Лучше, чем ничего

Саня Не понял. — «Ты меня хочешь» чего? Ударить? — уточняю я, начиная смеяться. Блин, поц, я, конечно, готов поддержать любую авантюру, но зубы ныне дорогие. Так что если тебе для расслабона действительно необходимо начистить кому-то морду, я готов поучаствовать, но сперва придётся оговорить правила. И первое правило нашего импровизированного бойцовского клуба: не бить по зубам! Серьезно, бро, они мне дороги, как память. Второе правило: боксерской грушей я не стану. Вломишь мне, знай, ответ прилетит незамедлительно. Не очень я люблю драться, но инстинкт самосохранения работает у меня, как часы. И он не раз демонстрировал мне, на что я способен. Помню, ко мне как-то во дворе прицепились гопники. Трое на одного, братишки, че за фигня? Я после такой встречи еще неделю хромал на обе ноги. Но и с их рож синяки слезали не меньше. По крайней мере, больше они ко мне не подходят, ограничиваясь детскими оскорблениями, на которые мне насрать с высокой колокольни и подтереться лопухом. — Без «чего», — напряженно выдыхает Дитрих. Усиленно пытаюсь проанализировать ситуацию, но соображалка работает вхолостую. Интуитивно-то я чувствую: где-то подвох. Совершенно точно подвох есть. Однозначно. Подвох с большой буквы «П» и возможным продолжением «издец». Но смысл ответа мне не понятен, хоть ты тресни. Может, и я слегка перебрал? А может и не слегка. — Не врубаюсь, — сдавшись, признаюсь я, силясь параллельно с тухлыми умозаключениями интерпретировать еще и направленный на меня взгляд. Дитрих напоминает удава, готового наброситься на кролика. Кролик, выходит, я? Знаю, отношения у нас натянутые, но и предположить не мог, что все это время староста так страстно желал протереть моим лицом полы. Чистюля, посмотрите-ка. — Сейчас врубишься, — обещает мне староста, а в следующее мгновение со всей дури вбивает меня в кухонную столешницу. Что происходит-то? Махач уже начался? Александр Не стоило тебе так тупить, Майский. Ох, не стоило. Следовало дать мне по роже, пока был шанс. Или хотя бы назвать выродком и выйти из кухни. Сделать хоть что-то, что дало бы мне понять, какую херню я творю. То, что отрезвило бы меня. Выбросило из головы идиотскую необоснованную надежду хер пойми на что. В крайнем случае, мог хотя бы убежать. А ты стоишь и лыбишься, строя из себя дурачка. Или являясь им. Вот только отсутствие интеллекта не снимает с тебя ответственности за происходящее. — Не врубаюсь, — говорит Майский, пожимая плечами. Не врубается он, посмотрите. Хули тут врубаться? Намек размером с галактику. Это даже, блять, не намек. Голая, сука, правда. Бери и жуй, не подавись. Так нет же… С явным недоумением на глупой роже продолжаешь затягиваться косяком, абсолютно не понимая, в каком положении находишься. Или понимаешь, но не уходишь? Эта мысль мгновенно заполняет собой мою голову, вытесняя любые сомнения. И планка моя падает. — Сейчас врубишься. Наверное, со стороны это звучит как угроза. Она и есть. Действую на голых инстинктах, оказываясь непростительно близко к Майскому. Вжимаюсь в него, запускаю пальцы правой руки в его густые нечёсаные волосы и собираю их в кулак на затылке, чтобы зафиксировать парня в удобном для меня положении. Левой же рукой упираюсь в столешницу, перекрывая Майскому путь к отступлению. Поздняк метаться, парень. Мосты за спиной полыхают. Я никогда не целовался с парнями, что уж говорить о большем. Предполагал, что пока я не перехожу черту, есть шанс, что я никогда не сорвусь. Но сейчас смотрю на Майского, еле различая в темноте очертания его удивленного лица. Вижу блеск в широко распахнутых глазах от света фонаря за окном. Ловлю теплое дыхание с запахом травки. Чувствую напряжение во всем его пышащем жаром теле. И в голове возникает шальное: «Разок-то можно? Всего один раз». «Хреновая идея», — тут же прилетает от внутреннего голоса. Конечно, хреновая. Пиздец хреновая. Ебаться, какая хреновая, блять, идея! Одно дело — смотреть на торт через стекло витрины, хотеть его, не представляя, каков он на вкус. Можно себя убедить, что он только выглядит аппетитным, а на деле говно говном. Другое дело — смотреть на торт, который ты уже попробовал. Обратного пути не будет. Фатальная ошибка, которую я совершаю осознанно, впиваясь в податливые губы Сани. Впиваюсь, все еще ожидая сопротивления. Впиваюсь, все еще его не получая. Походу, у парня там винда перезагружается. Надо бессовестно пользоваться моментом, чтобы затем всю жизнь прокручивать его в голове и, возможно, дышать им одним. Единственным хорошим воспоминанием за все гребаное существование. Воспоминанием, из-за которого я потеряю право считать свою жизнь бессмысленной. Стоило родиться хотя бы для того, чтобы пережить эти пару минут. Без стеснения провожу языком по неплотно сомкнутым мягким губам. Прикусываю нижнюю губу Майского, несильно оттягивая, а затем сжимаю кулак с пучком его волос сильнее. Заставляю парня слегка задрать голову, и целую его глубже. Кажется, он пытается отстраниться, но я ему этого сделать не даю, лишь усиливая напор. Поздно, Саня. Поздно. Саня Нихуя себе поворот! Целый, сука, поворотище. Погодите-погодите-погодите… То есть я правильно понимаю? Когда Дитрих говорил, что хочет меня, он имел в виду, что Хочет Меня? Я был готов к чему угодно, но не к этому. Понимаю, алкоголь вдарил по мозгам, а потом его еще и дурью шлифанули, у неподготовленного организма может случиться своего рода приход. Но перепутать меня с девушкой… В какой кондиции надо быть? Ну или, скорее, не перепутать, но… Знаю я таких индивидов, которые, знатно прибухнув, готовы приставать и к столбу. А девушка или парень: нахуй-похуй. Ладно, казалось бы, с кем не бывает? Но вот от Дитриха я такого всплеска тестостерона ожидал в последнюю очередь. Был уверен, что предложи ему уйти в монастырь изучать великие письмена, и он бы без раздумий согласился. И тут здрасьте, пожалуйста! Мачо-хуячо на тропе войны! Абстрагировавшись от нюансов ситуации, не могу не заметить, что… блин, целуется он классно. Хотя еще немного и я начну давиться. Язык слишком длинный. И сильный. В языковой борьбе я получу нокаут в первом же раунде. От такого напора хер отбрыкаешься. Но опыт для меня уникальный. Начать хотя бы с того, что меня никогда и никто не целовал первым. Инициатором всегда являлся я, и, не буду врать, особой страстью я никогда не блистал, беспокоясь, что могу нечаянно не рассчитать силы и навредить. Дитрих нихера не беспокоится. Если он прижмется ко мне ближе еще хоть на миллиметр, столешница, упирающаяся мне в поясницу, начнет срастаться с ней на молекулярном уровне. А затылок жутко ноет от сдавливающей хватки. Может, прекратишь драть мне волосы, ебанутый?! Но все эти неудобства как-то меркнут на фоне других странных, но поразительно приятных ощущений. У меня, видимо, тоже кукуха свое откукухала, раз все это с какого-то хера меня заводит. Да, я всегда разглагольствовал о том, что окажись в постели с мужиком, не растеряюсь. Но… Что-то я слегка растерялся. Может, трава какая-то паленая? Или мне просто настолько необычно ощущать себя таким желанным кем-то? Это тебе не скованные поцелуи в туалете под музыку Верки Сердючки, не сухие — в постели с девушкой, которая после секса отворачивается от тебя, утыкаясь в телефон, и не влюбленные, которыми ты с нежностью убираешь слезы с щек девушки, которая уже через пару дней разобьет твое и без того держащееся на соплях сердце. В этом конкретном случае я ситуацией, если подумать, вообще не владею. Дитрих забирает на себя весь контроль. Даже тот, который ему никто добровольно не отдавал. И хотя мы почти одного роста и комплекции, сейчас мне почему-то кажется, что он намного меня сильнее. И независимо от моих желаний, я все равно из его хватки не вырвусь. Это тоже заводит. Кажется, сегодня вечер открытий, в который я узнаю о себе много нового. Губы шершавые. Сказал же пользоваться гигиеничкой, идиотина. И холодные. Зато язык горячий и сильный. Пытаюсь выпихнуть его из своего рта. Хер там плавал. Я вообще не могу пошевелиться. И колени почему-то дрожат. А Дитрих лишь продолжает напирать, как танк. Поцелуй слишком долгий. Я начинаю задыхаться. Губы саднят. А староста все никак не отлипает. Наверное, стоит попробовать его оттолкнуть. Наверное, стоило об этом подумать раньше, нет? С другой стороны, если мне это приятно, так хер ли пальцы гнуть. Дитрих, конечно, завтра, протрезвев, знатно охуеет и пойдет мне бить морду. Это к гадалке не ходи. Все на меня свалит. Да собственно и пусть, не он первый, не он последний. К тому же староста явно в неадеквате, а я-то соображаю трезво. Значит, вина за происходящее действительно ложится на мои плечи. Надо бы его уже от себя отодрать. Я вот-вот помру от асфиксии, а спина моя совершенно точно станет неотъемлемой частью кухни. Но блин. Еще пару секунд. Пару секунд и хватит. Пару-тройку. Александр Я влип окончательно. Ощущаю себя поездом, который слетает с полуразрушенного моста в пропасть прямо навстречу ледяному потоку. Впечатление, будто бы все то, что во мне накопилось за долгие девятнадцать лет, вся неудовлетворенность и миллионы назойливых фантазий, мучавших меня последние лет пять, обрушиваются на беднягу Майского. Я не могу им удовлетвориться. Кусаю губы, облизываю небо и язык, вжимаюсь в него, то и дело перебирая пальцами волосы на затылке, и мне всего этого невыносимо мало. А Майский, как назло, слишком податлив и не особо торопится меня останавливать. То ли пьяный, то ли дезориентирован происходящим. Самую малость чувствую себя сволочью, которая пользуется чужой беспомощностью. Возможно, замаливать этот грешок придется до самой смерти. Но сейчас меня это волнует меньше всего. По вискам бьет единственная мысль: «еще». Руководствуясь именно ей, я запускаю свободную руку под футболку парня, касаясь кончиками пальцев горячей кожи ходячей печи. Майский вздрагивает. А я, почувствовав это, возбуждаюсь лишь сильнее. Интересно, в постели он тоже будет вздрагивать от каждого прикосновения? И какой у него голос, когда он стонет? И какие части его тела особенно чувствительны? И я хочу увидеть его лицо, когда он кончает. Остановись. Остановись. Остановись, блять. Не могу. Не хочу. Саня Рука ледянющая! Словно у покойника. А я, как назло, люблю холод. Контраст температур — мой маленький фетиш. Ситуация, которая и до того контролем не отличалась, выходит из-под него окончательно. Дитрих, ты серьезно собираешься меня еще и помацать? Смотри, не нащупаешь мягкой груди, врубишься, что происходит, и убежишь в туалет горько плакать. Но рука останавливается на моем животе. Большой палец едва касается пирсинга на пупке. Блять, не делай так. Все мои проколы наградили меня нехилой чувствительностью в местах, где их оставили. Так что просто… остановись. Но сказать-то я об этом не могу. Рот-то, блять, занят. А если у меня встанет, я хер знает, чем все это обернется. Ловлю руку Дитриха и пытаюсь ее убрать с живота. Ноль реакции. Упираюсь руками в его плечи, в очередной раз пробую отодвинуть от себя пьяное тело. Ноль реакции. Сжимаю пальцы на шее старосты, стараясь хотя бы так отстранить его от себя. Мне кажется, или чем больше усилий я прилагаю, тем меньше шансов на успех? Впечатление, что Дитриха это лишь раззадоривает. Рука, что до того сжимала мои волосы, внезапно ловит оба моих запястья, сдавливает их в тиски и с грохотом прижимает их к кухонному ящику над моей головой. Я сделал только хуже. Положение моих дел следовало бы интерпретировать, как хреновое. А я возбуждаюсь… Это вообще нормально? Вопрос риторический. В таком положении я и так на грани, а если он не прекратит лапать мой живот, пиши пропало. Что делать-то? Как его отвлечь? В голову приходит идиотская идея. Уровень тупости: десять из десяти. Перенаправлю-ка я его внимание на другое, и, быть может, Дитрих оставит мой живот в покое? Хотя бы его. Подумав об этом, прекращаю свои хлипкие попытки вырваться из мертвого захвата старосты и впервые за целую вечность, которую длится этот поцелуй, отвечаю ему. Отвлекаю, так сказать. Ну не дебил? Реакция следует незамедлительно. Правда, не та, на которую я рассчитывал. Даже, блядь, не знаю, почему. Александр Мне ведь не кажется, нет? И Майский правда целует меня в ответ? Меня начинает штормить. Осознание происходящего ударяет в голову хуже алкоголя. Последние внутренние блоки разлетаются в пыль. Я перестаю вжиматься в Майского, убираю руку с его запястий, но лишь для того, чтобы подхватить его за бедра и одним махом усадить на столешницу. Слышится звон посуды, который может привлечь людей из комнаты за стеной. Да к черту. Теперь Майский упирается затылком в дверцу кухонного ящика. Я же, расположившись между его ног, впиваюсь пальцами в его поясницу, притягивая к себе. Меня даже не смущает, что в таком положении он совершенно точно почувствует весь накал моего возбуждения в паху. И все это в процессе поцелуя, разрывать который у меня нет ни сил, ни желания. Саня В какой-то момент я теряю связь с реальностью. Ощущения слишком классные. А я человек простой: «Приятно? Наслаждайся». О последствиях, так и быть, подумаю позже. Все мысли, внутренние беспокойства и перипетии стираются. Я не хочу, чтобы это заканчивалось. Иногда так хорошо просто отпустить ситуацию и позволить кому-то другому взять над ней контроль. Тело напряжено, но при этом я ощущаю полную расслабленность. Просто плыву по течению. Тем более, что мое легкое замешательство из-за возможного стояка развеивается, когда я понимаю, насколько возбужден Дитрих. Понимаю, правда, неожиданной частью своего тела, в которую староста с таким напором упирается. И… Так… Никакого течения, Саня. Ты не плывешь. Ты летишь. Летишь в пизду! Пора тормознуть. Вот сейчас точно пора! Уже без пары-тройки секунд. Серьезно, мы оба ебанулись. Руки Дитриха снова под моей футболкой. Только теперь гуляют по моей спине, вызывая табуны мурашек частично из-за прохлады, частично из-за ощущений. А затем староста начинает опускать руки к моей ширинке. Так! Стопэ, братан! Я уже подумал об этом пару секунд назад, но нихера не предпринял. Возьми себя в руки, Саня. Нельзя же потворствовать своим низменным желаниям. Даже настолько сильным. Даже если ты Впервые настолько этого Хочешь. Как бы мне ни было приятно, нам действительно пора закругляться. Дитрих расслабился и теперь больше лапает меня, нежели держит. Так что я ловлю последние секунды удовольствия и внезапно резко отталкиваю парня от себя. Он отходит от меня на шаг, но даже в темноте я вижу блеск в его глазах, означать который может только одно: он собирается накинуться на меня вновь. А смогу ли я его оттолкнуть во второй раз, я не знаю. — Сдурел? — потому сдавленно выговариваю я, вытирая дрожащей рукой влажные губы. — Если нас запалят, будет пиздец! — безбожно вру я. Нет, не в этой компании. Застукай нас кто из ребят, и реакции могло бы быть только три: Первая: тот, кто нас увидит, с тихим «ну, нахуй» выйдет из кухни, чтобы хранить нашу тайну до самой смерти. Вторая: безудержный смех. Третья: «И схрена ли вы не сказали, что парочка?! Мы тут вообще-то все толерантные! Саня, не даешь нам возможности за тебя порадоваться! За это требуем проставон!» То есть бить бы нас никто не пошел, да и насмехаться не стал бы. Всем по барабану. Но клевета на друзей — единственное, что сейчас приходит мне в голову. Надеюсь, хотя бы это заставит мозг Дитриха очухаться и начать работать. Судя по тому, что староста не двигается с места, я добиваюсь нужного эффекта. Можно выдохнуть. — Окей, — наконец, выдает он, протягивая мне руку. Я вообще-то и сам со столешницы спрыгнуть могу, не маленький. Но зачем-то в ответ на этот жест не задумываясь протягиваю руку старосте. Его пальцы смыкаются не на моей ладони, а на запястье. Смыкаются сильно. Даже немного больно. А затем парень сдергивает меня с насиженного места и силком тащит из кухни. Я даже на мгновение пугаюсь, что он собирается устроить прилюдное шоу. Пугаюсь за Дитриха, ведь это он трясется над своей репутацией, мне-то до едрени фени. Но мы идем не в комнату. Дитрих распахивает дверь в ванную, включает свет и заталкивает меня вовнутрь. Ага, то есть мы еще не закончили? Я заинтригован. Но все еще задаюсь вопросом: «КАКОГО ХУЯ ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ?!»