warmth

Почтальон этим утром приносит дурную весть, и Энн жалеет, что гонцов, подобных ему, больше не сжигают, не вешают, не четвертуют, и не топят заживо в кипящем масле, потому что эти все мучения — ничто по сравнением с тем, что она сейчас чувствует. Энн сгибается пополам, сотрясаясь от рыданий. Потому-что-невыносимо, потому-что-невыносимо, потому-что-невыно… И набатом в висках, пишущей машинкой выстукивает на внутренней стороне век: «…У Гилберта тиф… Наверное, подхватил где-то в Торонто… Говорят, он протянет недолго… Лучше не приезжай, Энн, он просил…» Какого черта он еще что-то просит?! Какого черта она здесь плачет, вместо того, чтобы первым же поездом отправится в Эйвонли, откуда уехала всего неделю назад, поссорившись с Гилбертом?! Энн пытается подняться на ноги, но ноги не держат, и она падает обратно на кровать. Злосчастное письмо лежит на прикроватной тумбочке, и она боится даже смотреть в его сторону. Энн боится ехать первым же поездом, потому что если это правда, и она застанет его умирающим, как она будет жить? О боже, рывком поднимается на кровати Энн, как ей жить, если он умрет? Она запускает пальцы в волосы, остервенело и отчаянно. И выбегает из пансиона.