Baby, you're my picket fence

       Как Патрик выдержал всё это время — непонятно. Должно быть, ему помогали сообщения и звонки Пита каждые двадцать минут, и только благодаря этому три с половиной часа пролетели незаметно.        Вначале всё было более чем отлично. Они тусовались впятером, и пары по одной отходили лишь на несколько минут, чтобы потанцевать под понравившуюся песню, а после — возвращались. Иногда Сара и Мари вдвоём отходили в туалет. Но один Патрик не оставался ни разу.        Всё стало несколько хуже, когда Джо достал алкоголь. Он протащил несколько маленьких бутылок в трусах и внутренних карманах пиджака, а вытащил их только потому, что те «отдавили» ему «все соски и яйца». Из бутылки из трусов не побрезговали пить лишь он сам и Мари. Одну из бутылок из нагрудного кармана отдали Брендону и Саре, другую — Патрику. Тогда началось настоящее веселье.        Стамп не пил. Он вообще не представлял, что со всем этим делать, потому спрятал бутылочку в бачок унитаза в очередной раз, когда в туалете разговаривал по телефону с Питом, как изначально хотел поступить с шляпой. Сара сделала лишь глоток, а остальную часть бутылки проглотил Брендон, так что в начале третьего часа вечера он уже был вдрызг пьян. Джо и Мари поделили бутылку поровну, но Мари, видимо, пила алкоголь впервые в жизни, потому что её несло ничуть не хуже Брендона. В итоге все четверо ускакали веселиться на танцпол, оставив Патрика в одиночестве жаться к стенке, будто ему предстоял расстрел.        Из кармана пиджака по всему телу расползлась знакомая вибрация. Входящий вызов. Возможно, Патрик услышал бы рингтон, если бы в зале так громко не играла музыка, а подростки не орали, как резаные. Поговорить по телефону в такой обстановке не представлялось возможным, потому Стамп вновь отошёл в туалет.        Стоило ему переступить порог комнаты, в которую он убегал уже десятый раз за вечер, как от кафельных стен эхом начала отскакивать знакомая мелодия, обозначавшая, что звонок исходил именно от Пита — они поставили друг на друга индивидуальные уведомления уже в первый день отношений. Заранее улыбаясь, Патрик достал телефон и принял звонок.        — Привет, Пит, — нежно поздоровался он. Стены вернули ему его слова.        — Привет, малыш, — голос на другом конце линии звучал бодро, даже в какой-то степени радостно. — Ты как?        — Всё отлично. А ты?        — У меня есть хорошая новость. Я уложил мелкого спать, переоделся и скоро приеду. Стамп улыбнулся, подошёл к одной из грязно-белых раковин и опёрся на неё ягодицами.        — Давай, Пит. Уже не терпится увидеть тебя в костюме.        На другом конце линии послышался смех.        — Я думаю, ты будешь гораздо больше рад увидеть меня без костюма, — хихикая, заметил Вентц.        — Пит! — возмущённо осёк его Патрик, хотя сам почти смеялся, пусть и сильнейше покраснел. Да-а, вот такие мыслишки он уж точно не хотел бы озвучивать.        — Да ладно тебе, Патрик! Сегодня наш последний шанс сделать это в туалете школы! Не говори, будто никогда не мечтал о таком, малыш.        — Мечтал, — тихо отозвался Стамп, ещё сильнее заливаясь краской, и опустив глаза в пол, будто Пит стоял перед ним, и разговор между ними шёл вживую.        — Ну вот.        — А если кто-то войдёт?        — Ну, я-то точно собираюсь войти в тебя.        — Чёрт, Пит! — возможно, громче, чем следовало, крикнул Патрик.        Возлюбленный снова засмеялся. Он не мог не подхватить его смех, хотя и был невероятно смущён, а ещё просто мысленно молился, чтобы в туалет во время их разговора никто не зашёл.        — Обсудим риски, когда я приеду, малыш, — перестав смеяться, мягко ответил Вентц.        — Хорошо, Пит. Я буду ждать.        — Я люблю тебя, Патрик. Очень-очень-очень люблю.        Стамп счастливо улыбнулся. При мысли о том, что уже меньше чем через двадцать минут любимый снова обнимет его, поцелует, они будут танцевать вместе, а потом потрахаются в школьном туалете, в груди приятно заклокотало. Недолго осталось стоять одному, прижиматься к стене, с завистью оглядывать танцующие пары. Недолго.        — Я тоже тебя люблю, Пит. До встречи.        — Пока, малыш.        Раздались короткие гудки, свидетельствующие о том, что отсчёт пошёл. Патрик прижал телефон к губам, покраснел, скользя взглядом по выложенному бежевой плиткой полу перед собой, и улыбнулся. Пит вот-вот будет здесь. Наконец, у него появится шанс разделить один из самых важных дней в своей жизни с любимым человеком. Объятия, поцелуи, танцы, секс. Он точно будет вспоминать этот выпускной до конца своей жизни. Что уж говорить, они оба будут вспоминать этот выпускной до конца жизни. А потом, лет через тридцать, когда их дети сами будут выпускаться из школы, они сядут всей семьёй у камина в их особняке, и Патрик с Питом расскажут молодому поколению об этом дне, расскажут с былым восхищением, перебивая друг друга и постоянно улыбаясь. Потому что этот выпускной они оба запомнят до конца жизни.        Убрав телефон в карман пиджака, Стамп вышел из туалета и двинулся вперёд по коридору, в направлении спортивного зала, где и проходил бал. В коридоре музыки почти не было слышно, как и в туалете, но он не решался начинать разговор здесь, так как всё, что было произнесено в коридоре, отчётливо слышалось в каждом тихом кабинете, в двух туалетах и в радиусе двух метров от двери в спортивном зале. Нет уж, лучше не рисковать, а просто запираться в мужском туалете, и там спокойно разговаривать по телефону, не боясь, что кто-то услышит фразу «я люблю тебя, Пит», сказанную мужским голосом.        Они не скрывали своих отношений, хотя Патрик всё ещё немного стеснялся всего… этого. Пит целовал его в каждом месте школы, прижимал к стене в переполненном коридоре, а однажды они вовсе подрочили друг другу посередь урока, когда учитель вышел на несколько минут. Но, даже несмотря на всё это, Стамп не мог отделаться от мысли, что, когда они разговаривают, все как-то косо на них пялятся; когда они целуются, некоторые откровенно смеются над ними; когда они идут по коридору вместе, многие перешёптываются. Потому он разговаривал с возлюбленным по телефону только оказавшись в полном одиночестве и потому признавался ему в любви лишь заведомо зная, что никто не услышит.        И Патрик был безумно благодарен Питу за то, что тот ещё ни разу не упрекал его в этой нелепой зависимости от чужого мнения, а просто молча помогал её преодолеть.        Войдя в зал, парень невольно поморщился. Громкая музыка и крики давили на мозг, вытесняя оттуда любые мысли, мешая их услышать. Вспышки света, мельтешение активных сверстников со всех сторон в полутёмном помещении заставляли щуриться в отчаянных попытках предотвратить глазную боль. Неужели ещё ни у кого здесь не начался эпилептический припадок?        Голова с первых шагов налилась свинцом, но даже это не помешало ей идти кругом. Патрик двинулся к своему месту у стены, чтобы получить необходимую опору и не свалиться прямо здесь, прямо посередь бушующей толпы. Кажется, первым человеком, у которого начнётся припадок эпилепсии, станет именно он.        Перед глазами всё плыло, будто он напился, так что Патрик снял очки. Стало чуточку лучше — теперь перед ним мелькали всего лишь вспышки, а не чёткие сумбурные объекты, и это вполне можно было стерпеть. Люди стали вспышками, искрами в бесконечном потоке жизни. Девушки в ярких платьях лишь фейерверки, они кружатся, кружатся и кружатся, бесконечно разрываясь и вновь соединяясь в одну, яркий ураган в ночном небе. Парни в этих своих костюмах все одинаковые, когда не вглядываешься в лица, не можешь приглядеться, все одинаковые, кроме бардового Брендона Ури, который, видимо, не зря раскошелился на одежду — он и впрямь серьёзно выделялся из толпы, хотя человеку невидящему, типа Патрика, вполне легко можно было принять его за очередную девушку в сияющем платье. А что? Крутился он не менее активно, искра, вспышка, сливался воедино с другими девушками и тут же отдалялся, разрывая грохотом сумерки, фейерверк, огонь, взрыв, хлопушка…        Чёрт, как же болит голова.        Шумно. Здесь так шумно. Слух у Патрика пока не страдал, но даже он не мог разобрать того, о чём шла речь здесь. Обрывки фраз, нелепые диалоги, странные слова — всё ускользало от него, не оставляя следов ни в памяти, ни в ушах. Споры, смех, крики и визг — всё сливалось воедино вместе с бесконечным потоком дрянной громкой музыки, включаемой диджеем специально, чтобы разгорячившиеся подростки не переставали танцевать, выплёскивали скопившуюся за много лет учёбы энергию, энергию жизни. Патрик не мог влиться в их поток, не мог отойти от стены и танцевать вместе с ними, он ждал. Всё вокруг крутилось и плыло, но внутри царствовало подозрительное спокойствие, которое не могла свергнуть даже головная боль. Боль. Боль тоже снаружи, не в нём, не внутри. Нет-нет, она за пределами Патрика, она — объединение всех шумов, голосов, музыки, вспышек и фейерверков, что разрывались на танцполе перед ним. Она — это они, она давит на мозг, старается выжать мысли из него. Патрика шатает, он почти трясётся, стоя у стены, и дождаться не может момента, когда получит шанс сбежать отсюда, сбежать вместе с Питом. Вибрация массирует тело, массирует душу, возвращает в сознание. Она не сливается с тем внешним, что так мешает, что отрывает от внутреннего мира, она — свет в конце тоннеля бесконечного давления.        Следуя привычному для себя маршруту, Стамп выходит в коридор, снова пробираясь к двери по стенке, и уверенно движется к туалету. Здесь прохладно, относительно тихо, но рингтон выдаёт его присутствие. Патрик хочет отключить его, пока не понимает, что только благодаря этому рингтону он ещё жив, он всё ещё идёт и функционирует.        В туалете неприятно пахнет, как и всегда, но почему-то чёртов запах мочи наиболее явственно ощущается именно сейчас, когда раздражителей хватает и помимо него. Патрик с трудом различает раковину и прислоняется к ней, опирается, как опирался на стену, потому что по-другому не может — эхо рингтона звучит громче музыки, но борьбу звуков выигрывает пульсация в висках, о, да, она всегда выигрывает. В глазах мутнеет, вспышки продолжают мелькать, хотя их уже нет здесь, они все слились в одну, в ту, что сейчас прямо над ним нескончаемо сияет противным желтовато-белым светом. Похолодевшей рукой Стамп достаёт телефон, принимает звонок.        — Пит?.. — заплетающимся языком спрашивает он, будто сразу не знает, что это его Пит, его возлюбленный, тот парень, что всегда ласково называет его «малышом». Собственный голос звучит издалека, и Патрик трёт глаза, пытаясь прийти в себя. Нет, он больше не вернётся в это многолюдное душное помещение, а лучше дождётся Пита прямо на улице и попросит его сходить в магазин за таблетками от мигрени и бутылочкой воды. Это невозможно терпеть, даже в относительно прохладном месте его прошибает пот, а в том душном зале — дрожь. Непонятно только одно: с чего вдруг ему стало так херово?        — Это вы Патрик? — с какой-то странной спешкой спрашивает громкий женский голос на другом конце линии.        — Да, я, — подтверждает парень, и что-то в его голове вдруг начинает проясняться. Он снова потирает глаза, его снова трясёт — в этот раз, от беспокойства. Что-то глубоко в душе начинает кричать, что это конец, но он всеми силами подавляет эти отголоски. Нет. Нет! Это не может быть конец. Они были так счастливы, они строили мечты о будущем, они хотели пожениться, они оба, чёрт возьми, хотели пожениться! Это не конец, нет. — А где Пит? — дрожащим голосом спрашивает Патрик. Эхо отражает его, но коверкает так, что получается лишь слабый, болезненный стон. Он не мог так стонать, это не его голос, не его жизнь, не его мигрень и не его трагедия. Что происходит?..        — Успокойтесь и послушайте меня, — голос женщины становится мягче, по-матерински нежнее, но всё ещё звучит так, будто она отдаёт приказ. — Питер Вентц разбился в автокатастрофе. Его сбил грузовик. ***

Now you're gone, But I'll be okay. Your hot whiskey eyes Have fanned the flames. Maybe I'll burn a little brighter tonight, Let the fire breathe me back to life! Baby you were my picket fence, I miss missing you

now and

then…