовремя» вспоминаю о том, что мне нечем укрыться. Но даже не успеваю как следует подумать об этом, а вампир уже решил проблему. На мой манер повернувшись на бок, расправляет свой плед и набрасывает на мои плечи его свободный край.       И я выдыхаю.       Ну вот, Линка, а ты боялась.       Лежать в подобной тесной близости от Матвея совсем не страшно. И очень даже приятно. Несмотря на то, что он раздет по пояс, рядом с ним тепло. И уютно.       Каждую ночь бы так лежала, — слабо улыбнувшись на свои мысли, подкладываю ладони под щеку и внимательно рассматриваю его безмятежное лицо.       Глаза закрыты. Матвея совершенно не смущает моя близость.       Да и он столько прожил, что уже наверняка давно разучился смущаться чего-либо. Тем более полураздетой девушки под боком.       Но мысли о том, что на мне нет ничего, кроме нижнего белья, безразмерной футболки и пары бинтов, вытесняются другими.       Коснуться белоснежной перевязки не решаюсь.       От острого чувства вины распирает. Но я уверена в том, что банально не достойна касаться его после всего, что случилось. По моей же вине.        — Болит? — тихо спрашиваю, и когда Матвей приоткрывает глаза, поджимаю губы.        — Почти прошло, — чувствую лицом его дыхание.       Почти прошло. Ага. Как же.       На душе слякотно и мерзко. Хочется хорошенько треснуть ему, чтобы не смел мне больше врать. Не после всего, через что мы прошли только за один сегодняшний, гребаный день. Треснуть просто за то, что делает вид, будто все нормально. Лишь бы я не волновалась.       Но все совсем не нормально.       И ему не стоит так переживать за мое душевное спокойствие, потому что оно уже давно и бесповоротно нарушено.       Все из-за меня.       Из-за моей неусидчивости, глупости и беспечности.        — Хорошо, — выдавливаю, едва не задыхаясь от распирающих, обжигающих чувств. И боясь, что не справлюсь, напоследок даже улыбаюсь: слабо и пластмассово. А после переворачиваюсь на другой бок, стараясь не думать о том, что Матвей наблюдает. Поправляю чуть задравшуюся футболку и, пользуясь моментом, судорожно выдыхаю, пряча занимающийся всхлип в шуршании пледа и скрипе диванной обивки.       А устроившись, просто смотрю в двойной шов на спинке. Смотрю не моргая. Совершенно ничего не видя. И дыша через раз. Лишь бы не дать истерике волю. Лишь бы успокоиться. Чем быстрее, тем лучше.       Просто смотреть в одну точку. И ни о чем не думать, хотя мысли упрямо лезут и лезут в голову. И с каждой минутой глаза щиплет все сильнее и сильнее. Пока я не выдерживаю и не зажмуриваюсь, чувствуя, как на ресницах выступают обжигающие слезы.       Все из-за меня.       Его ранили из-за меня. Он мог погибнуть.       А сейчас делает вид, будто это и правда пустяки.       Выдержка с готовностью трещит по швам. И я вся зажимаюсь, напрягаюсь, до боли закусывая губы. Съеживаюсь и замираю, боясь дышать, когда чувствую на бедре осторожное прикосновение.       Медленно выдыхаю, из последних сил удерживая всхлипы. Хотя прикосновение в какой-то степени отрезвляет, выталкивая мысли в другое русло.        — Болит? — Матвей мягко касается бинта. В отличие от его повязки мои заметно поистрепались и не выглядели так белоснежно и свежо.        — Почти прошло, — отзываюсь на его же манер, стараясь, чтобы голос звучал ровнее. А когда мужская ладонь полностью опускается на бедро, понимаю, что провалилась.       Матвей плавно подается ближе. Спиной чувствую его грудь. А над ухом — теплое, ровное дыхание. Кожа под его ладонью, несмотря на бинт и наложенные салфетки, горит огнем. И подозреваю, дело не только в ране от охотничьего, отравленного кола.       Более того, дело совсем не в ней, хотя свой дискомфорт она все же приносит.       И будто знающий это наверняка, Матвей чуть приподнимается на локте, зависая над моим ухом:        — Не ври мне, — зависает настолько низко, что когда он говорит, я чувствую прикосновение его губ.       Поперек горла встает ком. И я тяжело, шумно сглатываю, ощущая, как Матвей большим пальцем мягко очерчивает чуть проступающие под бинтом границы салфеток. Пропускает под моей головой руку и, ласково коснувшись губами виска, осторожно и медленно скользит ладонью выше по бедру.       Будто изучающе. Перебирает пальцами по тут же покрывшейся мурашками коже и, добравшись до резинки белья, легонько сжимает выпирающую тазовую косточку.       И я не выдерживаю.       Едва не задыхаюсь от незнакомых, дурманяще-приятных ощущений. Но трусливо спрятать лицо в ладонях или хоть в той же подушке не успеваю. Матвей мягко вынуждает обернуться. И, приподнявшись, первым делом касается губами внешнего уголка глаза, сцеловывая слезы.       В голове будто петарду взрывают.       Полностью оглушенная собственным сердцебиением, боюсь двигаться. Просто сделать лишний вдох, до рези в подреберье веря в то, что мне это снится.       Вот сейчас как проснусь. Как взвою от несправедливости.       Но мгновение тянется за мгновением. Матвей отстраняется, но на самую кроху. Я все еще чувствую его дыхание. Все еще чувствую его пьяняющую близость. Как и следующий осторожный поцелуй чуть ниже, вдоль почти высохшего следа слез. И еще ниже. По всей щеке. До спайки губ. Поцелуй за поцелуем. Медленно и тягуче.       А я все не просыпаюсь.       Даже тогда, когда он замирает, все так же касаясь губами спайки. И глядя на меня из-под полуприкрытых век, медлит, будто бы спрашивая разрешения. А чтобы помочь мне решиться, невесомо перебирает пальцами вдоль резинки белья, ближе к животу. Словно бы ненароком цепляет нехитрый бантик. Скользит выше, мажет по углублению пупка и вынуждает рефлекторно вжать живот, длинно выдыхая.       Ощущения странные. Смешанные. Незнакомо-волнующие. Щекотливо-томительные.       Хочется поддаться девичьему смущению и отстраниться. И одновременно выгнуться, подставляя больше места. Ощутить всю полноту простой, но выбивающей дух ласки. И я теряюсь от этой мешанины чувств. Не имея абсолютно никакого опыта за плечами, понятия не имею, как реагировать. И единственное, что могу своими поплывшими от дурмана мозгами, — кое-как прислушиваться к себе. И с каждой минутой осознавать все четче и больше: нравится.       И мало.       Чертовски мало.       Сердце рвется из груди, и все еще лелея галеркой сознания мысли о том, что все это до одури неправильно и так не должно быть, плавно, нерешительно подаюсь навстречу мужской ладони. А когда она полностью ложится на живот, изучающе-ласково обрисовывая мышцы и проходясь по ребрам, меня оглушает.       Но окончательно дезориентирует только тогда, когда приоткрытых губ касается чужое дыхание.       Губы у Матвея теплые, мягкие и до одури ласковые. Как и руки. Предупредительно-нежные и совсем не напористые, отчего поцелуй, пусть и долгий, но до щемления в груди осторожный. Матвей словно опасается причинить мне дискомфорт, действуя аккуратно и даже вдумчиво. Позволяет привыкнуть к новым ощущениям, без особых проблем догадавшись по моей напряженно-притихнувшей, прислушивающейся реакции о том, что он первый.       Первый, кому я позволяю себя целовать. И касаться.       Первый, кому я позволяю приблизиться.       Первый, кому я безоговорочно доверяю, несмотря ни на что.       Отвечаю неуверенно, неумело и неловко, готовая с минуты на минуту сойти с ума.       Поза неудобная: спина к груди. И я прогибаюсь, чтобы перевернуться на другой бок, но сделать это не просто — Матвей прижимает к себе слишком тесно. И вместо того, чтобы развернуться, я неосторожно вжимаюсь ягодицами в низ его живота.       И тут же, повинуясь непонятному инстинктивному порыву, плавно веду вверх-вниз.       Но нерешительно застываю, когда чувствую, как крепчает его хватка на моей талии. После чего он скользит ладонью ниже и, осторожно, но ощутимо сжав бедро, будто останавливает. И чуть отстраняется сам, вызывая странное, зудящее разочарование.       Непонимающе хмурюсь и первой разрываю поцелуй.        — Я делаю что-то не так? — тихо и осторожно. Мозги постепенно трезвеют. И их неуверенно касается понимание происходящего: все не так.       Это неправильно. Так нельзя.       А Матвей неожиданно кивает. Будто вторя моим мыслям.        — Да, — но вопреки ожиданиям дальше не отстраняется. Касается кончиком носа моего и, слабо усмехнувшись, мажет губами по щеке: — Играешь с огнем, — и легонько поцеловав в висок, чуть ослабляет объятия. Позволяет развернуться лицом к лицу и снова обнимает за шею, притягивая ближе.       Вытаскивает руку из-под футболки. Но только для того, чтобы осторожно подхватить под колено и мягко, направляюще потянуть на себя. Дико смущаясь, все же послушно закидываю ногу на его бедро. И мы становимся еще ближе. Вплотную друг к другу.       И запустив пятерню в волосы на моем затылке, Матвей прогоняет остатки разочарования, позволяя расслабиться и, выдохнув, прикрыть глаза, зарываясь носом на его груди.       Неправильно.       Но не желая портить нереальность момента, обещаю себе подумать об этом завтра. И я почти уверена, что буду жалеть и ругать себя. Но сейчас я счастливая настолько, что меня это пока не особо волнует.

***

      Подъем был странным.       Мне было непривычно душно, тесно. А еще ужасно зудели губы. Будто мне приснился страшнючий кошмар и я искусала их в кровь.       Сонно заворочавшись, поняла, что ворочаться почему-то особо не получается. Что-то мешало. Что-то теплое, ровно дышащее, пахнущее мятой, бензином и медью.       Что-то, что крепко прижимало меня к себе, по-хозяйски обнимая за талию. Под футболкой. Край которой задрался неприлично высоко, обнажая нижнее белье. И беззастенчиво обнимающую меня за задницу мужскую руку.       Так…       Дыхание сбивается.       Растеряно моргая на эту самую руку, понимаю, что в принципе, рядом со мной может быть лишь один мужчина. И именно поэтому и боюсь поднимать взгляд на его лицо.       А ну как права?       Но взгляд поднять все же пришлось.       И шумно сглотнув, ощутить, что просыпаюсь окончательно и бесповоротно.       Так…       В мозгах вяло шевелятся события вчерашнего дня.       Пришли на квартиру к Лео. Залатались. Восстановились. Парнишка великодушно разрешил остаться у него настолько, насколько потребуется. А после встал вопрос, кто где будет спать. На хозяйскую постель не претендовали. Свободными оказались лишь диван, да кресло. В итоге уместились на диване. А потом…       Нещадно краснею.       Так.       Набираю в грудь побольше воздуха и, поджав губы, зажмуриваюсь с такой силой, что по вискам выстреливает болью.       Господи-боже…       Так, Лина. Дыши. Давай, вдох-выдох. Вдох-выдох.       Не работает.       Закусив губы, предпринимаю первую попытку высвободиться и свалить, чтобы подумать вне опьяняющей близости вампира. Но стоит лишь шевельнуться, как тот сквозь сон сжимает объятия крепче, прижимая меня теснее. А потом…       Рука, расслабленно лежащая в опасной близости от моей задницы, скользит на самую малость выше и прихватывает за ягодицу. Мягко, да. Даже, я бы сказала, ласково. Но настолько неожиданно и уверенно, что с губ срывается впечатлительный писк.       Вот же… Нахал!       Длинно выдохнув, пытаюсь успокоить расшалившееся сердечко. И, параллельно вспоминая, куда вчера поставила корвалол, ужом выкручиваюсь из маняще-теплых рук. На какой-то миг даже хотела оставить все как есть. Но потом дала себе мысленную затрещину и таки выкарабкалась из плена мужских рук.       Отдышалась. И в красках вспомнив события ночи, бодренько почесала в ванную.       Что мы наделали?!       Так, стоп. Успокойся, Лина. Просто успокойся.       Это был всего лишь поцелуй.       Ты что, ни разу не… А хотя, погодите-ка, все сходится. Это ж и правда был мой первый поцелуй. И он отнюдь не был невинным и к разряду «всего лишь» не относился ну никак.       «Всего лишь» поцелуй — это чмок в щеку у подъезда. Но никак не то, что было ночью.       Вспомнив, как выгибалась под умело-ласкающими руками, прячу лицо в ладонях и ощущаю вполне ожидаемое желание провалиться к черту от стыда.       Господи, что же он теперь обо мне подумает?!       Что я готова отдаться на диване в чужой квартире, где за стенкой спокойно себе похрапывал ее хозяин?!       Ох, бо-о-оже…       О том, что Матвей, в принципе, был не против, да и в целом, инициатором безобразия был именно он, мне как-то не вспоминалось. Как ни странно, я вообще о нем практически не думала, вспоминая и вспоминая, что вытворяла. Отчего спустя минуты две от меня уже можно было смело прикуривать.       Вот так вот считаешь себя приличной девушкой. А потом стоит только поддаться искушению, и все. Хотя мы ведь и правда лишь поцеловались. Просто поцеловались. К чему весь этот драматизм?       Задав себе этот вопрос, даже отнимаю лицо от ладоней. Задумываюсь. А после страдальчески выгибаю брови и прячусь обратно, едва ли не хныча.       Что будет? Как дальше-то себя вести?       А если для него это тоже лишь помутнение? В него вообще какой-то пулей стремной шмальнули, вдруг это побочка такая? Если так, то я наверняка стану ему противна.       А если он уже осознал свою ошибку? Конечно же, он не променяет Настю на меня, об этом и думать-то смешно. Что если он специально отдалится от меня, чтобы впредь не допускать подобного?       Боже, что же я наделала?!       Поджав задрожавшие губы, едва удержала порыв по-детски разреветься. Отчаянно и бессильно, признавая собственный идиотизм и наивность.       Хмызднув носом, посмотрела в зеркало.       Воспаленные, покрасневшие глаза. Болезненно изогнутые брови. Горькие морщинки на лбу. Затравленность во взгляде.       Само очарование, ага.       Взгляд цепляется за припухшие губы, бывшие ярче, чем обычно. Высматривает покрасневший контур. И когда медленно касаюсь их кончиками пальцев, мне чудится жар, от них исходивший.       Всего лишь поцелуй, да? От «всего лишь» губы не воспаляются.       Стыдливо прикрыв глаза, поджимаю губы и отворачиваюсь в сторону так, будто стесняюсь смотреть на собственное отражение. А после, силясь хоть немного привести себя в чувство, умываюсь ледяной водой.       И это почти помогает.       Почувствовать себя еще более жалкой.       Предательская краснота глаз никуда не делась. Как и выразительная припухлость зацелованных губ.       Черт.       Так и приходится выходить, с красноречивым доказательством того, что мне ничегошеньки не приснилось, прямо на лице. Благо можно распустить волосы и попытаться за ними спрятаться.        Что я и сделала. Юрко вынырнула из ванной, осмотрелась на наличие ненужных свидетелей и, не найдя таковых, крадучись прокралась в зал, намереваясь стиснуть из сумки ноут и зависнуть на кухне.       Спать все еще хотелось. Но от одной мысли вернуться под бок к вампиру, внутри все взбрыкивалось.       Он и так будет меня не пойми кем считать. Не вижу смысла усугублять и без того критичное положение.       Но насчет соблюдения всех мер предосторожности могла бы не парится. Когда я оказалась в зале, Матвея на диване уже не было.       Я даже заступорилась, ощущая прилив паники и вспоминая, что на этот случай никаких заготовок поведения у меня нет. У меня вообще ни на какой случай их не было. Но я наивно думала, что у меня есть время их придумать.       Как оказалось, уже не было.       Матвей проснулся. И где-то пропадал. Наверняка, на кухне.       А я стояла и нещадно тупила, моргая в одну точку и мусоля в голове заевшую пластинку: как себя вести? Будто ничего не было? Перевести все в шутку?       В шутку?!       Или, быть может, включить дурочку? Притвориться, будто ничегошеньки не было и преподать все так, будто ему все приснилось?       Выгибаю брови и тут же качаю головой.       Я такая идиотка, господи.       Семнадцать лет, а мозгов ни хрена нет.       Пора взрослеть, Лина. И научиться уже принимать ответственность за свои поступки. Как бы не воспринял случившееся сам Матвей, но я тоже участвовала. Я не оттолкнула. Я прогнулась и позволила случившемуся случиться. Эгоистично затолкала как можно глубже собственную совесть. Проигнорировала немаловажный факт: у него есть девушка. И у них все серьезно. Просто пошла на поводу у своих хотелок.       А сейчас пытаюсь избежать за это ответственности.       Очень по-взрослому.       А ведь нам придется поговорить. Такое на тормоза уже не спустишь.       Заметно сникнув, набираю полную грудь воздуха и разворачиваюсь с твердым намерением найти Матвея. Но искать никого не пришлось. Я едва не влетела в него носом. Вздрогнула от неожиданности и, отступив, рефлекторно опустила голову, пряча за волосами лицо.       Думаю, ему не стоит видеть результаты того, что было ночью.       Однако, что я там думала, ему самому было до лампочки. Возникшее между нами расстояние Матвей покрыл в один свой шаг: широкий и неожиданно уверенный. У меня даже сердце екнуло от подобной порывистости. А после и вовсе заколотилось испуганной птахой, когда вторым, таким же широким, шагом вампир вжал меня бедрами в ящики полукомодника.       Вот и поговорили.       Притихнув и мгновенно растеряв всю свою уверенность, поверхностно дышу и, не иначе, как от растерянности, позволяю ему подхватить прятавшие лицо пряди. И знакомо-мягко отвести их за плечи. А после подцепить пальцами подбородок и, приподняв лицо, внимательно в него всмотреться.       Чувствуя его взгляд каждой клеточкой, замечаю, как он поочередно изучает воспаленные, покрасневшие глаза. А после медленно спускается к губам. И когда он осторожно касается их кончиком большого пальца, понимаю, что нещадно краснею.       И краснею еще гуще, когда он замечает. И позволяет себе тонкую, едва заметную, но неожиданно довольную улыбку.       Которая, тем не менее, медленно тускнеет. Взгляд вампира теряет знакомые, привычные лукавые проблески и странно тускнеет, отчего сердце в груди сжимается в странном, томительно-тяжелом предчувствии.        — У меня свадьба через месяц, — Матвей говорит тихо, даже глухо, не переставая невесомо оглаживать контур моей нижней губы и бродить взглядом по моему лицу.       Ага. Круто, да. Умеет поддержать. Как раз, та информация, которая мне сейчас и нужна.       Ну я ж говорила. Признание ошибок, все дела.       Но хоть и знала, что у них все серьезно, все равно задерживаю дыхание. Боюсь шевельнуться лишний раз, чувствуя, как внутри все натягивается. И с тихим, надсадно-отчаянным стоном обрывается, оставляя после себя нечто, так отвратительно похожее на пустоту.       Но, как ни странно, ни разочарования, ни обиды, ни злости, ни ревности.       Ничего.       Только пустота и пульсирующая в ней точка разбухающей боли.        — Что мне делать? — а голос вампира с каждым словом становится все глуше.       Продолжая вжимать меня в полукомодник, губами невесомо касается основания челки. Словно хочет поцеловать, но не решается.       И я жмурюсь, поджимая губы от рвущей нутро боли и несправедливости.       Ну вот как же так все вышло?       Почему это происходит именно со мной?       С нами?        — Отпустить меня? — предлагаю самый очевидный и простой вариант.       Так мне, по крайней мере, кажется. Ведь проще отпустить ту, которую знаешь от силы несколько недель. Но никак не ту, с кем прожил едва ли не двадцать лет.       И пусть больно до срывающегося дыхания. Пусть обидно до слез.       Но это правильно.       Однако Матвей так не считает.       Чуть отстраняется и, обхватив мое лицо в ладони, склоняется ниже, чтобы заглянуть в глаза и все так же тихо, но до дрожи четко произнести:        — А если я не хочу? — замолкает, встречая мой откровенно удивленный, растерянный взгляд. Видимо, ждет ответа.       Но мне нечего ему сказать. Я банально не знаю, что говорить.       Только стою и потерянно хлопаю ресницами, моля высшие силы о том, чтобы мне это не послышалось.       Не послышалось же, да? И он не шутит? Матвей же не будет так жестоко шутить, верно?       Верно, — понимаю тогда, когда ловлю губами его выдох. Прикрываю глаза, все еще боясь поверить в то, что, да, это и правда происходит.       Сейчас.       Со мной.       С нами.       От былой осторожной нежности нет и следа. Матвей целует жадно и глубоко. Будто силясь насытиться. Будто как и я боится, что происходящее — лишь мираж, который вот-вот исчезнет. Лопнет, как хрупкий, тонкий мыльный пузырь.       Запускает пятерню на мой затылок и прижимает теснее, не позволяя отстраниться хотя бы на вдох. Ощутимо прикусывает губы: поочередно и едва ли не до крови. Вынуждая судорожно выдыхать на каждый новый укус. Вжиматься теснее, силясь прочувствовать его тело каждой клеточкой своего. И отвечать с такой же жадностью и звериной ненасытностью.       А после впечатлительно пискнуть, когда Матвей, чуть опустившись, но не разрывая поцелуя, подхватывает под коленки. И рывком поднимает, тут же усаживая на полукомодник. Пристраивается между рефлекторно раздвинутых ног и мягким, невообразимо-нежным направляющим движением ладоней вдоль бедер вынуждает обнять за пояс.       В таком положении я выше. Ненамного, но все же возвышаюсь, невольно разрывая поцелуй. Но Матвей реагирует мгновенно, чуть сжимая волосы на затылке. Вынуждает опустить лицо, обвить шею руками и, прогнувшись в спине, на его манер ощутимо прихватить нижнюю его губу.       А после вновь уступить ему инициативу. Почувствовать скользнувший по клыкам кончик языка. И тут же щекотнувшую влажные губы усмешку.       Матвей отстраняется первым: медленно и с явной неохотной. Упирается лбом в мой и, чуть сбито дыша, коротко целует в спайку губ. Скользит чуть выше — кончик носа. Скула. Щека. Мягко прихватывает губами мочку уха и, подобравшись к шее, утыкается в нее носом, обнимая меня настолько крепко, что дыхание спирает окончательно, а сердце готовится выскочить к чертям собачьим.       Накрутив на палец непослушный, темный локон, пристраиваюсь на мужском плече подбородком и, глядя в стену, тихо, не без горечи тяну:        — Мы в полной заднице.       А Матвей не видит смысла спорить.       Только обнимает чуть крепче и касается губами лихорадочно пульсирующей жилки, без слов обещая, что сделает все, чтобы вытащить нас с минимальными потерями.       Если такое, конечно, реально.