Говорило море

— Ты в порядке? Слышишь меня? Воды нахлебался? — Мои люди, люди… — Мы всех вытащим, Чонгук. Намджун, уведи его с палубы, Бэм, сбегай до моей каюты, найди ему переодеться, Хосок… где Хосок? — Вон они, валяются. — Черт, напугали меня. Эй, у вас там все хорошо? — Так, давай лучше ты поможешь Чонгуку, а со всем остальным я сам разберусь? — Намджун, мне не… — А мне не нравится твое состояние. Давайте, идите, доверься мне. Как будто он не доверял ему даже свою жизнь. — У тебя хорошие друзья. — Заткнись, мелкий. Джин затаскивает Чонгука на мостик; все стулья остались в камбузе, и поэтому приходится усаживать его на стол и помогать раздеться. Совсем как в детстве, когда Чонгук с дуру влетал в лужу в саду, а Джину нужно было его экстренно переодеть втайне от всех, пока слуги не донесли новость отцу. — Ты злишься на меня? — нахмурившись, виновато спрашивает младший, и им будто снова десять и пять. — Ты хотел напасть на моих людей, — говорит Джин, сидя на корточках, пока расшнуровывает чужие ботинки. — Ты чуть не убил моего друга. — Он монс… — Он не монстр. Он просто вот такой. В первую очередь — классный парень, а потом уже такой, каким сделала его жизнь. И даже так я не злюсь на тебя. — Он остервенело сдирает ботинок и поднимается, уставляясь тяжелым взглядом. — Злюсь я совсем по другому поводу. Чонгук несмело поглядывает огромными щенячьими глазами. — Ты чуть не утонул, держа над водой эту гребаную бумажку! — Потому что все остальное неважно. — Как будто я не мог написать тебе новую! — рявкает Джин. — Держи, — и сдергивает с себя кольцо-печатку, силой вталкивая в ладонь, — напишешь сам, что захочешь. — Прости меня… От мокрых штанов по столу расползается вода и цепляет край лежащей карты. Джин вздыхает. Чонгук еще ребенок, такой ребенок. — Тебе больше ничего не важно, но мне… — он беспомощно треплет влажный затылок и горько улыбается, — у меня кроме тебя ничего не осталось. Чонгук отчаянно вцепляется в его руку и сжимает в своих. — Ты же знаешь, мне плевать на саму корону, — торопливо говорит он, — я делаю это, чтобы убить отца за все, что он с тобой сделал, с тобой и нашей страной. — Он страшный человек, Чонгук, — предупреждает Джин, голос сдает дрожью, — тебе надо быть осторожнее. — Простите, что прерываю, — звучит позади тихий голос Намджуна, — мы выловили всех, кто был на плаву, корабль, к сожалению, совсем ушел на дно. Сильно раненых нет, только Тэхен потерял много крови, но уже вне опасности. С мелкими травмами разберемся на берегу, Жемчужина двинулась обратно к причалу. — Это твой помощник, брат? — Это капитан корабля, — улыбается Джин. Намджун удивленно фыркает. — Бэм принес одежду. Выбрал наиболее… нейтральное. Чонгук забавно хихикает. — Давай, мелкий, снимай штаны. А ты не глазей, Намджун. — Да я не… да я… — захлебывается тот от растерянности и, стоит Джину рассмеяться, вздыхает. От волнения он совсем забыл с кем имеет дело. Послушно отвернувшись, чтобы не дать лишних поводов для очередных подколок, он слышит тихое: — Прости, что скрыл от тебя свое происхождение. Не то чтобы Намджун не догадывался, что с Джином что-то не так — слишком много таинственности для человека, о котором никто ничего не знал. Его манеры, его речь, ум, ничего подобного он не видел в людях, выбирающих пиратство, потому что в прошлой никудышной жизни терять и так было нечего. — Как ты уже заметил, я очень многое могу тебе простить. Кажется, что все. Когда он слегка оглядывается через плечо, Джин улыбается ему так солнечно, что Намджуну окончательно становится понятно, насколько же сильно он пропал. * Глубоко заполночь Юнги как всегда не может найти себе места. Он слоняется туда-сюда по причалу, потому что ожидание грызет сильнее, когда он просто сидит на деревянном помосте и всматривается в глубокую черную воду. Он знает, что Чимин появится, точно появится, всегда появляется, но лишь убедившись, что вокруг никого нет. Команда давно спит после тяжелого дня, жители маленького городка укрылись дома, и Юнги, единственный здесь, медленно топает в самый конец пирса, где за скалистым берегом почти не видно города. Сколько бы раз Чимин ни обещал прийти, столько же Юнги кажется, что это всего лишь его воображение. Сколько бы ему так ни казалось, Чимин всегда приходит. Луна светит из-за облаков совсем слабо, но на темных волосах, когда Чимин поднимается над поверхностью воды до носа, она будто осыпается серебристой пылью, блестит во взгляде, стоит Чимину заметить Юнги на причале. У него глаза черными кажутся только в темноте, Юнги знает, что на свету они темно-зеленые, чуть темнее чешуи, и сияют от улыбки так красиво. Одним грациозным рывком он подныривает, чтобы быстрее приблизиться, и плавник коротко бликует над водой при лунном свете. Так же остро Юнги укалывает в сердце. — Я думал, что ты сегодня не появишься, — говорит Чимин и чуть подтягивается на помосте, чтобы уложить на него локти. Юнги тут же садится рядом, свесив босые ноги в воду. — Кажется, все очень устали после этой заварушки. — Разве я мог не прийти, мы же… — Юнги смущенно поджимает губы, — мы же договорились. Ты не ранен? Чимин долго не отвечает, просто смотрит с улыбкой, а та разгорается все ярче и ярче, Юнги настолько смущает его красивое лицо, что он уже не знает, куда отвести взгляд. — Нет, но мне приятно, что ты переживал. Тэхен в порядке? — Потрепало, конечно, — Юнги неопределенно поддает плечами и усмехается, — но, раз ему хватило сил весь вечер просидеть с Хосоком в углу трактира держась за руки, полагаю, что он в норме. Чимин даже смеется красиво, валится на сложенные руки щекой, щурится искристо, камешки на серебристых цепочках в ушах так и поблескивают в тон улыбке. — И что будете делать дальше? — не поднимая головы, спрашивает он. — Джин хочет довезти брата с его командой до ближайшего большого порта, а потом, ну… искать, откуда сундук. Отплываем, — Юнги бросает неуверенный взгляд, — завтра. Улыбка Чимина медленно гаснет. Потом возвращается, но слабая, не естественная, взгляда не касается. — Это здорово. Наверное, для ученого как ты это может быть очень интересное путешествие. — Мне интересно с тобой. Юнги знает, что это все очень глупо. Они просто видятся по ночам, когда нет людей, — Чимин не может ходить, а Юнги паршивый пловец, которому не нравится вода. Но очень нравится Чимин. Это все так невозможно, они из разных миров, Чимин — ожившая легенда, удивительной красоты существо, которому он до сих пор почему-то не наскучил. Юнги нечего предложить, кроме полуночных бесед, но что-то внутри не позволяет отпустить. — Я мог бы остаться жить здесь. Или, может, перебраться ближе к заливу, чтобы тебе не приходилось отплывать далеко от дома. У меня своего нет, мне все равно, где жить, ребята справятся и без меня. Знаю, что ты думаешь, это глупая затея, но мне нравится… нет, не то, что ты русалка — просто нравится быть вместе. Я не хочу прощаться с тобой. Юнги смотрит в другую сторону и не замечает, какими огромными глазами смотрит Чимин. Как вспыхивает во взгляде темное и искристое, как он, оказавшись напротив, упирается в помост между чужих бедер, подтягивается на прямых руках — Юнги успевает только испуганно вздрогнуть, прежде чем ощутить поцелуй. Чимин крепко обвивает шею и целует так же, жарко, порывисто, на губах нет колдовства, но у Юнги точно как в первый раз кружится голова. — Ты не знаешь, что я думаю, — смеется Чимин ему в губы и уходит обратно под воду до плеч, смотрит снизу-вверх веселыми, хитрыми глазами. — Я поплыву с вами. Мне, может, тоже хочется приключений. — Правда? — растерянно отзывается Юнги. Он чувствует себя совсем по-дурацки, в голове все еще звенит, и Чимин хохочет над его лицом. — Нет, просто ты мне тоже нравишься. — Ты… ты серьезно? — он точно выглядит как идиот, но ему плевать. Он хочет знать. Чимин дергает его за рубашку, наклоняя ближе к себе. — Сейчас докажу еще раз. Чимин целует его снова, соленый как море, которое с громким плеском смыкается у них над головами. * — Плыть куда глаза глядят это чистое безумие! — Посмотри на меня, я и есть безумие, — говорит Джин, не отрываясь от карты, растянутой на столе. Ребята, стоящие вокруг, тихонько, знающе посмеиваются. — И все-таки, — Югем выглядывает из-за плеча Бэма, глядя туда, где стоят Тэхен с Хосоком. Последние несколько дней, минувшие с заварушки, эти двое ни на минуту не отлипают друг от друга, будто Хосок не собирается отходить, пока точно не убедится, что жизнь Тэхена вне опасности. — Может, вы хотя бы приблизительно знаете, откуда может быть этот сундук? — Если кто-то и знал откуда золото, они унесли этот секрет в могилу, — Тэхен недовольно приподнимает бровь, но, стоит Хосоку сжать его руку, снисходительно вздыхает. — На нем чеканка неизвестного языка. Это должно быть место с древней историей. — Древнее, чем ты? — Если бы ты, Джин, прожил с мое, твое искрометное чувство юмора вряд ли сохранилось. — Зато сохранилась бы красота. Джин с Тэхеном долго и молча смотрят друг на друга и вдруг одновременно прыскают со смеха. Юнги, закрывая журнал, который почитывал во время обсуждения, вздыхает: — Чимин говорит, что проклятья такой разрушительности можно наложить только там, где сильна магия. В наше время таких мест немного, но проблема в том, что они далеко друг от друга. Это здесь, здесь и здесь, — Юнги расставляет мелкие деревянные конусы по карте. — И это все охренительно далеко друг от друга. — Кто вообще такой Чимин? — тихо спрашивает Югем. Джин отвечает, не моргнув: — Демон знаний, который вселился в Юнги. — Да чтоб тебя, Джин… — вздыхает тот, закатив глаза. — Любили и на руках носили — полностью поддерживаю. А что нам скажет человек, который обшарил поместье семьи Хосока? Чонгук, стоящий рядом с Намджуном, тихонько смеется над чем-то понятным только им, улыбается широко и смущенно. Джин не удерживает едкого раздражения на лице. Эти двое бессовестно перешептываются все совещание, и он не знает, с чего бесится сильнее: с искренне неосознанного и оттого еще более хамского игнорирования происходящего, или того, с каким восхищением пялится на Намджуна его младший брат. В комнате повисает тишина, и Чонгук, поймав на себе пристальный взгляд, испуганно подбирается. — Что? Я что-то пропустил? За громким гоготом ребят совсем не слышно, как недовольно вздыхает Джин. — Значит, решено, — мгновенно одевшись обратно в беспечную улыбку, оповещает он, — как только закинем Чонгука и его ребят в порт, отправляемся вот сюда. — Это месяца два хода, Джин, — предупреждает Юнги. — Ближе этого все равно ничего нет. Если там нет зацепок, то хотя бы поищем того, кто шарит во всяких магических местах. Все, свободны. Команда послушно расходится — их вполне устраивает делать, что говорит Джин, потому что, если ему в чем-то не хватает знаний, он берет интуицией и никогда не промахивается, — все, кроме Намджуна. Тот с таким раздражающе честным лицом сворачивает ненужные карты, что Джину, может, и хотелось бы верить, что он специально задерживается, но, к сожалению, Намджун искренне хочет помочь. — Тебе нравится мой брат? — Да, он неплохой парень, — отвечает тот не глядя, — со своими заморочками, но у вас это, видимо, семейное, — и, как только поднимает взгляд, улыбка медленно исчезает при виде странного лица Джина. — Почему ты так на меня смотришь? — А я? Намджун откладывает карты и выпрямляется. — Да, — осторожно говорит он, — и я говорил тебе об этом позавчера, когда мы гуляли ночью по гавани, если помнишь. Джин медленно подходит ближе и что-то непривычное в его выражении, темное, вынуждает Намджуна отступить назад. — И еще, если помнишь, — все так же вкрадчиво чеканит Намджун, потихоньку пятясь, — ты мне отказал. Сказал, что… — …я тебе не подхожу, да. — С последним шагом Джин зажимает его у стены. Они даже не соприкасаются, но одно присутствие рядом ощущается кожей, каждой клеткой, охваченной тремором от волнения. Джин окидывает его беззастенчивым взглядом снизу-вверх и смотрит в глаза. — Это важно? Джин не ждет от него ответов, они ему не нужны, и жмется с поцелуем, не давая вдохнуть. Намджун безотчетно тянется его обнять, неосознанно, — какая осознанность, когда у тебя грохочет в голове пушечными выстрелами, — но Джин шипит: — Руки. И пришпиливает его запястья к стене, прижимается крепче, целует глубже, жарче, до взбесившегося сердца. Намджун знает это ощущение, Джин обрушивается как удар штормовой волны — она бьет в песок, сжимает легкие, тянет на глубину, из которой не вырваться. И отстраняется также неожиданно, смотрит на чужие губы с такой голодной злой жадностью, что горячим волнением трепещет между ребер. — В следующий раз подумай, — говорит Джин, — прежде чем смотреть на кого-то, кроме меня. * — Каково это жить под водой? — Ты спрашиваешь, чтобы потом скорее побежать к своему журнальчику и все записать? — Не смейся, Чимин, я все-таки ученый. Они валяются вдвоем на мелководье, вдоволь набарахтавшись, Чимин лежит на Юнги между бедер, любуясь его сонным лицом с влюбленной улыбкой. Ему бы переживать как бы кто не увидел их посреди дня, но Джин повел всю команду на другую часть острова за водой, и из зрителей у них только Хосок с Тэхеном, милующиеся в тени пальм на берегу. — Я же не спрашиваю тебя, каково это ходить, — сквозь смех фыркает Чимин. Юнги морщится, мрачно отвечая: — Утомительно. Чимин хохочет, падает лицом на грудь, с умилением замечая, как сильно колотится сердце Юнги под его щекой. Потом привстает совсем чуть-чуть, просто чтобы видеть его лицо — оно всегда такое забавное, когда он смущается, но пытается это скрыть. — Ну, если тебе так не нравится, могу предложить пробную версию хвоста. — Юнги удивленно приподнимает брови, и Чимин продолжает немного неуверенно: — Вернее, не совсем хвоста, и я не знаю, как ты к этому отнесешься… — Чимин, — Юнги привстает на локтях, и Чимину приходится сесть на песке, — к чему ты клонишь? — Недалеко отсюда живут мои родственники, гораздо более древний клан, чем мой, потому что некоторая часть первых русалок покинула залив, когда сундук с проклятым золотом попал туда. И я бы хотел, чтобы ты пошел со мной. — И под родственниками ты имеешь в виду тех, кто живет под водой, — догадывается Юнги. Чимин улыбается с виноватой неловкостью. — Есть способ, чтобы человек дышал под водой. Часов шесть, не больше, — и смотрит кротким взглядом из-под ресниц, — но я пойму, если ты откажешься. — И что для этого надо сделать? Надеюсь, не убить медузу-горгону или съесть новорожденного дельфиненка? Чимин так заливается, что чуть не валится в воду. Это так классно, что Юнги спросил в первую очередь не про то, утонет ли он и сможет ли вернуться обратно в норму, а что именно ему нужно сделать, чтобы пойти с Чимином. — Нет, ничего такого. Есть особые водоросли, которые растут у нас, проблема лишь в том, что нельзя, чтобы тебя заметили, потому что мы используем эту уловку только чтобы… — он неловко мнется, — доставлять под воду людей-заложников и узнавать, раскрыл ли нас кто-то, объявили ли охоту. Но Юнги эта информация не пугает, он просто спрашивает абсолютно ровно: — И когда ты отправишься за этими водорослями? — Ну, — Чимин растерянно хлопает ресницами, — они у меня с собой, вот здесь, — и трясет медальон на шее, — я надеялся, что согласишься, поэтому заранее… — Я и согласен, — как само собой разумеющееся, отвечает Юнги и протягивает руку. Чимину ужасно хочется кинуться ему на шею, потому что он так давно не встречал настолько удивительных людей, которые даже не осознавали своей удивительности, что теперь его переполняет детской восторженной радостью. Это большой риск — вести человека к себе в дом, но Чимин идет на него осознанно, потому что доверяет. — Смотри, — он раскрывает изумрудную блестящую скорлупку на цепочке, похожую на древний, превратившийся в драгоценность камень, и достает небольшой скрученный пучок зеленых водорослей, — их просто нужно съесть. Ничего особенного ты не почувствуешь, но нужно будет привыкнуть к тому, что тебе не надо дышать. Юнги съедает водоросли, на вкус как совершенно обычные, и первое время действительно ничего не чувствует. А потом ощущает натяжение кожи на шее, колкую боль, но настолько быструю, что он успевает только вздрогнуть прежде чем обнаруживает по бокам, чуть ниже ушей, у уголка челюсти, жабры. — Но я дышу, — растерянно отзывается он. Чимин смеется. Для человека, с которым только что произошли метаморфозы, реакция у Юнги удивительно спокойная. — Я тоже дышу на суше, видишь, — Чимин отодвигает волосы и поворачивает голову. Так вот что Юнги почувствовал пальцами, когда они целовались. — Я плохо плаваю, это ничего? — У тебя есть я, — Чимин подается вперед, целуя его в щеку, и отталкивается от песка руками, чтобы уйти глубже. — Пойдем, нам пора. Ощущения ненужности дыхания действительно оказывается странным, как Чимин и предупреждал. Юнги кажется, что он вот-вот забудет и по привычке откроет рот, чтобы вдохнуть и неизбежно захлебнется, но необходимости вдохнуть просто нет, будто организм дышит сам по себе. Чувство легкого страха не покидает его все время, что они глубже уходят вниз; вода темнеет там, куда не дотягивается солнце, но Чимин не дает ему поводов серьезно испугаться, держит крепко за руку, плывет вниз неспешно, чтобы Юнги мог просто дрейфовать следом. У Юнги и нет времени бояться. Он смотрит, как мимо проплывают стайки неизвестных рыб, как остаются позади глубокие пещеры и разломы, как движется красивый гибкий чиминов хвост, как сам Чимин улыбается через плечо, подмигивая. И Юнги начинает бояться совсем другого — что Чимин читает его мысли, — ведь насколько же надо быть влюбленным идиотом, чтобы согласиться уйти под воду, к мистическим существам, не имея гарантий на возвращение. Ради одной улыбки. Заплыв глубже, Юнги обнаруживает, что путь в глубокие пещеры им освещают только странные голубоватые кораллы, похожие на те, что он видел, когда они в прошлый раз спускались под воду. Тогда он был в отключке всю дорогу, но теперь, видя все своими глазами, поражается, насколько масштабен русалочий дом. Привыкшим к полумраку взглядом он подмечает, что это и не пещеры вовсе, а будто давно затонувший древний храм. Несколько раз вдалеке мелькают цветные хвосты, но Чимин, извернувшись, ловко уводит его по коридорам, туда, где их никто не заметит. Они долго плывут мимо колонн, древних изображений на массивных стенах, то выщербленных на поверхности, то выложенных из цветастых камней, пока Чимин не заводит в зал, залитый водой наполовину, до уровня резных каменных балконов. — Тебе лучше спрятаться вот там, — кивает Чимин на один из них, когда они выныривают над поверхностью, — мне нужно позвать сестер поговорить. Юнги, рассматривая фантастических размеров купол, распростертый над их головами, весь усыпанный рисунками, забывается и не сразу осознает, что это значит. — В смысле, ты меня оставишь? — испуганно спрашивает он. — Здесь? — Я очень быстро, обещаю. — Ну, — Юнги неуверенно озирается, — со мной ведь не случится ничего страшного? — Поверь, если тебя обнаружат русалки, будет гораздо страшнее. — А они разве не все такие милые как ты? Чимин весело, умилительно хихикает и, подплыв ближе, обнимает за талию. Под водой, кончиками пальцев ног, Юнги чувствует гладкие чешуйки на хвосте, но эта мысль мгновенно вылетает, когда лицо Чимина становится совсем близко, и в слабоватом мерцании кораллов, сияющих лазурным, темные глаза маняще поблескивают. — Возможно, меня тебе тоже стоит бояться. Возможно, действительно стоит, но Юнги не может себя заставить, даже когда Чимин наклоняется и целует мокрыми губами. Он помнит, что поцелуи Чимина могут лишить сознания, усыпить, затуманить рассудок, настолько они опасны. Но Чимину не нужны магические силы, когда Юнги теряет голову просто от того, насколько нежными и горячими ощущаются его губы. — Не бойся, я ни за что не оставлю тебя здесь, — с улыбкой произносит Чимин и оставляет еще один горячий поцелуй на щеке. — Нам надо торопиться, прячься скорее. С этими словами Чимин тихонько, едва ли слышен всплеск воды, уходит под воду, и Юнги подплывает к одному из балконов, стараясь не думать, сколько метров глубины сейчас остается под ним. Мокрая одежда неприятно тянет вниз, когда он пытается перелезть через перила, но он все-таки залезает и ложится на каменный пол, стараясь даже дышать тише. Он не боится русалок, не боялся и в первый раз, когда, думая, что еще несколько секунд и он захлебнется, увидел стремительно плывущего навстречу Чимина. В тот раз они не разговаривали, Юнги даже не думал, что Чимин умеет, но, стоило тому вытащить на поверхность и забросить на дрейфующий кусок корабля, бормотал как в бреду «Холи, Холи, мой пес, он утонет». И так же не проронив ни слова Чимин бросился прочь, чтобы через несколько бесконечных секунд подсунуть Юнги мокрого дрожащего пса. Он исчез буквально в ту же секунду, блеснув изумрудным хвостом над поверхностью, и Юнги был готов поверить, что это всего лишь было фантазией сознания, загнанного в силки страха смерти, но на следующий день совершенно случайно заметил зацепившуюся за язычок пряжки ремня прозрачную чешуйку, блестящую на свету ярко-зеленым. Его сердце в тот раз билось точно как сейчас. — Почему ты позвал нас сюда? — слышится женский голос от воды. Юнги, стараясь даже дышать неслышно, заглядывает в небольшой скол в углу балкона. Рядом с Чимином он видит двух русалок, все вместе они выглядят очень похожими друг на друга, как тройняшки: те же темные волосы, большие черты лица, только под водой виднеются их насыщенно вишневого цвета хвосты. — Ну вообще-то, Сонми, он позвал меня, а ты увязалась следом, — вздохнув, произносит русалка с серебристым обручем вокруг головы; по центру, на лбу, красуется рубин такой величины, какой Юнги никогда не видел. — Не дразни ее, Сыльги, — смеется Чимин. — Да потому что я не хочу опять пропустить все веселье, — фыркает Сонми. — А раз он позвал только нас, то здесь точно что-то не так. — На самом деле, я правда не хотел бы, чтобы кто-то узнал, что я был здесь. Я приду в гости в следующий раз, но сейчас я по делу. — Ууу, какие мы серьезные. — Это касается проклятого золота. Улыбка слетает с лица Сонми так же быстро, как мрачнеет Сыльги. — Тебе нужно было поговорить со старшими, — серьезно говорит вторая. Неловко улыбнувшись, Чимин пожимает плечами. — Боюсь, если я поговорю с ними, у меня будут проблемы. — Ты что, потерял его? — даже в голубом холодном освещении зала лицо Сонми выглядит заметно побледневшим. Чимин мотает головой. — Корабль затонул? — А я еще двести лет назад говорила, что надо было просто помочь Тэхену вырезать всех Чонов, убить его и спрятать где-нибудь корабль, — Сыльги разочарованно вздыхает. — Помогать Тэхену уже не нужно. — Да неужели он их наконец-то убил? Ну хоть у кого-то голова на плечах, — улыбается русалка. — …он влюбился в последнего из семьи. Улыбка так и остается на лице Сыльги, но темные глаза вдруг покрываются такой коркой льда, что озноб по коже идет. — А впрочем, хорошо, что я тебя взяла, — цедит она жестко. Сонми с неестественной улыбкой успокаивающе поглаживает ее по плечу. — Подожди, может, все не так плохо, — вторая русалка выжидающе смотрит на Чимина, — ты ведь разобрался с этим? — А что тут можно сделать? — Чимин разводит руками. Сыльги вспыхивает: — Что тут можно сделать?! Нам нельзя выходить на контакт с человеком! И тем более влюбляться в людей, это запрещено! — Тэхен сам наполовину человек! — Именно поэтому ты должен был за ним следить! — обрубает его пыл Сыльги. Чимин неосознанно подается назад, и она недобро щурится. — Или ты тоже это забыл? Сонми встревает между ними. — Все, хватит, давайте поговорим нормально. — Проклятье снято, Тэхен больше не привязан к кораблю, — не унимается Чимин и, приподняв бровь, выжидающе уточняет, — как тебе такое, а? К тому же они оба коснулись золота и ничего не произошло! — Замечательно, давайте тогда развезем его повсюду, раздадим страждущим, вдруг оно тоже больше не проклято? — язвительно спрашивает Сыльги. — Так вот может займемся золотом, а не тем, чтобы убивать невинного человека просто потому, что твоя история с человеком ничем хорошим не закончилась?! Чимин ловит себя на этой фразе гораздо позже, чем успевает осознать, что ляпнул. Лицо Сыльги каменеет. — Ты не имел права такое говорить. — Прости меня, — прикусив губу, говорит Чимин, — прости, правда, я… — Он подплывает ближе, чтобы обнять ее, и она неловко приобнимает его в ответ, опуская взгляд, — ты меня за живое задела, прости. — Ладно. — Я изнервничался весь из-за этого золота, — торопливо говорит Чимин, чтобы она не успела понять, почему он на самом деле вспылил. — Ну так что там с ним, выкладывай, — вздыхает Сыльги примирительно и слегка отводит Чимина от себя за плечи. — Дело в том, что Тэхен решил вернуть золото обратно в надежде, что так несчастья прекратятся, но мы не знаем, где искать. — Если бы мы знали, мы бы давно вернули его сами. — Но попытаться ведь стоит. Разве много в мире мест, обладающих такой силой? У каких храмов могут быть такие боги, которым под силу уничтожать жизнь и под водой? — Вообще-то, — смущенно начинает Сонми, — я однажды подслушала разговор мамы, когда она вернулась с собрания совета, там обсуждали, как в плен к нам попал человек, который искал, где мог затонуть сундук, когда его сбросили в океан. И он, кажется, даже мог прочитать, что написано на монетах. — Это могла быть ложь, — отзывается Сыльги и добавляет холодно: — люди всегда врут. — Нет, видишь ли, человек сказал, что он родом из места, где находится этот храм, и обещал рассказать, где он, если русалки отдадут ему золото и помогут добраться туда. — И они договорились, что ли? — с легким ужасом спрашивает Сыльги. Сонми насмешливо фыркает. — Разумеется, нет. Получили информацию и убили его. — То есть, нам известно, где это место? — Тот человек без конца повторял «Храм полной луны», но мы не сильны в человеческих обозначениях, а допрашивать каждого человека, который попадает в воду, очень опасно. Поэтому известно лишь два места, где это может быть, но ничего конкретного. — Два места лучше, чем сто, почему бы не попробовать. Передашь мне местонахождение? Кивнув, Сонми поднимает висящую на шее ракушку и дует в нее, не издавая ни звука. Чимин прикрывает глаза и через несколько секунд радостно улыбается. — Спасибо, ты очень выручила. — Ты ведь понимаешь, что это опасно? — щурится Сыльги. — Храм наверняка на суше, а тебе нельзя приближаться к людям. И золото может убить тебя… — Но кто-то ведь должен, — Чимин улыбается. — Не волнуйся, я только помогу Тэхену найти место, дальше он справится сам. — В следующее новолуние выборы в совет. Ты ведь знаешь, что ты один из кандидатов от твоего клана? — О нет, — отмахивается Чимин сквозь смех, — я самый неподходящий вариант. — И тем не менее, никто кроме тебя не занимается золотом, которое может нас всех уничтожить. — Сомнительное достижение для такой серьезной должности. — И все-таки подумай об этом, — произносит Сыльги серьезно, — ты, конечно, балбес, но от таких вещей не отказываются. — Я слишком люблю бывать на поверхности, — улыбается Чимин, очаровательно щурясь. — Как скажешь. Нам пора возвращаться, заходи как-нибудь поздороваться с остальными, ладно? — Обязательно, — Чимин обнимает их обеих. — Не выдавайте, что я здесь был, пожалуйста. Они обе кивают, Сонми с улыбкой машет ему рукой и торопится поскорее за сестрой под воду. Чимин еще какое-то время смотрит вниз, чтобы убедиться, что они исчезли из виду, подплывает ближе к балконам, говорит тихонько: — Вылезай. Юнги высовывается одними глазами, перелезает обратно так аккуратно, как может, чтобы сильно не шуметь — от любого всплеска по залу поднимается многослойное эхо, и Чимин ловит его в крепкое объятие. — Начинаю понимать, почему ты предупреждал меня насчет русалок. Твои сестры просто прелесть, — ворчит Юнги, не скрывая сарказма, и Чимин смеется. — К сожалению, у нас есть причины, чтобы быть осторожными. — Я понимаю, — Юнги пожимает плечами. — Они говорили что-то про совет, я мало что понял. — А, это, — говорит Чимин неохотно, отводя взгляд, — у нас есть совет, в котором сидят несколько представителей от каждого клана. Решают разные проблемы, следят за порядком, заботятся о подводном мире. Меня не первый десяток лет пытаются протолкнуть в этот совет с тех пор, как я посвятил жизнь тому, чтобы следить за золотом и заботиться о Тэхене. — И тебе не кажется, что ты правда этого заслуживаешь? — Я слежу за золотом, потому что никто другой не захотел, а забочусь о Тэхене, потому что он мой лучший друг. Ну и сколько в этом чести? — Ну и что? — избегая взгляда, говорит Юнги, и теребит задумчиво лазурный камешек на длинной сережке-цепочке Чимина. — Ты ответственный, умный, упорный, добрый. Милосердный, — Юнги мелко стреляет взглядом, — что тоже важно, как бы вы ни ненавидели людей. — Понимаешь, — Чимин вздыхает, — попав в совет, я буду вынужден все время находиться под водой. — Разве это плохо? — Ты… — хмурится Чимин, и его руки вдруг сжимаются на талии Юнги, — ты хочешь избавиться от меня? Юнги вздыхает. — Я не хочу расставаться. Но я приму любой твой выбор. Если ты захочешь попасть в совет, если так будет лучше для тебя и твоего народа, даже если ты просто захочешь больше не выходить на поверхность, я пойму. Не скажу, что буду рад этому, но твое желание для меня важнее. И он как всегда говорит это так просто и естественно, избегая взгляда глаза в глаза, так легко и самую малость смущенно — хотя даже эта легкая неловкость не заставляет его выглядеть слабее, наоборот, она добавляет ему притягательной честности, открытости. И Чимин, иммунный к любой глубине, безнадежно тонет в своей влюбленности. — Юнги, ты такой… — восхищенно выдыхает Чимин и бросается на него с поцелуем. Именно бросается, потому что, обычно аккуратный и нежный, он прижимается так тесно, что Юнги сносит спиной к перилам балкона. Воздух выбивает от столкновения, но Чимин ловит растерянный вздох губами, целует жарко и с той же жадностью шарит руками по телу, впивается пальцами под лопатки. Юнги только и успевает, что выдавить его имя, когда Чимин спускается ниже, несдержанно прихватывает кожу под ухом, заглаживает поцелуями под звук шипения — зубы у него ощутимо острее, но ощущение на шее не столько болезненное, сколько кипящее, искристое, словно горячей водой брызнули. И Юнги хочет это ощущение снова. Чимин несдержанно сжимает его задницу и с шумным вдохом крепко вжимается лбом в плечо. — Прости, — говорит он, когда отстраняется так и не подняв головы. — Прости, чем ближе нерест, тем я хуже себя контролирую. Смочив лицо водой, он все-таки вскидывает виноватый взгляд, и Юнги от этого зрелища даже слова теряет. Капли стекают по разгоряченным щекам, глаза затянуло горячим, темным; он такого взгляда у Чимина никогда не видел. — В смысле нерест? — глупо уточняет Юнги. Он начитанный человек, ученый, но смотрит на удивительную красоту, расцвеченную возбуждением в нечто совершенно невероятное, и немеет. — В прямом, — недовольно говорит Чимин куда-то в сторону, будто разочарованный в себе, — я так тебя хочу, что голову теряю. Юнги совершенно по-идиотски распахивает рот. — Надо возвращаться, пока я снова на тебя не набросился, — фыркает Чимин и, неуверенно глянув, протягивает руку, будто боится, что Юнги за нее не возьмется. Юнги медлит не потому что боится. А потому что совсем не против вернуться как-нибудь попозже. * Это безумие происходит почти три месяца. Сначала Намджуну кажется, что это случайность, помутнение рассудка у обоих, потому что в первый раз они все так напиваются на его дне рождения, что он удивился бы, не закончись попойка приключениями и для остальной части команды. Все выбираются из камбуза почти под утро, Джексон на косых ногах уползает последним, а Намджун не успевает не то что уйти, даже сказать слово — Джин небрежно смахивает все со стола, валит Намджуна поверх под грохот посуды и набрасывается с таким нетерпением, будто ждал этого весь вечер. Намджун, конечно, ни черта не понимает, но если бы действительно ждал — он бы заметил, верно? Но Джин среди остальных совсем другой человек, он обстреливает шутками, улыбается как всегда с невероятным очарованием, смеется, веселит всех без остановки. Только стоит им остаться вдвоем, как солнечность Джина мгновенно отключает, он жжется темным, опасным взглядом, бросается зверюгой, зажимая его где только придется. Намджун не против, господи, конечно нет, он бы сам вцепился, если позволили бы, но Джин не дает к себе прикоснуться. Едва дотянешься кончиком пальца одежды — шипит «не трогай», сжимает запястья и снова целует так, что искры из глаз. Они не разговаривают. Вернее, Намджун пытается, но Джин отшучивается, если неподалеку есть кто-то еще, будто лимит своей честности он исчерпал ещё в первый их серьезный разговор. В ночь похищения Тэхена, Намджун, хмельной и неосторожный, остановил его посреди прогулки по пирсу, сказал честно: — Ты мне нравишься. У него не было ни капли уверенности, только пустая надежда, что не показалось, что есть что-то в том, как Джин смотрит, когда они остаются наедине, как улыбается, честный в своей легкой усталости, если Намджун находит его одного в камбузе, как позволяет себе чуть-чуть приоткрыться рядом. В тот вечер Намджун впервые видел его таким растерянным. Джин, который молниеносно парировал на любую острую ремарку в свою сторону, от трех простых слов застыл, удивленно хлопая ресницами. — Ты имеешь в виду, что считаешь меня хорошим человеком? — неуверенно отзывается он. Намджун решительно мотает головой. — Нет, я имею в виду именно то, что сказал. Джин еще несколько неловких секунд стоит молча уставившись, а потом, тяжело вздохнув, садится на скамейку неподалеку. Намджун подсаживается рядом. — Если ты говоришь это, потому что тебе нужен кто-то, с кем ты можешь спать, пока мы в плаваниях… — Джин, — резко обрывает Намджун, — я говорю это, потому что ты мне нравишься. Господи, как в стену долбится. Ему и раньше казалось, что пытаясь сблизиться с Джином, он никак не может до него докричаться, но сейчас оторопь вечно уверенного в себе второго капитана кажется ему совсем странной. Неужели за таким удивительным человеком не бегали каждый день толпами с этим признанием? — Ох, Намджун, — Джин приваливается виском к его плечу, говорит тихо: — я ничего не могу тебе дать. — Мне ничего и не нужно. Я просто хочу… — Не надо, — Джин мягко берет его за руку, сжимает в своей, — не надо этого говорить. Если не скажешь, то и жалеть потом не придется. — Почему я должен жалеть о том, что хочу быть с тобой? — Потому что я самый неподходящий для тебя человек. Намджун бы подумал, что у Джина к нему просто ничего нет. Даже что он, человек королевской крови, не приемлет прикосновений простолюдина, что ему нравится забавляться с людьми, удовлетворяя свои странные желания. Но вся проблема в том, что он удовлетворяет — Намджуна. Джин ловит врасплох, влезая в его кровать перед сном прямо в одежде, просит шепотом после безумных ошеломительных поцелуев: — Держи руки над головой. И даже в его шепоте столько жесткости, что Намджун не смеет ослушаться. Джин лезет ладонью между ног, сжимает терпко, и Намджуна бросает в дрожь. Раньше они не заходили дальше поцелуев, но, стоило Джину застать их с Хосоком за разговором, что-то надломилось. Джин, как всегда насмешливый, играючи бросил «спровоцируй его», но с уходом Хосока словно последовал правилу сам. Он все слышал, конечно слышал, но Намджун и не скрывал, что действительно не уверен, вместе ли они и что происходит, и поцелуев было слишком мало, чтобы разобраться. Джин тогда коснулся его впервые; вспоминая, как безумно горел, когда тот соскользнул к нему на колени и руками довел до оргазма, Намджун выгибается, толкаясь в чужой кулак и сейчас. Джин, чувствуя его рвение, бесстыдно облизывает ладонь, возвращает обратно, целует снова и это выглядит так горячо, что Намджун, жмурясь, стонет ему в рот. Его уверенность в простой брезгливости Джин ломает тактильно, когда широким касанием слизывает испарину на шее, кусает по мокрому, чувствуя бешеный грохот пульса губами; когда зацеловывает грудь и живот, остервенело втираясь лицом, словно может впитать кожей его запах, дрожь, голос, охрипший от того, как правильно, как жарко сжимают руки. Джин не брезгует и не стесняется своей откровенности, потому что, когда Намджун, не сдержавшись, кончает слишком близко к его лицу, Джин лишь невозмутимо снимает языком попавшую на губу каплю. И молча уходит. Каждый раз. Намджун сходит с ума. До последней зацепки в поисках храма они добираются уже в общем-то ни на что не рассчитывая — потратив целый месяц на дорогу от предыдущего острова, где никто и не слышал ни о каких храмах, они были счастливы просто наконец сойти на сушу и нормально отдохнуть. Ребята из команды не понимают упорного намерения Джина найти какой-то храм, сваливая все на его эксцентричность — секрет о золоте все еще знают только пятеро, но приближаться к нему разрешено лишь троим: Хосоку, Тэхену и Джину. Всех остальных Джин, заговорщически подмигивая, убеждает, что они плывут снимать проклятье с Тэхена. Намджун на это только измученно вздыхает — в умении ловко врать Джину равных нет, ему ли не знать. Городок оказывается совсем небольшим, и людей в такой поздний час на пристани почти нет. Они полным составом забивают пустой портовый трактир, кидаются на нормальную горячую еду, будто пытаются отъесться до конца жизни, одному Хосоку кусок в горло не лезет. — Остров слишком маленький, — говорит он, растянув карту на коленях, которую зачем-то захватил с собой, — даже толком информации нет. Мы могли отклониться от курса. — Хосок, у нас просто нет других вариантов, мы были во всех местах, которые хоть как-то подходят по описанию Чимина, — безмятежно отвечает Юнги с набитыми щеками. — Просто расслабься и ешь. — И все-таки. Никто так и не объяснил, кто такой Чимин? — Югем поднимает голову от тарелки. Джин лениво отмахивается: — Воображаемый друг Юнги. — Потрясающе, спасибо, — говорит тот мрачно, когда команда с опаской косится в его сторону. — Проблема в том, — встревает Тэхен, — что мы знаем, как называется это место только на общем языке. Сотни лет прошли, для тех, кто хоть что-то знает, название «Храм полной луны» может вообще ничего не значить. — Ну почему же, — говорит кто-то за их спиной. Старик-трактирщик смотрит на них с хитроватой улыбкой. — Мне же сказало. Вы никак от проклятья золота сбежать пытаетесь? — Какое еще золото? — оживляется Джексон. Лицо Джина каменеет. — Так, все вон. Только Хосок, Тэхен, Юнги и Намджун остаются. — Эй! — тянет Джексон обиженно, но обида его длится ровно до момента, как ему под нос прилетает звенящий мешочек. — Ты хотел золота, держи, — с улыбкой говорит Джин, — идите погуляйте хорошенько, найдите себе компанию. Этих даже два раза просить не нужно — Джексон выскакивает изо стола с деньгами в кулаке, и все остальные тут же с грохотом и воплями бросаются его догонять. Трактирщик подсаживается к ним за стол и подолгу просто смотрит на оставшихся тяжелым, чуть насмешливым взглядом. У Намджуна от него странные ощущения и полное непонимание, что ждать от человека, ведь он даже выглядит так, как они никогда не видели: длинные седые волосы заплетены в множество косичек, лента бусин, костей и перьев вокруг шеи, светлые одежды в пол. Он похож на стервятника в человеческом облачении, и от этого только мурашки по коже. — Мы, скорее, не бежим от проклятья, — начинает Джин с неловкой улыбкой, — а привезли его сюда. Старик непонимающе хмурится. — Мы хотим вернуть золото обратно туда, откуда его украли, — торопится объяснить Намджун прежде, чем старик подумает что-то не то. — Если бы золото было у вас, вы были бы уже мертвы. — Как видите, — Джин разводит руками, и тяжелое многослойное кружево рубашки колышется от движения, — мы очень даже в порядке. — К счастью для вас, я знаю место, где должно храниться это золото, — трактирщик криво усмехается. — Как знаю и то, почему вы еще живы. — И я был бы совсем не против оставаться живым, если никто не против, — отшучивается Джин. — Видимо, вам нечего бояться, раз проклятье не касается тех, кто потерял все, чем дорожил в жизни, — старик уставляется на Джина, вбуривается пронзительным взглядом, настолько неуютным, что Намджуну хочется заслонить его собой, — и тех, кто пережил страшные физические муки, страшнее, чем когда-либо могут наказать разгневанные боги. Весь цвет лица слетает с Джина в ту же секунду, в обрамлении объемного воротника из черного бархата делая его совсем неживым. Парень вдруг, нетрезво пошатываясь, поднимается изо стола и хрипит: — Я на секунду. И, больше не проронив ни слова, уходит, Намджун срывается за ним сразу же, как только видит в окне, как тот бегом несется куда-то. Прохладный ночной ветер с моря обдает лицо, но Намджун не чувствует холода — сердце заходится душным, бешеным боем, когда он видит, как Джина сгибает пополам. Тот кашляет припадочно, сжимая в кулак рубашку на груди, дышит с хрипами так натужно, будто не может вдохнуть. Приблизиться Намджун не успевает, Джин, едва заметив его, бросается широким быстрым шагом прочь. — Подожди! — Уходи! — кидает через плечо. Он пытается вернуть привычную небрежность в голос, но тот дрожит так, что у Намджуна от страха все скручивает внутри. — Я решил прогуляться, возвращайся. — Джин, я могу помочь, подожди. — Не надо мне помогать, я в полном порядке. Джин уходит вглубь города, пытаясь скрыться в редкой толпе на улице, но перед воротами на ночной рынок Намджун ловит его за запястье. — Не трогай меня! — кричит он и вырывается с таким остервенением, что Намджуна отшвыривает назад. Они молча уставляются друг на друга, Джин дышит тяжело, глаза блестят лихорадочно и столько в них злости, что Намджун почему-то звереет сам. Да и он знает, почему - эти кошки-мышки с тысячью вопросов без ответов заставляют его чувствовать себя таким идиотом, что хочется выть от бессилия. — Какого черта? — Не трогай меня, — повторяет Джин и заходится почти истерически: — Никогда не трогай меня, понял? Никогда! Не трогай! Намджун должен его понять. Что-то не так, точно не так, он Джина таким прежде не видел — потерянного, испуганного и одновременно разъяренного. Намджун должен, но не может, не находит сил, потратил все на бесконечное количество попыток поговорить по-человечески. — А тебе меня трогать нормально? — Джин теряется от этого вопроса, но в следующую секунду его лицо знакомо искажается, только в язвительном голосе больше нет его обычного беззлобного тона. — Разве тебе не понравилось? — Джин, я так больше не могу, — Намджун устало вздыхает, — сначала я думал, что тоже тебе нравлюсь, просто ты боишься признаться, но теперь просто не понимаю, что происходит. Ты играешь со мной? Все еще мстишь за то, что приревновал к Чонгуку? — Ты же хотел быть со мной, что тебя не устраивает? — Вот, — Намджун взмахивает рукой, — снова не отвечаешь мне на вопрос. Ты считаешь, что то, что происходит между нами, нормально? — Ну вот как умею, — Джин разводит руками и усмехается, — что, уже не так сильно нравлюсь? — Проблема как раз в том, что ты нравишься мне все равно. Что бы ни делал. — Лицо Джина едва заметно смягчается от растерянности, но буквально на секунду, стоит только Намджуну признаться: — Но, видимо, это я тебе не нравлюсь. Не так, чтобы хоть на сколько-нибудь меня подпустить. Джин некоторое время нервно, безжалостно грызет нижнюю губу, будто заедает все ответы, которые только мог сказать — например, правду, но все внутри ядовито кровоточит от одной мысли об этом. Он никогда не мог убежать от этой боли, не может и сейчас, и пытается оттолкнуть Намджуна насколько это возможно. — Я тебя предупреждал, — сухо чеканит он. — Если не устраивает, рядом я тебя не держу. Лицо Намджуна кривится мелкой вспышкой, словно от укола физической боли, только рикошетит почему-то у Джина по грудной клетке. — Хорошо, — отвечает Намджун, но в его тоне нет ни капли хорошего, — раз ты считаешь, что все так и должно быть. Меня устраивает. И лучше бы он наорал, сказал бы Джину катиться к чертовой матери, чего он и заслуживает, но только пожимает плечами и уходит обратно. Намджуну не зря казалось, что лучше сейчас не возвращаться обратно, потому что, чем дольше он гуляет вдоль линии океана, тем сильнее ему кажется, что он лишний везде. В самом конце гавани, едва заметные за диким кустарником, на пирсе сидят Юнги с Чимином и что-то тихо обсуждают. Тэхен с Хосоком нежатся на крыльце таверны, но даже к ним подойти тоже не решается, хотя стоит узнать, что еще им наговорил старик. Но Намджуну, честно говоря, сейчас настолько плевать, что хочется просто беспробудно напиться. Несколько ребят, вернувшись из города, присоединяются к нему за бутылкой у очага, но и после пары кружек эля Намджун не может перестать переживать, не потерялся ли Джин, есть ли кому присмотреть за ним, если что, и это бесит зверски. Намджун отдал ему корабль, отдал команду, отдал ему сердце, черт возьми, так теперь еще и места в мыслях без него не осталось. Намджун бесится, но, даже осознавая это, не может не поддаться беспокойству, когда Бэм последним заходит в таверну глубоко заполночь, а Джина так и нет. — Вы Джина видели? — не удерживается он от вопроса. Он не сразу понимает, почему все уставляются на него так по-разному, кто-то смотрит с жалостью, кто-то с усмешкой, пока Бэм, пьяно хихикая, не признается: — Так там праздник на рынке, кэп себе какую-то смазливую мордашку из местных подцепил, я вот только видел, как они в гостиницу пошли. Намджун не знает, с каким лицом он ушел из таверны. Он вроде ляпнул что-то в духе капитанской ерунды «не засиживайтесь долго», едва ли услышал, как Джексон сочувственно позвал его по имени — у Намджуна так стучит в ушах, что не слышит ничего вообще. Ноги тащат его сами, заводят в гостиницу, наверх в комнату Джина — где бы они не останавливались, тот всегда ночевал один. И теперь Намджун, кажется, понимает, почему. За секунду до открытия двери он еще уверен: убьет, не сдержится, какое бы там смазливое личико не было, будет разбитое. Он не склонен к жестокости, Джина он не тронет никогда — тебе запретили, помнишь? — но внутри яростно, неконтролируемо колотится все, что он заедал в себе долгие месяцы. Мальчик действительно смазливый. Длинные волосы осыпаются по плечам прядь за прядью с каждым сильным толчком, стоны рвутся с губ, пунцово-красный пышет на скулах; у него и взгляд наверняка с очаровательной туманной поволокой, но из-за повязки на глазах не рассмотреть. Замечая Намджуна в дверях, Джин на секунду замирает, сжимая руки на чужой талии, приподнимает бровь. Намджун невозмутимо проходит к креслу. — Здесь кто-то есть? — испуганно дергается парнишка, услышав скрип закрывшейся двери. — Нет, просто сквозняк, — глядя Намджуну в глаза, отвечает Джин. Намджун насмешливо оглядывает тело, распростертое на кровати на четвереньках, здесь есть на что посмотреть — незнакомец обнажен, тогда как Джин берет его сзади полностью одетый. Джин никогда не раздевался и с ним, но они ни разу так и не переспали. Он гнет мальчишку в крепкой хватке, вколачивается чувствительно, пока у того колени не разъезжаются — но не трогает, когда Намджуна заласкивал столькими прикосновениями, что от одного взгляда на джиновы руки у него по всему телу будто вспыхивают отпечатки. Джин не смотрит на яркую южную красоту под носом, на острые лопатки, тонкую талию, круглую задницу — все время, что он трахает неизвестного парня, они так жестко, так неотрывно смотрят друг другу в глаза, что эхо чужих стонов отзывается у Намджуна в груди. Он приглашающе разводит ноги, и Джин с жадностью бросается взглядом на этот жест, аж в ритме сбивается, и Намджуну хочется рассмеяться. Ему понятно, кого он на самом деле представляет перед собой. «Спровоцируй его». Расстегнув две верхние пуговицы рубашки, Намджун небрежно оттягивает ворот и клонит голову в бок — этого достаточно, он знает, как Джину нравится целовать его плечи, ключицы, и засосы с последней ночи до сих пор не сошли. Джин предсказуемо ведется, впечатывается в них взглядом, выдыхая шумно и сбивчиво. Намджун играючи поглаживает пальцами над своим коленом — то, с какой стремительностью Джин цепляет глазами этот жест, вызывает у него улыбку, — и сжимает свое бедро ладонью так резко, что у Джина синхронно сжимаются руки на чужой талии. Мальчишка несдержанно скулит, вертит задницей, но Джин на него даже не смотрит, чертыхается на выдохе, жрет Намджуна глазами. Ему осталось совсем немного, Намджуну достаточно слышать, как он дышит, кусая губы, и сознательно подталкивает к краю тем, как туго соскальзывает, жестко закапываясь кончиками пальцев, ладонью по бедру. Слыша джинов сдавленный стон, Намджун улыбается. И встает, чтобы уйти. Он буквально слышит, как Джин сбивается за несколько жалких мгновений до разрядки, как мальчик что-то растерянно уточняет через плечо, но ему уже все равно. Этого достаточно, чтобы почувствовать себя отомщенным. Хлопнуть дверью, конечно, хочется нестерпимо. * Они задерживаются еще на несколько дней, пока находят человека, который поможет им добраться до храма без приключений, и затариваются провизией. Джин ходит мрачнее тучи, но команда, свалив все на похмелье, этого не замечает. Намджун игнорирует его, благо у него полно забот и он может отвлечься от мыслей о том, что делать с их ситуацией. Ему кажется, что рано или поздно кому-то из них это надоест, но за две недели пути до острова ясности не прибавляется. В какой-то момент Намджун думает, что Джину оно, может быть, и правда не нужно, он не приближается, почти не смотрит, разговаривает чаще с кем-то другим, а к нему обращается только при необходимости. Джин же самодостаточный, сам справляется и весь большой молодец, думает Намджун, а потом находит Джина одного ночью за штурвалом. После ужина и игры в карты все разошлись спать, ведь Субин, тощий, высокий мальчуган, попавший к ним в гиды, говорит, что завтра к вечеру они должны уже быть на месте и перед долгой пешей дорогой нужно отдохнуть. Намджуну тоже надо идти спать, но он как придурок стоит на палубе и смотрит, как ветром треплет волосы Джина, как он долгим нечитаемым взглядом смотрит куда-то в полумрак над черным морем. К нему хочется подойти и поцеловать, но вместо этого у Намджуна рвется что-то глупое вроде: — Я тебя сменю. Джин коротко оглядывается через плечо и совершенно ровно говорит: — Не нужно. Корабль вдруг резко протряхивает, и Намджун неосознанно бросается подхватывать Джина, потерявшего равновесие, но тот уворачивается от рук, цепляется за штурвал. — Я в порядке, — он оглядывает все вокруг, видит натяжение парусов и как они без причины набирают скорость. Ветра почти нет, и они, синхронно развернувшись друг к другу, с улыбкой говорят одновременно: — Тэхен. Жемчужина действительно несется во весь опор, хорошо, что они давно туго закрепили два корабля по борту, иначе «Помналь» никогда бы ее не догнать. Намджун с помощью Бомгю слабит парус, чтобы не сорвало на такой скорости, гонит дозорного в каюту, а то ж ненароком выпадет, и бежит обратно к Джину. — Я справлюсь, не смотри на меня так, — крепко вцепившись в штурвал, говорит тот. — Надо держать курс, Тэхен вряд ли понимает, что делает. Видел, как он уходил в их общую с Хосоком каюту, — добавляет он с ухмылкой. — Голый и с щупальцами во всей красе. Они одновременно заходятся смехом, и Намджун, присаживаясь неподалеку прямо на палубу, даже как-то немного расслабляется. Никогда не думал, что будет рад видеть обычного, по-доброму колкого на язык Джина. — Ну, хорошо, что у него получилось. — Хоть у кого-то, — тихо отзывается Джин. Намджун смотрит на него украдкой, но лицо у того нечитаемое, серьезное, он просто смотрит вперед, будто кроме него здесь и нет никого. Но Намджун готов поспорить, что ему тоже приятна компания — они, в конце концов, с самого начала сошлись на знакомом обоим чувстве одиночества в толпе. — Иди в каюту, гроза начинается. — Я тебя одного не оставлю. Джин тяжело вздыхает. — Не оставляй. Они остаются так вдвоем, в убаюкивающем молчании, почти до самого утра, пока Жемчужина не возвращает свой обычный неспешный темп. Марк сменяет их за несколько часов до рассвета, чтобы они успели вздремнуть хотя бы немного, обещает позвать, если что, и они уходят вдвоем к каютам, мнутся как-то неловко у дверей. Намджун дышать боится, настолько хрупким оказывается это перемирие, как смущенная искренность Джина. Его хочется взять за руку или попросить разрешения пойти спать вместе — Намджун готов пообещать, что не будет прикасаться, только бы побыть рядом, видеть его, этого хватит, правда. Но Джин, будто предчувствуя, скомканно желает спокойной ночи и торопится закрыть за собой дверь. Перемирие оказывается действительно коротким. Намджун просыпает все, что только можно — какой-то гогот наверху вперемешку с воплями Тэхена; что они, кажется, доплывают до острова — и подтягивается только к собранию их секретной группы, проходящему на мостике. Субин рассказывает, что дорога через джунгли будет очень долгой, но главная беда не в этом, а в том, что с исчезновением золота храм вместе с островом начал все больше уходить под воду. — То есть, в храм есть два входа, вот здесь и здесь, — Субин показывает на карте скудную схему храма, одна из стен которого стоит у самого края воды, — и вполне возможно, что весь первый уровень затоплен, а значит и этот вход тоже. Нашему племени не разрешается без острой нужды появляться в храме, поэтому я не могу сказать, уцелел ли второй вход, к которому можно выйти по главной тропе. — Давайте попробуем второй, раз он доступнее, — Юнги пожимает плечами. — Последний раз мой клан был в храме три поколения назад, — неловко признается Субин, — и если они все-таки закрыли главный вход, то открыть его можно только через тот, что на побережье. — То есть, мы не знаем, как пройти, — склонившись над столом с картами, вздыхает Джин. — Понимаете, там все связано, одна дверь открывает другую, во время церемоний процессии заполняли храм с обеих сторон одновременно, как бы соединяя воду и землю, все, что принадлежит луне. — Так почему бы и нам не зайти одновременно, — просто предлагает Тэхен. Джин смотрит на него как на сумасшедшего, и он торопится объяснить: — я могу дышать под водой, пронесу сундук внутрь и, если потребуется, открою вам дверь. — Хосок тебя одного не пустит, — смеется Намджун. Тэхен отвечает ему широкой улыбкой. — Здорово, что он все еще дрыхнет, правда? — Нет, золото нужно внести в главные двери, — встревает Субин немного испуганно, — бабушка говорила, что это сердце храма, это весь свет мира, это куски старой луны, их нельзя заносить как мешок с крупой в трюм, только с уважением и почитанием, чтобы боги видели. — Только Тэхен может нести золото, нам его не сдвинуть, — говорит Юнги, — значит, пусть они с Хосоком идут через главный вход. Мы с Чимином можем попасть в тот, что под водой. — С каким пор ты можешь дышать под водой? — фыркает Джин. — Не спрашивай. — Тогда я пойду с вами через главный. — Тебе лучше остаться здесь, — говорит Намджун. Джин от такой прыти аж рот распахивает. — Это слишком опасно. — Это что вдруг, у меня появилась вторая мамочка? С чего ты решил, что обо мне надо заботиться? — Раз ты мне это не позволяешь, я буду заботиться о тебе насильно. Джин бегло оглядывает остальных, уставляется на Намджуна взглядом «ты уверен, что надо продолжать этот разговор здесь?», но тот только невозмутимо приподнимает бровь. — Я пойду, — упрямо заявляет Джин. Намджун, хмыкнув, пожимает плечами. — Ладно, тогда я пойду с тобой. — Не надо идти со мной. — Останови меня. Джин едва не рычит от бессилия. Намджун улыбается, все остальные — отчаянно пытаются сдержать комментарии и смешки, понимая, что шутить, как раньше, теперь попросту опасно. Когда они отправляются в дорогу впятером, попрощавшись с Юнги на берегу, Джин даже держаться старается подальше, будто Намджун догонит и отзаботит его до смерти. Намджун, не скрывая улыбки, думает, что не так уж он, возможно, и не прав. * Второй раз, когда Юнги съедает странные водоросли, пугает гораздо меньше — его не так сильно смущает ощущение жабров на шее и что он может спокойно подныривать глубже там, где надо, не боясь задохнуться. Или он не задумывается об этом, потому что скорее переживает о том, что Чимин ведет себя странно. Тот скармливает ему водоросли уже перед самым входом, когда они находят место для погружения среди затопленного леса — Юнги спокойно съедает их с рук, улыбается, когда чувствует, что Чимин не убирает руку с его щеки, смотрит мутным, стеклянным взглядом на мокрые губы. — Все в порядке? Чимин встряхивает мокрой челкой и все так же солнечно улыбается. — Да, в полном, я просто неважно спал. — А если бы спал со мной, такого бы не случилось. — Что? — тревожно вскидывается Чимин, и его скулы тут же розовеют. Юнги теряется от своей неудачной шутки. — Я имел в виду, — неловко тянет он, — я бы охранял твой сон. Но понятно, что я не могу спать под водой. — Да, это было бы неплохо, — Чимин смеется. — Давай я пойду первым. Не отпускай мою руку, ладно? Не доверяю местам, в которых не был. Они ныряют под воду, уходя вглубь на добрых два метра, прежде чем достигают нужных дверей. Юнги немного пугается, замечая, как кромешная темнота каменного коридора сгущается вокруг них, и он буквально перестает видеть, куда плыть. Но Чимин оглядывается, и Юнги только сейчас замечает, что его глаза светятся ярко-зеленым. От этого зрелища только мурашки по коже. К счастью, сбиться с пути у них не получается, — хотя Юнги, признаться, напрягся, когда Субин сказал, что не знает, как пройти с этого входа, — потому что другой дороги здесь просто нет, только вперед. Они проплывают еще одни двери и натыкаются на широкую, во всю ширину комнаты лестницу, и двадцатью ступеньками выше оказываются на воздухе. На стенах здесь горят факелы, Юнги старается не думать, кто их зажег, но зато теперь понимает, во что он врезался в темноте, пока плыл. Видимо в затопленных коридорах тоже горел огонь и погас, когда поднялась вода. Юнги забирается выше, недовольно стряхивая воду с тяжелой одежды, оборачивается растерянно: — Я посмотрю, что там? Чимин подтягивается на последних ступеньках и садится на пол. — Да, конечно, я подожду. Это же было бы совершенно дурацкой идеей потащить его на руках? Юнги впервые жалеет, что ничего тяжелее книжек в руках не держал, сейчас бы мог взять Чимина с собой и не переживать, как оставит его одного. — Если что-то случится, кричи, ладно? Я сразу приду. Чимин смеется, едва не опрокидываясь спиной на пол. — Мне приятно это слышать, но я смогу о себе позаботиться. От его слов Юнги смущенно отворачивается. Да уж, они по силе даже близко друг с другом не стоят, и даже несмотря на это, ему хотелось бы верить, что он может хоть что-то для него сделать. Конечно, они были абсолютно разными, но иногда Юнги казалось, что не он один хотел сократить пропасть между их видами. Но в случае Юнги дело было не только в этом. Чимин столько сделал для него, что он просто не знал, как отплатить за его доброту. Что он вообще может? Ничего из его знаний не могло сравниться с тем, что знал Чимин. Чимин, в конце концов, на много сотен лет старше него. Юнги бессмысленно проходит по округе и, так ничего и не найдя, уходит в дальний конец зала к еще одной лестнице. Он медленно поднимается выше и находит другой зал, совсем небольшой, тут светлее, чем внизу, но без Чимина гораздо страшнее — в тишине слышатся только капли воды об каменный пол и эхо плеска воды внизу, словно Чимин специально возит плавником по поверхности, напоминая «я здесь, я тебя жду, не бойся». Если на него выскочат какие-то дурацкие монстры, Чимин, конечно, не сможет его спасти — но какие монстры в храме, Юнги… Ну да, так же, как ты раньше думал, какие русалки, правда? В зале нет ничего, кроме огромного рычага по центру и с десяток обручей, переплетенных друг с другом в один большой шар. Юнги не торопится тянуть за рычаг, он же даже не знает, есть ли здесь ловушки, сначала рассматривает обручи и только потом осознает, что они напоминают ему солнечную систему вплоть до мелких спутников. Он не уверен точно, но двигает рычаг, приводя конструкцию в движение, так, чтобы луна оказалась по центру, и немного пугается, когда слышит, как в глубине храма что-то грохочет и вскоре затихает, но на всякий случай торопится вниз к Чимину. — Я не уверен, но, кажется, у меня получилось, — говорит он, сбегая с лестницы. Чимин оглядывается через плечо и улыбается, ослепительно, раняще, каждая его улыбка солнечной стрелой пронзает сердце. Юнги не уверен, что когда-нибудь сможет его покинуть. — Это здорово, ты молодец. Он садится рядом на пол и так же спускает ноги в воду. — Как долго нам нужно пробыть здесь? — Я не знаю, — Чимин задумчиво крутит ракушку на шее, — мы должны убедиться, что дверь открыта. Тэхен обещал предупредить, когда поймет, что они прошли. — Ладно. Они неловко молчат, уставившись на воду, застилавшую ступени внизу, и Юнги хочется спросить, не случилось ли что-то, может, это он сделал не то или ему только кажется, что Чимин ведёт себя странно, но тот сам вдруг спрашивает: — Что будет потом? — и смотрит на него. — Когда это все закончится, что потом? Он не добавляет колючее «захочешь ли ты уехать на землю, если остальные решат разойтись в разные стороны?», и молчание Юнги только глубже роет яму страха, что растёт у него внутри. — Я не знаю, мы не говорили об этом с остальными, но я подумываю пойти своей дорогой. — Чимин сникает, но Юнги, пряча взгляд в воде, этого не замечает. — Ты, наверно, подумаешь, что я идиот, но… Я хочу найти способ жить под водой. Чимин поворачивается так резко, что чуть не соскальзывает вниз в воду. — Ты имеешь в виду… — Я имею в виду, с тобой. — Юнги не смотрит, но кончики ушей слегка краснеют. — Я ни за что не стану спрашивать тебя, хочешь ли ты жить на земле, потому что это чудовищное место для такого светлого существа, ну и… Юнги смущенно замолкает. Чимин, честное слово, не выдерживает его откровенности. Он стесняется смотреть в глаза и отводит взгляд, когда говорит о своих чувствах, но то, что он говорит, как говорит… Так просто, будто не видит в своих словах ничего особенного. — Ты хочешь быть со мной, — удивленно выдыхает Чимин, — ты правда хочешь быть со мной. — Да. — Я тебе нравлюсь. — Да, — соглашается он как будто с облегчением, что за него это сказали. И добавляет тихо: — Очень. Чимин касается его ладони, легонько, кончиками пальцев, но даже от простого прикосновения жаром обдает тело. — Мне тяжело говорить о своих чувствах, вечно какая-то ерунда получается, но, знаешь, мне так тяжело каждый раз, когда мы расстаемся, и я не могу с тобой увидеться, что… Чимину тоже тяжело. Сейчас. Очень. И он не выдерживает и дергает Юнги к себе, чтобы поцеловать. — Если ты будешь так говорить, — говорит он, мешая шепот в поцелуях, — я не смогу, правда… Юнги хочет спросить, о чем он, или ему на самом деле совершенно все равно, потому что, когда они жадно сталкиваются губами, в голове — звенящая густая пустота. Чимин кусается, дышит тяжело, горячо, будто задыхается, вонзается острыми ногтями позади шеи, Юнги как кипятком ошпаривает. Его тихого стона Чимин пугается так, что отскакивает назад, подняв руки, как если бы обжегся. — Прости, прости меня, я не сдержался. — Что-то не так? Я, ну, — Юнги смущенно пожимает плечами, — совсем не против. — Нет, если мы начнем, я не смогу остановиться, — чуть ли не заикаясь говорит Чимин и зачесывает волосы со лба назад. — У меня сейчас такой период, я не могу ни о чем думать, кроме как… — Как? Чимин поднимает глаза, смотрит исподлобья слегка виновато. Так он из-за этого себя странно ведет? Дольше задерживает взгляд, касается часто, но коротко, будто сдержаться пытается. — Как я целую тебя? — тихо предполагает Юнги, уже зная ответ. Он приближается к покрасневшему лицу, мягко жмется губами, проникая языком, и Чимин со стоном приоткрывает рот, выдыхает сбивчиво. Острые коготки впиваются в плечи, но Юнги нравится это ощущение — ему все нравится в Чимине, его несдержанность, его пылкость. — Или как я трогаю тебя? Он не первый раз прикасается, но первый — когда на столь невинное прикосновение, легкое поглаживание по боку, Чимин реагирует так ярко: закрывает глаза и дрожит мелко-мелко, будто по самым нервам, наголо. — Или и то и другое? — хриплый низкий голос у шеи осыпает кожу горячими мурашками. Юнги целует в плечо, поверх выведенных на коже изумрудно-зеленых символов, сжимает за талию, и Чимина буквально выгибает навстречу. Он жмется ближе, трется носом о висок, шепчет горячо: — Попробуй еще один вариант. Обхватив за шею, Чимин валится назад, тянет Юнги на себя, и они падают на пол так резко, что от столкновения выбивает воздух. Юнги уже не помнит как дышать, они торопливо целуются, бешено вцепившись друг в друга, и это не похоже ни на один из их поцелуев до этого, потому что чем дольше они целуются, тем ярче чувствуется то темное, горячее; Юнги дикое чувство жадности кожей впитывает. Контроль истлевает вспыхнувшей в огне паутиной — Юнги несдержанно поглаживает ладонью тело под собой и осознает свою вольность, только когда ощущение мягкой кожи сменяется гладкостью чешуи. — Черт, — задыхаясь, шепчет он, отстранившись от Чимина. — Нет, нет, не останавливайся, — хнычет тот, распахивая глаза, — мне нужно… Такой распахнутый, просящий, Чимин кажется совершенно невозможным: блестящие в полумраке глаза, зацелованные губы, тело, что выгибается вслед прикосновению, где бы ни коснулись. — Юнги, правда, я с ума сойду, если ты не…. — Если я что? Не возьму тебя? Это так восхитительно, как Чимина ломает просто от слов. Юнги наклоняется, целуя нежную кожу на ключице, шее, прижимает ее зубами слегка, прежде чем прошептать: — Покажи мне, что ты хочешь, чтобы я сделал. Чимин нападает на него с поцелуем, будто сорвавшись, целует, глубоко, жестко, сжимая его голову обеими руками, почти рычит: — Ты ведь не испугаешься? Ведь нет? Потому что если ты испугаешься и оставишь меня в таком состоянии, — он коротко прикусывает губу, смотрит горящими зелеными глазами, — я убью тебя. Юнги смеется, не потому что не верит, — уж он-то видел, на что способны русалки, — а потому что ни одна сила в мире не оторвет его от Чимина. — Давай же, — настойчиво подначивает он, целует снова, чувствуя, как Чимин тащит его руку вниз. Он не поспевает за ощущениями — Чимин отвлекает его головокружительными поцелуями, — чувствует смазанно: бархатную кожу ниже пупка, чешую, как мягкие складки расходятся под нажатием и пальцы проваливаются в мокрое, горячее нутро. И одновременно с этим Чимин так ломко стонет ему в рот, что Юнги перетряхивает всего. — Прости, если я, — задыхаясь, говорит Чимин, — не смогу держать себя в руках, и моя магия будет влиять на тебя. Юнги не говорит, что уже ее чувствует, тонкой подслойкой собственного желания, потому что ему рвет крышу так сильно, что одергивать себя становится все труднее. Он старается тормозить, но чужая жажда, кипящая и нестерпимая, гонит его скорее целовать, оставлять следы на плечах, на груди — приходится заставлять себя оторваться. Юнги пьяно скользит взглядом по телу, опускает ниже линии хвоста, едва слыша из-за шума в ушах, как Чимин говорит: — Если тебе противно… Чимин говорил, что все русалки двуполые, но только сейчас Юнги видит, что это значит. В складке хвоста над маленькой дырочкой виднеется аккуратный, похожий на человеческий член, только тонкий и совсем небольшой. Юнги не противно. Совсем. Настолько не противно, что его хочется взять в рот. — Только не говори, что…. — шелестит Чимин слегка испуганно, и его голос тут же ломается в стон, когда Юнги погружает палец внутрь. — Кажется, это тебе лучше не разговаривать. Чимин и не может, его тяжелое дыхание отстреливает от каменных стен, грохочет в ушах Юнги, открывая в нем такие грани бесстыдства, о которых он и не подозревал. Это очень, очень плохая идея заниматься любовью в храме, но Юнги готов послать всех богов к чертовой матери, потому что уже нашел того, кому действительно готов поклоняться. Его личное божество бьется, заласканное, от каждого поцелуя, выгибается, стоит только коснуться губами соска; Юнги вбирает его в рот вместе в серебряной цепочкой, сжимает мягко и выпускает изо рта, не отрывая глаз от лица. И Чимин смотрит зачарованно, как блестящая нитка выскальзывает между губ, как лазурный камешек с громким чмоком исчезает следом, сжимается вокруг пальцев так туго, что Юнги не удерживает восхищенный вздох. — Ты очень узкий, — говорит он, глядя на то, как его пальцы двигаются внутри, блестящие от смазки. — Настолько, что я не думаю, что помещусь в тебе. — Юнги, мне так плевать, — задыхаясь, отвечает Чимин. Юнги сквозь смех осыпает его кожу поцелуями, гладит губами по груди и животу. — Мне не плевать, я не хочу тебя поранить. — Мне надо… — Я знаю, — обрывает Юнги, сползая ниже, — я все сделаю. Он проскальзывает губами по линии начала хвоста, кожа здесь нежная, тонкая и невероятно чувствительная, Чимин на прикосновение к ней вздыхает как-то особенно сладко, впутывает кончики пальцев в волосы Юнги. У него нет намерения его мучить, как бы ни хотелось послушать эти стоны подольше. Но в действительности… Юнги хочет попробовать его на вкус. Очень сильно. Он едва успевает прихватить головку губами, как бархатистые стенки нутра сжимаются вокруг пальцев так сильно, что несколько секунд Юнги не может ими пошевелить. Чимин, приоткрыв рот, дышит надсадно, пытаясь расслабиться, но срывается в жалобный, позорный скулеж, потому что Юнги больше не может терпеть. Член Чимина маленький и легко помещается во рту, Юнги скользит по нему губами, блаженно прикрыв глаза, тесно трет языком по гладкой коже, Чимин от этой ласки будто с ума сходит. Он стонет так просяще, что желание взять его становится почти нестерпимым, но Юнги сдерживает себя, игнорируя клокочущую кипящую бурю внутри, восполняет руками. Пальцы двигаются внутри глубоко и быстро, так же, как Юнги скользит по члену губами, вбирая плотно, лицом жмется в чешую. Удовольствие выкручивает Чимина в животное, просящее, он зарывается ногтями в плечи так жестко, что наверняка останутся следы, рычит голодно — Юнги едва не теряет самообладание, чувствуя его силу, как она вьется по венам горячим черным дымом, заставляя хотеть больше, брать сильнее. Юнги жмурится от того, как невыносимо хочется зарыться лицом глубже, попробовать его вкус внутри, довести языком до той точки, когда его имя голосом Чимина будет звенеть по всем залам. Чимин дергает его к себе за плечи раньше, чем он сорвется, жадно целует мокрые губы, нехотя царапая, шепчет сбивчиво, как в бреду: — Я хочу посмотреть, хочу посмотреть… Сам лезет под пояс, сжимает в ладони, и на секунду в хмельном зеленом тумане вспыхивает искра осознания. Юнги правда слишком большой для него. — Я же говорил, что не выйдет. — Я потом что-нибудь придумаю, в другой раз, — торопливо обещает Чимин, — а пока я вот так, ладно? Можно? И не дожидаясь, гладит кольцом ладони, сдавленный стон ловит с губ языком, и огромными, полубезумными глазами жадно следит за каждой реакцией, будто ему ничего в этом мире не нужно было так сильно, как сделать ему приятно. Они оба впиваются друг в друга горящими взглядами, словно боясь оторваться, пока ласкают друг друга, целуются снова, остервенело и ненасытно. Юнги придавливает его сбоку, пальцами двигает быстрее, резче, притираясь по члену ямкой ладони на каждом толчке, плавится от того, как просяще звучат жалобные стоны Чимина во рту. Юнги хочет дать ему больше. Он ради этого пойдет на все. Больно вцепившись в шею, Чимин кончает ему в руку, всхлипывает, крепко зажмурившись, и Юнги догоняет его с пугающей стремительностью. Он уже чувствовал это раньше, в тот раз, когда Чимин поцеловал его впервые, перед тем как отключиться, только сейчас это ощущение было в сто раз сильнее. Словно вспыхиваешь искрой и истлеваешь внутри, сильно, горячо, до нехватки дыхания — Юнги замирает, прижавшись к чужому лбу, сжимается от страха выгореть в порох. Но, открывая глаза, видит Чимина, его безмятежную улыбку, солнечно-ласковую, и понимает, что уже сгорел. Подлетел слишком близко и сгорел. — С тобой всегда… так? — с трудом выдавливает Юнги, пытаясь отдышаться. — Во время нереста да, — отвечает Чимин слегка смущенно, — я плохо контролирую магию в таком состоянии. Ну, тебе ведь понравилось? Он вытаскивает ладонь из чужих штанов и с совершенно невинным видом облизывает кончик пальца. Юнги скатывается на спину, устало вздохнув. — Ты делаешь со мной страшные вещи и тебе вообще не стыдно. — Ага, — Чимин весело смеется и заваливается к Юнги на грудь, на свое любимое место. Он смотрит на его лицо, ждет, пока Юнги вернет себе нормальное дыхание, и произносит тихо: — Спасибо, что… сделал это со мной. — Ты очень хорошего мнения обо мне, если думаешь, что я не хотел тебя так же сильно, — говорит Юнги, глядя в потолок и не замечая румянец на чужих щеках. — Я хотел, просто не знал как. — Нет, я имею виду… Ну… — Чимин прикусывает губу, — никто никогда не трогал меня там ртом. Юнги аж приподнимается на локтях, забывая про собственное смущение. — Ты серьезно? — Юнги, это невозможно в воде, — хохочет Чимин. — Я у тебя первый человек? И тут же замолкает. Он садится, ненадолго пряча взгляд, потом смотрит украдкой из-под ресниц и его взгляд тает в невозможную, плавящую сердце нежность. — И думаю, что последний. Юнги никогда не предполагал, что может оглохнуть от собственного сердцебиения. Приподнявшись, он тянется к Чимину, берет его лицо в ладони, бережно и тепло, целует, просто прижимаясь губами — и, умирая от любви, так отчаянно просит для них обоих немного больше времени… Его бы устроила вечность, правда, он готов. — Ты весь дрожишь, — с улыбкой говорит Чимин в поцелуй. — Одежда мокрая, — отмахивается Юнги, отворачивая горящее лицо. — Надо сполоснуть ее, пока мы ждем. Он снимает с себя мокрые тряпки, лезет вниз по ступенькам в воду, стараясь не думать о том, с каким взглядом Чимин рассматривает его обнаженного, тянется за штанами на полу, чтобы сполоснуть, и замирает от странных ощущений. — Чимин, — зовет он тревожно, глядя вниз в воду, — кажется, у нас проблемы. * — Субин, нам нужен привал. — Идти еще буквально час, видите, храм уже видно? — Его было видно еще несколько часов назад. Мы идем почти целый день, Джин уже устал. — Намджун, тебе же сказали, идти еще час, в чем проблема? Я в порядке. — Ты слишком медленный. — Прошлой ночью тебе так не казалось. Хосок не выдерживает. — Слушайте, я думал, ваш флирт терпеть невозможно, но когда вы грызетесь это еще хуже. Капитаны пристыженно замолкают на некоторое время и даже смотрят в разные стороны, хотя пейзаж за весь день никак не меняется — сплошные мокрые джунгли, разрезанные слабой тропой, по которой они тащатся по парам следом за Субином. — Я просто, — все-таки сдается Намджун, — переживаю за тебя, ты неважно выглядишь. — Я прекрасно выгляжу, — огрызается Джин. — Всегда. Понятно? — Я сейчас отдам этот охренительно тяжелый сундук Намджуну, и он начнёт волноваться о себе. — Не надо, — Джин так порывисто оборачивается назад, что идущий позади Хосок чуть не врезается в него. — Не надо Намджуну, мы больше не будем. Тэхен, удерживая сундук за спиной с помощью щупалец, недовольно смотрит из-под мокрой челки и выжидательно приподнимает бровь. Намек понятен и без слов: либо они разберутся друг с другом, либо он разберется с обоими. Джин его не боится, но они все зверски устали, вымокли под дождем, и идут весь день, так что незачем дразнить человека, который может насадить их четверых как канапешки на приёмах у отца. И понравится это, к сожалению, только одному из них. Как и обещал проводник, примерно через час, который кажется вечностью, они приближаются к подножью храма. Подъем по крутой высокой лестнице не обходится без ругани капитанов, но после очередного гневного взгляда Тэхена, который задолбался гораздо больше остальных, Намджун решает сменить тему. — Кому вы поклоняетесь? Субин, первым заходя в высокую золоченную арку главного входа, смущённо оглядывается через плечо. — Это сложно объяснить, — говорит он, и эхо его голоса в темном коридоре звучит почти мистически. Намджун почему-то только сейчас думает, хорошей ли идеей было вообще сюда заходить. Субин говорил, что с момента похищения золота здесь почти никого не было, но вдоль стен на редких лампадках горит огонь, будто кто-то ждал возвращения людей. Света слишком мало, чтобы что-то разглядеть, или глаза все еще не привыкли к темноте, но от этого только страшнее заглядывать во множественные коридоры, что то и дело мелькали по бокам. Снаружи храм, немного напоминающий пирамиду не выглядит слишком большим, но внутри кажется, что сверни Намджун не туда, и даже Субин его тут не отыщет. Слишком поздно он понял и то, что, если здесь больше трехсот лет никого не было, то откуда шестнадцатилетнему мальчишке знать, куда идти? Намджун настолько неосознанно начинает идти ближе к Джину, что не сразу осознает, как берет его за руку. И то ли Джин напуган не меньше, то ли сам не заметил, озираясь по сторонам — но руку не вырывает. — Для нас это боги всего, они создали этот мир и следят за нами с луны. Они помогают нам, если мы все делаем правильно, соблюдаем порядок. — А если нет? — спрашивает Джин еле слышно. Субин оглядывается на него с сожалеющей улыбкой. — Вы сами знаете. Иначе не пришли бы. Вскоре они выходят в небольшой зал с еще одной лестницей и странной шарообразной конструкцией по центру. Субин нависает над ней, расплывается в широкой улыбке и смотрит в сторону дверей в самом верху лестницы. — Ваш друг уже открыл дверь. Намджун, осматривающий золотые статуи огромных птиц по углам, взирающих на них, не сразу осознает сказанное. — Юнги? — спрашивает Джин и подходит ближе, будто может что-то разглядеть в круге наравне с Субином. — Он был здесь? — Нет, проход наверх открылся, видите? Он открывается рычагом на нижнем уровне, как я и говорил. Я открою ему дверь на случай, если он захочет подняться. Субин хватается за рычаг внизу и шар расходится несколькими обручами, вертится один вокруг другого. Джин уже видел что-то такое, когда Юнги объяснял ему про солнечную систему. Не то чтобы он был достаточно трезв, чтобы внимательно слушать. По полу идет легкая вибрация, и стена напротив дверей, через которые они зашли, вдруг открывает проход. Субин зовет их за собой, но, прежде чем ступить на лестницу, вдруг останавливается. — Я должен предупредить вас. Когда мы зайдем в главный зал, вы должны быть осторожны с тем, о чем думаете. Наши боги, они, понимаете, — он нервно прикусывает губу, — за то, что мы хорошо служили, выполняли наши желания. — Ты сейчас серьезно? — удивляется Хосок. — Да, те желания, которые шли от всего сердца. Мы не хотели многого, только хорошего урожая и чтобы засуха обходила стороной. Но люди, которые пришли с черными желаниями… — Субин разводит руками, — вы сами знаете, что с ними случилось. Поэтому будьте осторожны. После этих слов наверх они поднимаются еще медленнее, чем раньше, но не от усталости, а от волнения. Зал, в котором они оказываются, оказывается площадкой под самой крышей, с одной стороны выходящей на длинный каменный балкон. Субин просит Тэхена положить сундук в углубление алтаря, стоящего по центру, идеально подходящему по размеру. — Точно, нужна моя кровь, — вспоминает Хосок и тянется за ножом в сапоге, но сундук распахивается сам, как только до конца оказывается в углублении. — И что теперь? — устало спрашивает Тэхен. — Мы должны остаться здесь, пока полная луна не пройдет над храмом, и не увидит, что золото на месте, — Субин показывает наверх. Все только сейчас замечают кружок темнеющего синего неба над алтарем в отверстии по центру крыши. — Пока я не разрешу, не разговаривайте со мной и не покидайте зал. — Идеально, то, что нужно, — говорит Тэхен и уходит, чтобы сесть на пол у стены. Вернее, сесть ему помогает Хосок, иначе бы он просто повалился мешком от усталости. Субин опускается на колени перед алтарем и замирает со стеклянным взглядом, Джин уходит на балкон, исчезая из виду, и Намджун посреди комнаты чувствует себя крайне нелепо. Подобрав сумку, он уходит к Джину, вполне готовый к тому, что его выгонят пинками, но Джин и слова не говорит, когда он садится рядом на пол. Они вообще, кажется, добрых полчаса не разговаривают совсем, просто смотрят на синюю ленту океана над краем резных каменных перил. Отсюда хорошо видно, как сильно остров ушёл под воду. — Держи. Джин встряхивает головой, будто его выдернули из мыслей, и немного растерянно смотрит на сверток в руках Намджуна. — Я видел, как днем ты мелкому отдал свою порцию, — Намджун кладет еду ему на колени, не дожидаясь пока он возьмет или начнет отбиваться. Но он смотрит на сверток, потом, недоуменно, на Намджуна. — Но тогда ты не поешь. Намджун пожимает плечами. Если он скажет, что мысли о том, что поест Джин, хватает, чтобы почувствовать себя сытым, он точно не примет еду. — Как он там? — Жутковато. Сидит перед сундуком, не моргает. Джин чуть отползает, чтобы выглянуть из-за стены, но все так, как и описывал Намджун: Субин сидит перед сундуком и неразборчиво что-то бормочет. Ребят это, кажется, вообще не пугает, они отключились в обнимку у стены — Тэхен, спящий на груди Хосока, обнимает его так крепко, будто даже если сюда ворвутся какие-нибудь духи, вырвать у него Хосока они точно не смогут. Джин возвращается обратно. — Он напоминает мне Чонгука, — тихо говорит он, сжимая в ладонях сверток с едой. — Думаю о том, добрался ли он, приняли ли его вместо меня, нормально ли отец… Он вдруг замолкает и, напряженно уставившись вдаль, сжимает упаковку так туго, что хруст бумаги в тишине кажется оглушительным. Намджун аккуратно кладет свою ладонь сверху. — Джин, он ведь не заменит тебя, ты понимаешь? — он убирает руки, боясь, что поторопился с прикосновениями, но Джин только опускает взгляд, смотрит долго, молчит, это так непривычно, что из Намджуна само собой рвется: — Он и для меня не мог тебя заменить. Я не знаю, поверил ли ты мне, когда я говорил это, поэтому я скажу еще раз, сейчас, потому что потом не смогу, или ты будешь убегать от меня или пытаться заткнуть как раньше… Джин издает короткий, усталый смешок, едва слышный, только плечи дергаются. — Но ты мне нравишься, Джин. Очень. Я на Чонгука никогда не смотрел в этом смысле, даю слово. Джин молчит, и это только сильнее нервирует. Намджун часто видел его тихую сторону, но не такую, звенящую, пугающую, как штиль перед штормом. Все так же молча он распаковывает сверток, смотрит на остатки лепешек, сыра, вяленого мяса, слишком много всего, будто Намджун не ел весь день, будто держал на случай, если нужно будет поделиться с ним… Лицо Джина вдруг искажается, словно он сейчас заплачет. — Джин… — он тут же подсаживается ближе, но не трогает, помнит, хотя в ладонях зудит. Джин заворачивает бумагу обратно и откладывает еду. — Дело не в том, что ты меня недостоин. Это я тебя недостоин. — Какие глупости, что ты вообще… — Есть кое-что еще о моей семье, что я никому не рассказывал. Я пойму, если после этого твое желание быть со мной исчезнет, но, может, оно и к лучшему, если я сейчас расскажу об этом. Видишь ли, мой отец — очень сложный человек. — Если нужно добиться его разрешения, — порывисто начинает Намджун, но Джин только смеётся. Горько, недобро. — О, он бы убил тебя. И меня, раз у других не вышло. — Но ты ведь наследник? — Ты же знаешь, что наследников скрывают до самого совершеннолетия, когда объявляют принцами. — Намджун кивает. Жителям всегда только известен пол детей короля. — Мой отец всегда был довольно неплохим правителем, хоть и чудовищным человеком. И как у любого правителя, у него были недоброжелатели, только им посчастливилось знать нас с Чонгуком в лицо. Когда меня похитили, я был даже рад, что именно я старший ребенок, так Чонгук был в безопасности. Я не думал, что пробуду в заточении долго — отец не питал ко мне любви, но ему нужен был наследник. Оказалось, не обязательно целый. Намджун уставляется в ужасе, но Джин, так и глядя на океан, продолжает: — Каждый день они пытали меня, я писал письма отцу, умолял меня спасти, согласиться на подмену наследника в обмен на мою жизнь. Но ни на одно из писем не пришел ответ. С последним письмом они… — его голос ломается, когда он касается повязки, — отправили мой глаз. Я надеялся на смерть, но, к сожалению, мне сохранили жизнь. Более того, моим похитителям показалось очень забавным поведение моего отца, ведь, пока меня не было, он даже устроил прием. Настолько забавным, что они меня отпустили. Они были уверены, что я сам себя убью, кто бы захотел жить после пережитого, и оказались почти правы, я думал об этом. Но не смог — из-за Чонгука и из-за реакции отца. Знаешь, что он сказал мне, когда я вернулся от лекарей? Знаешь, почему он за мной не пришел? Это должно было укрепить мой дух как будущего короля. Ведь в жизни короля есть события гораздо страшнее пары царапин, — Джин нервно посмеивается, — пары царапин, понимаешь! Он вздрагивает и, торопливо повернувшись к Намджуну, трясущимися руками расстегивает на рубашке пуговица за пуговицей. — Джин, — тихо просит Намджун, но тот настойчиво мотает головой. — Нет, ты должен увидеть. Намджун уже видит. Еще раньше, чем откинется тяжелый высокий воротник и края рубашки, пока Джин не вылезет из рукавов — видит огромную карту боли. Рваные шрамы по всему телу, следы ожогов, только на ладонях и лице кожа осталась нетронутой. — И зачем тебе это? Такое — зачем? — Это не имеет значения. — Не имеет значения, что я урод? — Джин, я влюбился в тебя, не видя ничего кроме твоего лица, и ты думаешь, что можешь сейчас меня оттолкнуть? Я влюбился в тебя, потому что ты прекрасный капитан, ты добрый, сильный, отважный человек, у меня от твоей улыбки так сердце колотится, будто я сейчас умру, понимаешь? Джин неловко, робко улыбается, с недоверчивой надеждой, и под ребрами у Намджуна, будто в доказательство, заходится истошно, чтобы стало слышно в тишине. — Иди ко мне. За протянутую ладонь Джин берется неуверенно, но позволяет аккуратно привлечь ближе, сам садится на колени. Он боится смотреть в чужие глаза, словно может разглядеть в них отвращение за жалостью, вся его хваленая лживая уверенность испаряется как пшик. Его обнаженность — не просто телесная, Намджуну сжать его сердце до смертельного хруста сейчас проще, чем переломить соломинку. — Это ничего, если ты так и не захочешь, чтобы я к тебе прикасался. — Я хочу, я хочу, правда, просто, — заходится Джин неразборчиво, — все так сложно, очень. — Можно я… можно я вот так? Немного? Намджун медленно, готовый к тому, что оттолкнут, наклоняется, вжимаясь лбом между ключиц, но Джин не отталкивает, только замирает как каменный и долго, шелестяще выдыхает. — Если бы я мог забрать все, что причиняет тебе боль, я бы сделал это. Я найду способ, обещаю. Но пока позволь мне хотя бы быть рядом? Прикосновение к волосам Намджун принимает в качестве ответа и все так же несмело прикасается к бедрам через ткань, щекой жмется к коже, и трепещет просто от ощущения, как Джин дрожит, как оглушительно колотится его сердце. Как его собственное только из груди не выскочило — они впервые прикасаются друг к другу и это ощущается острее, чем что-либо испытанное в жизни. — Я ни к чему тебя не обязываю, — тихо говорит Намджун. Джина колотит просто от того, как непривычно ощущается чужое горячее дыхание на коже, он вцепляется в чужие плечи для опоры и делает еще несколько тяжелых, с трудом давшихся вдохов. — Мне не нужно, чтобы ты спал со мной, если не хочешь, мне все равно, как ты будешь выглядеть, хоть в пыльном мешке из-под картошки ходи, хоть делай наряд из перьев своей придурошной птицы. Джин тихонько хихикает, чувствуя, как все больше сходит напряжение, как легко становится дышать, и так цепляется за это забытое чувство, что не замечает, как смотрит Намджун. А когда влипает в его глаза, дыхание замирает совсем по другой причине. — Ты прекрасен. И никогда в своей жизни я не видел никого прекраснее. Он смотрит с чистейшим, честнейшим обожанием в глазах, с сердцем, распахнутым настежь — Джин видел у него этот взгляд, много раз. Он ловил его на общих собраниях, на гулянках, когда Намджун думал, что умело его скрывает, ловил в редкие вечера, когда они оставались вдвоем. Убеждал себя в том, что восхищение это не странно — ему ничего не стоило очаровывать людей, он же такой обаятельный, такой веселый. И только сейчас, бледный, с темными кругами под глазами, с обнаженным израненным телом, понимает, что именно теплится во взгляде Намджуна, в его улыбке. Простое, чистое тепло, такое пронзительно яркое, словно его хватит согреть не только Джина, но и ради него — весь мир. Он чувствует это тепло внутри, и если Намджуну хватило сил дотянуться до самой души, то, может быть, и правда, не имеет значения, в какой оболочке прячется эта душа? — Какого черта ты такой идеальный свалился на мою голову? — Ты этого заслуживаешь. Джин целует его раньше, чем он скажет что-нибудь еще, от чего у него сердце заходится, как будто он впервые влюбился. Целуя Намджуна, именно так он себя и чувствует. Он позволяет себя трогать, и робкие прикосновения широких ладоней тают по бокам, горят на пояснице. Намджун шепчет в поцелуй «ты весь дрожишь», и Джин только и может, что кивнуть — чувствует, как от самого невинного касания его трясет лихорадочно, и ничего не может сделать. Поцелуи, сладкие от чувств и одновременно соленые от слез, горят на губах, на лице, на шее; Намджун, обхватывая его за талию, обнимает и целует шрамы контрастно-бережно. Джин от этой нежности словно плавится внутри, трепещет, задыхаясь. Его так давно не касались, так давно, что сейчас, под силой оглушительной, нефильтрованной намджуновой нежности кажется, что и не трогал никто. Джин зарывается в волосы лицом, обнимает за шею и замирает, боясь разлететься на мелкие кусочки от нахлынувших чувств. — Луна почти дошла, — говорит Намджун, прижимаясь губами к плечу. — Хочешь проверить Субина, когда она окажется над храмом? — Хочу, — сквозь всхлип отвечает Джин куда-то над ухом, — но я не уверен, что могу тебя отпустить. — Ладно, — Намджун смеется. — Я серьезно. Я не могу расцепить руки. — Голос Джина звучит грозно, но он все еще звучит так, будто не перестал плакать, и Намджун не может убрать дурацкую улыбку с лица. — Ты останешься в этом гребаном храме со мной навсегда, понял? — На счет храма не уверен, но навсегда меня устраивает. Попытка развеселить его проваливается, как только Намджун слышит еще один всхлип и ощущает, что висок ощутимо мокнет. — Не успел обсохнуть после дождя и тут опять, — нежно подначивает он, поглаживая по спине. — Я люблю тебя, придурок, — цедит Джин сквозь зубы, стискивая за шею так яростно, что Намджун, едва не задыхаясь, хрипло смеется. — Что хочешь с этим делай теперь. Может, и хорошо, что Джин не видит, что Намджун улыбается как полный придурок. Субина они все-таки проверяют, но гораздо позднее, когда луна уже уходит от храма. Ничего страшнее эха от сопения Тэхена не случается, духи не приходят, и все выглядит так, будто ничего не изменилось. Они никак не смогли бы это проверить сами, только довериться Субину, но по утру, когда они решают возвращаться, тот просто говорит: — Не знаю, думаю, что получилось, — и пожимает плечами. Джин растерянно хлопает глазами. — В смысле «думаешь»? — А как это должно выглядеть? — вздыхает Намджун. — Придут боги и скажут «ну, пацаны, всем спасибо, все свободны»? — А ты не умничай, понял? — Джин трясет у него пальцем перед лицом, рукав сползает под рывком, буквально на сантиметр, но этого достаточно, чтобы заметил он один. — Какого черта?! Он дергает рукав к локтю, смотрит на кожу ошарашенно, раздирает полы рубашки так резко, что пуговицы разлетаются по каменному полу. — Что за внезапный акт эксгибиционизма? — зевая, спрашивает Тэхен. — Их нет. — Джин поворачивается к Намджуну, но тот смотрит на него в равном удивлении. — Ничего нет. — Чего нет? — уточняет Хосок и тоже смотрит на грудь Джина, не понимая, что там высматривают эти двое. — Ты попросил у богов женскую грудь и не вышло? Джин бы точно что-нибудь гаркнул в ответ, но стоит, хлопая ртом как рыба. Субин говорил что-то про исполнение заветных желаний, но он уже давно ничего не хотел для себя, так какого… Он поднимает голову и замечает улыбку на лице Намджуна. Ему казалось, что он выплакал весь запас ночью, но в глазах мигом становится мокро. Джин роняет сумку с плеча и бросается на Намджуна с поцелуем. — Я так понимаю, — смущенно отвернувшись, говорит Субин, — у вас исполнилось какое-то желание. Значит, боги нас простили. — У нас вроде бы ничего не изменилось, — Хосок пожимает плечами. Тэхен мягко целует его в висок. — А нам ничего и не надо. — Тогда пора отправляться. Я понимаю, вы устали, дорога назад неблизкая. — Со мной недавно связывался Чимин, сказал, что они нашли другой способ, нам только нужно выйти к ним на ту сторону храма. Никто даже не пытается гадать, что именно придумал Чимин, настолько им всем не хочется идти целый день обратно. Но сколько бы вариантов у них ни было, ни один из них не догадался бы о том, что действительно произошло. Они даже не сразу верят своим глазам, когда, дойдя до берега, с которого в храм попали Юнги с Чимином, видят причину. Но Юнги, сидя на мелководье, бьет по песку серебристо-белым хвостом и смотрит на них с растерянной радостью. — Я понятия не имею, что произошло, — говорит он сквозь смех, — но, когда я касаюсь воды, мои ноги превращаются в хвост. — А ты, парень, не шутил про желания, — Джин удивленно качает головой и, замечая вынырнувшего Чимина, кричит ему: — А ты там ничего эдакого не загадал? Но русал только светит своей счастливой улыбкой и виснет на Юнги. Намджун рядом, фыркнув, тихонько говорит Джину: — Вряд ли ему нужно что-то, кроме того, чтобы быть рядом с Юнги. И знаешь, — добавляет он, когда Джин смотрит на него, — я могу его понять. Джин хочет треснуть за все смущающие вещи, которые он говорит ему при всех, но Чимин спасает намджунову голову от сотрясения, когда кричит: — Давайте сюда, мы вас отбуксируем к кораблям! — Малой, тебе придется пообещать, — предупреждает Джин Субина, — что ты никому ничего не расскажешь. У нас компашка еще та, две русалки и осьминог, понимаю, но надо будет промолчать. — Молчать будет гораздо приятнее, если вы возьмете меня к себе в команду. — Или ты можешь пойти пешком обратно по джунглям, — хмурится Джин. Субин, хитро усмехнувшись, изображает задумчивость. — Или Намджун может узнать, как вы поздно ночью просили у богов, чтобы он всегда был здоров и счастлив и вы даже обещаете больше не считать себя капитаном. Джин вздыхает. Не хватало только на корабле его уменьшенной хитрожопой копии. Но, растянув самую неискреннюю улыбку, на которую способен, он протягивает руку. — Ты принят в команду. С тобой очень приятно иметь дело. — Учусь у лучших, — ухмыляется Субин, приподняв бровь, и радостно бежит смотреть на русалок поближе. * — Намджун, тебе надо меня отпустить. — Не могу, правда. — Тебе мало было? — смеется Джин, пытаясь уворачиваться от поцелуев, но Намджун прижимает его к двери каюты, обнимает так крепко, что простыня, в которую Джин успел завернуться, едва не падает. — Я понимаю, что ты ждал меня как невесту, которой родители только через полгода жениться разрешили, но я же не сбегу. — Теперь не сбежишь, но лучше удостовериться. Несмотря на то, что видимых увечий на теле Джина больше не осталось, и не смотря на уверенность, которую он излучал каждым своим шагом, внутри Джин еще долго стеснялся своего тела. Намджун обещал не торопить его и обещание сдержал, пока Джин не позвал к себе сам. Не только ожидание, но и то, как Джин вел себя в первую ночь, напоминало, будто они поженились накануне — Джин страшно смущался, раздеваясь, вздрагивал от каждого прикосновения. Намджун, дорвавшись, целовал его везде, где мог дотянуться, наглядно показывая, как тяжело было терпеть столько времени не имея возможности прикоснуться. — Если ты не уйдешь к себе сейчас, пока никто не проснулся, над нами потом еще долго будут шутить, — произносит Джин и заворачивается в простыню покрепче. Намджун вздыхает. Придется идти одеваться. — Не вздыхай, Тэхен наверняка до сих пор не простил мне ту шутку. — Тэхен? Да он же душка, — Намджун влезает в одежду, которую немалым трудом находит по всей комнате. — Самый безвредный человек в мире. — Ну как человек… — Ну как безвредный, — добавляет Намджун, когда открывает дверь. На палубе сидит большая часть команды, которая только чудом могла проснуться в такой час. Чудом или уговорами хитрого Тэхена, который сидит впереди всех с мордой довольного кота. Они точно ничего не придумают. Намджун стоит в одних штанах, с носками в руке, в рубашке навыворот, а Джин и того хуже — в одной простыне. — Господи, — передразнивает Тэхен, насмешливо оглядывая пятна на груди Намджуна, — ты от него живого места не оставил, да? — Ну уж нет, — Джин затаскивает Намджуна обратно и захлопывает дверь. За стеной слышатся аплодисменты и, глядя друг на друга, Джин с Намджуном тоже взрываются смехом. Джин обнимает бережно, жмется щекой, вздрагивая под трепетной волной тепла, когда Намджун целует его в макушку. — Воспитал на свою голову. — Не думаю, что нам удастся спокойно выйти к завтраку. Джин роняет простыню и лукаво улыбается. — А может, к черту завтрак?