Тик — Так, Тик— Так.
И пустота. Коля бесцельно ведёт рукой, стараясь насщупать хоть что-нибудь, но чувствует лишь как холодок пробегается меж его пальцев, растворяясь. Глаза не видят…или так лишь кажется из-за кромешной тьмы. Коля блуждает руками по воздуху и рискуя, делает шаг вперёд, а не почувствовав препятствия вновь шагает в черноту. Чувство собственной уязвлёности не покидает Колю и он поддаваясь секундной панике делает ещё несколько крупных шагов, ориентируясь по звуку часов. С каждым приодолённым шагом они начинают тикать громче. И он наконец-то водя руками, едва ощутимо касается холодного материала, тут же, словно обожжённый, одёргивая ладонь. Его холод, словно островок надежды в океане тоски. Коля хватается вновь, сжимая в ладони. Холодная, витиеватая дверная ручка, аккуратно ложиться в руку, легко поддаваясь напору и открывая невидимую для Коли дверь. Ощущение пустоты проходит с первыми лучиками мягкого света из торшера. Коля жмурится, стараясь привыкнуть и одновременно оглядывается, подмечая знакомые пейзажи. И наконец-то решаясь, делает шаг вперёд погружаясь в тепло и свет. Дверь исчезает, а за ней вырастает обыкновенная стена с бежевыми обоями. Коля стоит на месте, привыкая к яркому свету и жадно вдыхая воздух, стараясь это делать как можно тише. Он стоит немного в тени от огромного серванта, оглядывая всю комнату. По середине громоздится круглый деревянный стол, чуть подаль от него стоит кровать со смятым одеялом, кругом колонны с низкими арочными сводами, скромный рабочий стол в углу со множеством бумаг. Но картина не была бы завершённый без него. Не торопясь из-за рабочего стола встал Клаус. Коля безошибочно мог в нём угадать штандартенфюрера СС, за исключением нескольких, бросающихся в глаза, деталей. Фуражка оставленная на столе, не прикрывала немного отросшие, некогда бывшие ёжиком, тёмные волосы Ягера. Они слегка забавно завивались, особенно над ушами. Так же как у Колиного Клуши после нескольких недель без стрижки. И вроде бы этот Клаус был моложе…но выглядел он почему-то старше. Острый взгляд, слегка загорелая кожа, чисто выбритый подбородок, серые доспехи из застёгнутого кителя и штанов. От Коли не укрылась и другая перемена, ремень был приспущен и застёгнут не как обычно на одни из первых дырок, а на почти последние и обхватывал снизу округлый живот, достаточно прилично выпирающий. Но Ягер всё ещё в штабе, в своём кабинете, слегка пухлыми щёками и крайне уставший. На столе у него покоится яблоко, Клаус очень любит этот фрукт. Коля притаившись в тени серванта наблюдает за Клаусом из прошлого,…но явно немного другого прошлого. Возможно именно того самого прошлого, которое не случилось… Звучит нелепо. Это всё похоже на ту ситуацию в которую бы попал Клуша, если бы не догнал Колю или вовсе не погнался за ним. Тоскливо. Коля набравшись смелости и не в состоянии больше наблюдать за бесцельным скитанием Ягера по кабинету, вновь сделал шаг вперёд, выходя из полумрака угла. Но ничего не происходит. Время не замедляется, Клаус не останавливаясь, вновь огибал стол, скользя пальцами по скатерти и задумчиво наблюдая, за всполохами фонарей патрульных на улице. Жить в концлагере, отнюдь не из удовольствий, кругом всё пахнет смертью, даже в чистых кабинетах штаба. Мягкий свет одного из трёх зажённый торшеров падает Коле на коженые ботинки и он чувствует просачивающиеся воспоминания о недавнем подарке Клауса. Ботинки немецкие, с аккуратно и крепко прошитой подошвой и едва заметной печатью на язычке. Смутные ощущение фальшивости реальности окутывают его всего, заставляя сделать ещё один шаг, оглядывая немца. Клаус наконец-то замирает, равно вздохнув и Коля узнаёт этот замаскированный под усталость потерянный взгляд. От Клауса пахнет топлёным молоком с душистым мёдом. Он словно не видит Колю и растерянно смотрит себе на живот. Узнай, что он беременный, его бы давно высвистнули из СС, либо подчистили. Почему же тогда он всё ещё тут? Коля озадаченно смотрит на Ягера, словно ожидая ответа. Тот лишь молчит, боязливо и неуверенно коснувшись живота ладонью. Щёлкает застёжка с символикой СС и ремень вместе с кобурой оказывается висеть на ближайшей спинке стула. Клаус тонкими пальцами, продевает крупные металлические пуговицы через петельки и распахивает серый китель. Коле Ягер кажется таким родным и чужим одновременно. Сейчас, в полумраке собственного кабинета он как никогда открыт и уязвлён, постепенно скидывая дневную броню. Немного напуган и озадачен. У Коли защимляет сердце от нежности и желания коснуться. Так всё и было бы? Если бы Клаус остался? Коля бесцельно проходит вперёд, катнув яблоко ладонью. Оно падает на свой румяный красный бок, привлекая внимание Ягера. Немец вздрагивает, сполошись и успокаивается, кладя свою ладонь поверх Колиной, останавливая движения фрукта. Ладонь у него холодная и влажная. Волнуется. Или гармоны. Клаус не чувствую руки Коли, скользящим взглядом проходясь мимо русского. В близи более заметно — пополнел. Выдаёт беременность за внезапную полноту? Долго не сможет. Коля не выпускает его руку, притянув к себе и обняв за талию. Почему-то невероятно стыдно за этого себя, сбежавшего и оставившего его одного. Клаус выходит из невидимых ему объятий и более уверенной походкой возвращается к рабочему столу. Словно всё для себя решил. Между стопок бумаг, карт с отмеченными крестиками мест, книг ещё парой яблок с лампой, лежит сиротливо листок, на бережно очищенном островке стола с аккуратно вывидимыми чернильными буквами с лёгким наклоном. Клаус взяв перо, садиться, выводя последнюю строчку на листе внизу и ставя точку, словно ставя точку на их отношениях с этом мире. Почерк у него красивый, немного островатый, как его характер и витиеватый с выразительной «М». Он скользит пальцами по буквам, разглаживая листок с какой-то едва ощутимой нежностью и трепетом.Дорогие Мама и Папа, как у вас дела? Всё в порядке со здоровьем? Мама, только не говори мне, что ты снова продавала целый день цветы на рынке? Папа, будь осторожен, когда вновь полезешь чинить крышу, пятая ступенька лестницы может проломиться, а лучше вообще не лезь, дождись меня или попроси соседского сына. У меня для вас крайне важная новость. Хорошая она или плохая, решать только вам. Мама, ты давно хотела внуков и это наконец случилось. Дорогие родители, вы скоро станете бабушкой и дедушкой. Поспешу вас разочаровать, свадьбы не будет, хотя ты так этого хотела, мама. Прости, что вновь разочаровал и не оправдал ожидания. Я знаю, именно выполнение ожиданий приносит ощущение стабильности, но о какой можно говорить стабильность в наше время, папа? Этот ребёнок не от офицера стоящего выше меня по чину, и даже не от адъютанта, и вовсе не от немца… Люди расходятся и сходятся, несутся вперёд, стараясь зачистую не глядеть правде в глаза, а ещё лучше не оглядываться. Вдруг затянет. Вдруг эмоции будут слишком сильные, что словно цунами накроют весь здравый рассудок. Так бы я тебе сказал, мам. Но… Это не так, это не тот случай. У него была своя жизнь, а я влез в неё и прилично так, там наследил. Я не имел на это право. Я ломал много судеб, хоронил сотни жизней, но его я любил, да и чего же таить — люблю до сих пор, поэтому отпустил. Ведь так делают люди с невзаимной любовью? Отпускают… Оставляют записки, тихо уходят. Он мне ничего не должен. И он не знает о ребёнке, нет, мам. Я и сам понял слишком поздно, но избавляться от него я не хочу. Если бы этот малыш был в виноват в нашей разлуке, было бы чуточку легче. А так вся вина остаётся лишь на наших…моих плечах. Мам, мамочка, мне уже не пятнадцать, я справлюсь, постараюсь стать хорошим отцом, найду новую работу, куплю небольшой домик на отложенные сбережения. Всё же я не такой бедный, как всем кажется. Не надо высылать мне деньги, иначе пришлю обратно следующим же письмом. Как обустроюсь тут же напишу, может получиться даже приехать. Я очень скучаю… Своего ребёнка я хочу назвать славянским именем, в честь отца. Мальчик будет русским, я чувствую это. Мне бы хотелось его крестить по провославным обычиям. Многие русские женщины и омеги вышли замуж за немцев, думаю я смогу найти священика в нужное время. Мир меняется, мам, слишком стремительно, что бы за ним поспевать. Рано или поздно нас всех поглотит и мы станем лишь заложниками обстоятельств, но лишь бы не чьих-то желаний, как это уже есть сейчас. Бороться за своё счастье и свободу — это главное чему я научился от этого слишком дерзкого, но не сломленного русского, что смог меня покорить. Мир меняется и выживают либо сильнейшие (но время господство подошло к концу), либо хитрейшие, либо более приспосабливаемые. Я не знаю, что будет, мама, дальше, но я знаю чего хочу сейчас. И впервые в жизни, я наверное, не боюсь её менять. Я вас очень сильно люблю, передай, пожалуйста папе, что сейчас наверное сидит за столом рядом и смотрит, как ты читаешь моё письмо, что я прекрасно знаю, что он никогда не хотел, что бы я доказывал ему собственную мужественность. Я пошёл в армию не из-за этого, уже не важно из-за чего. Берегите себя, и знайте, я всегда готов пожертвовать всем на благо своей семьи. С любовью ваш сын, Клаус.
«К» прописана особенно размашисто и жирно, с ощутимой уверенностью и давлением пера на листок. Чернила в углу размазались, оставив отпечаток пальца немца. Ягер бережливо складывает письмо пополам, вкладывая его в конверт и ставя печать с символикой — так точно дойдёт до адресата. И печать о конфиденциальности с подписью: От Штандартенфюрер Ягера, дабы не вскрыли. И марку. С белочкой. От Коли не укрывается лёгкая улыбка Клауса. Ягер открывает нижний ящик стола, складывая письмо по верх ещё нескольких десятков таких же писем, со старыми датами и повторяющимися адресатами.«Герру и фраур Ягер» «Николаусу Ягеру» «Семье Ягер» «Штандартенфюреру Николаусу Ягеру» «Нашему сыночку, Клаусу Ягеру» «Племяннику, не знаю какого он звания, но зовут его Ягер и он точно из СС» «Дяде Клаусу»
И ещё несколько десятков, совсем ещё свежих или уже порядком затёртых. Клаус всех их хранил в ящике в столе, изредка доставая и перечитывая, оставляя едва заметные жирные следы на сгибах конвертов. Он это делал без перчаток. И не единого официального письма с печатью Третьего рейха, Вермахта или СС с деловыми адресатами. Они покоялись немного в другом месте, прямо под столом, в мусорном ведре, торча из него своими смятыми краями. А пара коженых сероватых перчаток со швами с внешней стороны были оставлены лежать на столе рядом с трубкой. Коля не сумев побороть любопытство, пока Клаус не видит, стянул со стола трубку, тут же юркнув в тень серванта. Не хотелось травмировать и так шаткую психику немца, висящим в воздухе предметом. Из чёрного лакированного дерева, трубка, была абсолютно чистой и табака в ней не наблюдалось. «Молодец, бережёшь себя и ребёнка.»— Коля слегка улыбнулся, поспешно замечая, что Клаус встал из-за рабочего места. Русский стараясь как можно тише, сунул трубку на нижнюю, не закрытую стеклянной дверцей, полку. И опустив взгляд на пол, с ужасом увидел свои следы на ворсе ковра, молясь что бы Ягер был не настолько наблюдательным. В дверь три раза постучали и Клаус громко кинув через плечо, что-то на немецком, в духе «войдите», запахнул китель, оборачиваясь лицом к посетителю. У двери стоял Тилике, которого Коля всякий раз видел таскающимся хвостиком за Ягером. Он смотрел на штандартенфюрера таким странным осуждающе-понимающим взглядом, что складывалось впечатление, будто он сам ещё неопределился, что чувствует или должен чувствовать. — Герр Ягер… Клаус. — он прочистил горло, не отводя взгляда от немца и словно решив для себя что-то, сказал более уверенно и с неким сочувствием: — Я знаю. Клаус неожиданно горько усмехнулся, отворачиваясь к окну: — Разве так заметно? — Слухи уже ходят. — Тилике подошёл ближе, стараясь увидеть в окне тоже что и Клаус. — Слухи ходят всегда. — резонно заметил Ягер. — Заметно. Тебе стало плохо на построении. — этот быстрый переход на «ты» Коле совершенно не понравился. — Я же уже говорил. Я отравился и не более. — Клаус отмахнулся, стараясь уйти от ненужных разговоров. Были порой у старого друга такие припадки, когда он готов был рвать и метать, лишь бы добиться правды и её признания. — Не верю. Ты всеяден, тебя один хрен отравишь. — адъютант продолжил словесное наступление. Коля покачал головой из тени серванта — этот человек совершенно не знает его Клауса, которого тошнит с голубцов и у которого острая непереносимость сырого лука. Но явно в столовой СС не подавали голубцы, а лук Клаус всегда выковыривал, поэтому это скорее всего был утренний токсикоз. Иногда от него помогала вода с лимоном. Коля вздохнул, подумав, что у этого Клауса совершенно нет времени пить воду с лимоном и лежать в кровать до того момента, пока не перестанет кружиться голова. У этого Клауса нет времени на себя, не то что на ребёнка, пусть ещё и не родившегося. Тилике решил пойти на милость и понизив градус осуждения в голосе, спросил: — От кого? — От Коли…— прозвучало совсем пристыжено-виновато. Будь Клаус котом, он бы непременно прижал ушки к голове и поджал хвостик. В любой другой момент, Коля бы умилился, если бы не обсуждали его персону. — Ясно… — только и выдал из себя Тилике, моментально потеряв все слова и замолчав. — И что же меня выдало? — спустя минуты молчание спросил Клаус, наконец обернувшись к собеседнику лицом. — Сколько я тебя знаю, ты всегда был худым и сдержанным. У тебя скачет настроение и это заметно, ты сорвался на молодого курсанта, за то что он подкатывал свои яица к однокурснику омеге. Пусть это и было справедливо, но можно было бы и не так эмоционально. Ну и ты немного раздался. — осторожно добавил в конце Тилике, пожав плечами. Клаус вздохнул, оперевшись на край стола и сказал: — Я пойду в отставку, Тилике. В крайчащие сроки собиру вещи и напишу заявление об уходе. Прости, что тебе пришлось терпеть мой дерьмовый характер. — он слабо улыбнулся. — Особенно в последние несколько недель. — Так значит ты оставишь этого ребёнка? — адъютант скорее утверждал, чем спрашивал и не выглядел особо удивлённым. — Это из-за того, что он от этого русского? — он скептически поднял бровь, а Коля прищурился, обещая себе, что разобьёт о его голову этот чёртов хрустальный кувшин с пойлом из серванта, если тот не замолчит. — Это из-за того, что он мой. Он не в чём не виноват. — Клаус посмотрел сурово, так, как только он умеет. — Я всегда знал, что ты не тот за кого себя выдаёшь. Ты не бессердечная сволочь, Николаус, таких как ты ещё поискать надо, возможно здесь их и вовсе не найти. — Тилике улыбнулся. — Всё в порядке? — он наконец-то заметил этот замученный взгляд поникших синих глаз штандартенфюрера. И сведя брови к переносице, тихо шепнул: — Даже у бравых штандартенфюреров трескается броня… Тебе нужно отдохнуть, Клаус, а лучше сначала прилечь. Прости, я погоречился. Ты слишком хорошо умеешь делать вид, словно всё хорошо. Просто профессионал. А ведь ничего не хорошо, да? Ты ешь через раз, боясь что тебя начнёт тошнить, всё чаще пережидаешь головокружение, закрыв глаза прямо на совещании или привалившись к стене в коридоре, а по вечерам никого не выпускаешь в свой кабинет. — Тилике смотрел серьёзно и взглядом человека всё знающего. Коля его недооценил, он умеет наблюдать. — Я помогу тебе собрать вещи. И у тебя не дерьмовый характер. Таких как ты я встречал редко, надеюсь у тебя с твоим ребёнком всё будет хорошо. — он неловко хлопнул Клауса по плечу, даже не зная как по-иному поддержать такого странного, но крайне стойкого человека. — Ты любил его? — неожиданно спросил адъютант внимательно вглядываясь ему в глаза. Коля слышал, что они зеркало души. — Люблю…— тихо прошептал Клаус сведя брови к переносице. И Коля узнал в нём своего Клушу, домашнего, родного…любящего. — Любить никто не запрещает. Но он от тебя ушёл. Люби лучше ребёнка, вот тебе мой совет. — он сочувствующе поджал губы. Клаус потерянно кивнул. Коля, переступил с ноги на ногу, нечаянно задев торшер и тот, с громким грохотом свалился на пол, заставив Колю подскочить и обнаружить себя лежащим в своей постели. Всего лишь очередной крайне реалистичный сон. За исключением только одного: по немецки он не шпрехает. Видимо эта супер способность у него проявляется лишь во снах, что крайне печально. Коля потёр глаза оглядываясь по сторонам и стараясь найти причину его внезапного пробуждения. А сон-то был интересный. В комнате он был один, вторая половина кровати пустела, намекая на некогда присутствие другого человека, лишь смятой подушкой и сборовленным одеялом. Коля подполз к краю постели и увидел еле сдерживающего смех в перемешку с болезненным скулежом, мужа валяющегося на полу и свернувшегося в калачик. — Я запнулся… — жалобно выдал он. — Об угол кровати. — Что уже из-за живота ног своих не видишь? — рассмеялся Коля, помогая ему встать и под его недовольное пыхчение целуя в висок. — Может и так — Клаус усмехнулся, довольно откидываясь на подушку и играючи потискав Колю, словно кот, жмякая руками его за бок. — Мяу. — Мяу.