Лучше, чем ничего

Саня Раздается щелчок запирающего механизма — последнее доказательство серьезности намерений Дитриха. Последний гвоздь, вбитый в крышку моего ментального гроба. Таким растерянным я себя чувствовал в последний раз лет в тринадцать. Когда привыкаешь принимать любое событие, как само собой разумеющееся, очень сложно справиться с ситуацией, которая под такое описание не подходит, с какой бы стороны ты ни пытался к ней подойти. Я и не справляюсь. Не могу выдавить ни слова. Сказать бы коронное-похоронное «Хэй, братишка», да слова застревают в горле. Ощущаю внутреннюю дрожь. Давление в районе груди. Это не страх. Если бы я боялся, воспринимать происходящее было бы куда проще. Я хотя бы понимал, что именно испытываю. Но я не понимаю. Не понимаю, как мог оказаться в такой ситуации. Не понимаю, кто этот человек, только что замуровавший нас в ванной. Не понимаю, что делать дальше. Не понимаю... с хрена ли мне все это так нравится. И уж тем более не могу себе даже представить, куда все это зайдет. Но мне любопытно. У старосты, судя по всему, таких проблем нет. В отличие от меня, он прекрасно понимает, чего именно хочет. И что важнее, знает, как это получить. Дитрих стягивает с себя толстовку, кидает ее на сушилку, затем врубает воду в раковине, видимо, чтобы заглушить возможные палевные звуки, и неумолимо надвигается на меня. Я невольно пячусь назад, пока не натыкаюсь задницей на стиральную машинку, заваленную всяким барахлом. Что-то благодаря мне падает на пол. Пластиковая крышка этого что-то отлетает к другой части ванной комнаты. Дитрих не обращает на это внимания. Его взгляд устремлен прямо на меня. Мой — куда угодно, только не на него. Смотрю на одинокую зубную щетку Макса, которую давно пора поменять. На истерзанный тюбик пасты, по которому плачет помойка. На душевую шторку с эмблемой Капитана Америки. На напольную плитку. Крайняя у двери пошла трещинами. А староста продолжает смотреть на меня. Только на меня. В упор. Не мигая. Я слишком взволнован. Эмоция для меня непривычная. Мне-то всегда казалось, что и перед угрозой смерти я буду расслабленно пожимать плечами с единственной мыслью «Не усложняй». Но нынешнюю ситуацию простой не назовешь, в каком бы дзене ты ни пребывал. И как, скажите на милость, не усложнять? Вопрос на миллион. Я-то не против продолжения, пусть и не знаю, чем мне это грозит. Не против. Я не против? Почему, блять, я не против?! А, похуй. Меня куда больше волнует Дитрих. Не так давно мы начали общаться плотнее, чем просто одногруппники, и мне это общение доставляет необъяснимую радость. Не хочется этого терять. Моя беда. Слишком быстро я привязываюсь к людям. Потому и стараюсь ни с кем особо не сближаться. Пара встреч, и я начинаю напоминать себе банный лист. Человек становится неотъемлемой частью моих будней, и я не могу остановиться внедрять его в свою жизнь все больше и больше, не спросив, а готов ли он к этому. Поэтому, поступая в университет, я четко для себя решил, что сближаться ни с кем не стану. Нарушал ли я это правило? Естественно. Жалел ли я потом об этом? Каждый раз. Тем и хороша сегодняшняя компания. Видимся раз в месяц и разбегаемся по своим параллельным вселенным. Не лезем друг к другу в души. Не навязываем свои проблемы. Не становимся слишком важными друг другу, зависимыми друг от друга, а потому… не причиняем друг другу боль. Помимо ребят в этой квартире, у меня дофига хороших знакомых, но лучший друг только один. И этот друг — мой батя. Но почему-то я вновь забываю о своем решении держать определенную дистанцию с окружающими людьми, когда начинаю общаться с Дитрихом. Наступаю на излюбленные грабли по сотому разу, чтобы затем привычно получить хорошенький удар по яйцам. Наверное, я предполагал, что мы слишком разные для дружбы до гроба. Или руководствовался чистым любопытством, ведь староста весь прошлый год являлся для меня настоящей загадкой. Всегда хотелось узнать, что же творится в голове у этого парня. Почему он именно такой, какой есть. И что им движет. Только я никак не мог найти точки соприкосновения. А когда нашел… В общем, поздно спохватился. После финта ушами на кухне дружбой наши отношения назвать не получится уже никогда. Почему все это меня так волнует? И почему абсолютно не волнует старосту? Мы что, внезапно поменялись местами, где теперь я мнительный идиот с палкой в заднице, а Дитрих — оторва, которому и море по колено? Всему виной трава! Саня, не нагнетай! Хватит надумывать хуйню и накручивать говно на вилку. Проще. Просто будь проще. Как обычно. Набираю в легкие побольше воздуха и резко выдыхаю с мысленным «похуй». Беспроигрышный способ взять себя в руки. Лучше молитвы или мантры. Дитрих приближается ко мне вплотную и упирается руками в стиральную машинку по обе стороны от меня, ловя мое бренное тело в своеобразный капкан. Одно дело — обжиматься с кем-то в темноте. Совсем другое — при свете электрической лампочки, когда непривычная близость позволяет разглядеть лицо партнера до мельчайших деталей. На мгновение мы оба застываем, просто смотря друг на друга. Может, староста хотя бы теперь начнет соображать, что делает? Отпрянет и побежит к двери? Сколько бы лишней херни можно было избежать, поступи он так. Или поступи так я. Но Дитрих не убегает. И я остаюсь на своем месте. Шершавые губы накрывают мои. Еще один поцелуй, выбивающий лишнее дерьмо из головы. Концентрируюсь на происходящем, одной рукой вцепившись в футболку Дитриха, а второй сжимая его правую скулу. Этап вопросов и замешательства пройден, время расслабиться и получать удовольствие. Так что я без зазрения совести отвечаю Дитриху в его же манере. Чем я хуже, в конце концов? Но не успеваю забрать контроль себе, как староста от меня резко отстраняется. Выглядит злым. Кажется, его бесит тот факт, что я перенимаю инициативу. Это даже забавно. Хочется продолжать его провоцировать. Играть на оголенных нервах, с азартом ожидая последствий. Хватаю его за ворот футболки и с силой притягиваю к себе, надеясь на третий раунд, проигрывать в котором не намерен, но староста резко наклоняет голову вбок, уклоняется от моих губ, и впивается мне в шею. Присасывается так, что даже немного больно. Но я не тороплюсь его прерывать, внезапно сталкиваясь взглядом со своим отражением в зеркале на шкафчике, что в аккурат напротив нас. С легким удивлением смотрю на свой растерзанный вид. Волосы, и без того не отличающиеся идеальной укладкой, благодаря старосте превратились в гнездо. Щеки горят. И мои каре-зеленые глаза сейчас кажутся абсолютно черными из-за расширившихся зрачков. Не знаю только, виною тому травка или все же Дитрих. Но больше меня торкает не от вида себя. Куда эффектнее выглядит широкая спина парня, прижимающего меня к стиральной машинке. Футболка на нем совсем тонкая, так что я легко различаю очертания его лопаток и трапециевидные мышцы. Почему-то этот вид меня заводит. Дитрих с неохотой отстраняется от моей шеи, и я вижу в зеркале на месте болезненного поцелуя алеющий засос размером с планету. Блядь. И как ты прикажешь мне теперь с этим ходить, скотина? С таким же успехом ты мог бы вручить мне в руки табличку «Здесь был Дитрих» или наклеить на лобешник стикер с этим же текстом. Я даже возмутиться не успеваю, когда староста с каким-то садистским наслаждением оставляет на мне еще один след чуть ниже первого. Вот значит как? Игра на доминирование. Взбесился, что я решил перетянуть на себя одеяло, и мстит? Очень странная попытка продемонстрировать свое главенство. Не то чтобы я был против. Дитрих оттягивает ворот моей футболки и третий засос ставит на выпирающей ключице. Так, поц. Я тебе не холст для масла. Сосредоточенный на губах старосты, я упускаю момент, когда руки его оказываются на моем ремне. Очухиваюсь, лишь услышав характерное звяканье пряжки. Не успеваю и слова сказать (что-то я непривычно тормознутый), когда ощущаю холодные пальцы на своем стояке. Вздрагиваю, а Дитрих, резко отстранившись, пялится вниз. О… Совсем забыл предупредить. В шестнадцать лет меня посещает идея фикс. Я припираюсь домой и заявляю бате, что хочу проколоть бровь. Ответ отца следует незамедлительно: «А жопу ты себе проколоть не хочешь?» Ожидаемая реакция, но в тот вечер после жарких споров и моих долгих уговоров мы таки приходим к компромиссу. Батя обещает, что как только мне исполнится восемнадцать, я смогу делать со своим телом все, что захочу. А в шестнадцать мозгов у меня еще маловато. Знакомая многим песня, не правда ли? С одним уточнением: мой отец всегда держит слово. Батя дает зеленый свет, даже не догадываясь, что развязывает мои руки сильнее, чем требовалось. Это раззадоривает. С предложенным положением дел я мирюсь. Но вопрос отца про прокол задницы ненароком заседает в голове, и я бегу гуглить, какие вообще бывают пирсинги. Жопу прокалывать я, конечно, не собираюсь, но и идея с бровью быстро уходит на второй план, так как я нахожу варианты поинтереснее. В день, когда мне исполняется восемнадцать, я заваливаюсь в салон с желанием помощнее. — Хочу проколоть пупок, — заявляю я громогласно. — И соски. И член. Вы прокалываете члены? — спрашиваю, не обращая внимания на взгляды посторонних. Мужик с густой бородой смотрит на меня с подозрением. — А восемнадцать тебе есть? — Стукнуло десять часов назад, — с гордостью заявляю я, тыкая паспортом в лицо мужчины. Прихожу вечером домой довольный до жопы (которая все еще не проколота). Все болит, но это боль счастья. Батя встречает у порога вопросом в лоб: — А где же проколотая бровь? Я был уверен, что ты побежишь делать пирсинг с утра пораньше! — смеется он, зная меня, как облупленного. — Я и побежал, — киваю я, задирая футболку. Батя театрально хватается за сердце. На момент, когда мне восемнадцать, ему всего тридцать пять, а выглядит он на двадцать восемь с хвостиком. Ходит в спортзал. Подтянутый. Его часто принимают за моего старшего брата, но не за отца. Слишком молодо выглядит для такого взрослого сына. Такой же высокий, как и я. С такой же копной волос, как и у меня. Я его копия. У меня только глаза мамины, каре-зеленые, тогда как у отца темно-карие. Глубокие и выразительные. Короче, его попытка изобразить, будто бы его сейчас стукнет инфаркт, не выглядит правдоподобной. Он еще меня переживет, серьезно. — Я, конечно, предполагал, что твои вкусы за два года изменятся, но не думал, что настолько, — вздыхает батя, скрещивая руки на груди. — Это еще не все, — усмехаюсь я. Ранее я уже не единожды упоминал, что отец для меня еще и лучший друг. Я всегда и все ему рассказываю, даже зная, что за некоторую информацию получу нехилые пиздюли. Меня это не останавливает. Не умею я хранить от него тайны. Знаю, что даже наорав на меня, он все равно затем поддержит. И подставит свое плечо, что бы ни произошло. — Нет? — батя вновь напрягается. — Еще я проколол член, — заявляю я без тени смущения. Теперь он хватается за сердце куда убедительнее. Даже бледнеет. — Пойду-ка я себе коньяку налью, — хрипло выдает он. — А посмотреть не хочешь? — я уже начинаю расстегивать ширинку. — Пожалей старика! — доносится из кухни слабое. Тоже мне старик нашелся. — Мне достаточно знать, видеть совсем не обязательно! — продолжает ворчать батя. — А ты знаешь, что видов пирсинга в этом месте несколько? — не останавливаюсь я, решая его добить. Гулять так гулять! — Я выбрал тот, что называется «Принц Альберт». Назвали его в честь мужа королевы Англии, у которого типа был большой член. Мужика так задрал его инструмент, что он придумал вставить в головку кольцо, чтобы член можно было прикреплять к одежде. Факты недостоверные. Но такая легенда мне по душе. У меня правда член как член, на конский не смахивает. На королевский — тем более. Так что я вместо кольца предпочел обычную прямую штангу, — сыплю информацией, что солью на рану. — Окей, признаю, знать я этого тоже не хотел! — выдыхает батя, наливая себе уже вторую стопку. Оно и понятно. Дитрих пялится на вертикальную пирсу, один шарик которой красуется на уздечке, а второй — выглядывает из уретры. Основная часть серьги из-за моего возбуждения внутри. Создает твердый каркас, из-за которого секс должен быть сногсшибательным для обоих партнеров. Не могу говорить за девушек, с которыми спал, но моя чувствительность в этом месте однозначно возросла. Чувствую себя глупо. Только вдумайтесь, стоят два парня напротив друг друга. Один держит в руке член второго. Оба пялятся на блестящий шарик на головке. Фотография бы вышла — высший класс. Дитрих шумно выдыхает и сглатывает. Мне же невыносимо хочется, чтобы он уже начал что-то делать своей рукой. Иначе, какого черта схватил? Терпеть уже нет сил. Но у старосты свои планы. Он внезапно опускается передо мной на колени. Александр Майский не перестает меня удивлять. От вида пирсинга у меня крыша слетает напрочь. Я уже не осознаю, что делаю. Встаю перед ним на колени, потому что не могу сопротивляться внезапному порыву. Провожу пальцем по твердой штанге под плотью. Саня смешно морщится, наблюдая за каждым моим действием. Не отводит глаза. Не закрывает их. Не представляет на месте меня кого-то другого. В ушах шумит. Я подаюсь вперед, но не к члену. Задрав свободной рукой футболку Майского, облизываю пирсу на пупке. Чувствую, как парень судорожно выдыхает от одного лишь этого действия. Опускаюсь ниже и оставляю внизу живота очередной засос, при этом сжимая пальцами член парня сильнее. Майский, чтобы удержаться на ногах, цепляется за край стиральной машинки. Взгляд мутный, дыхание отрывистое. Бешеный пульс чувствую рукой, покоящейся на его члене. Всем своим видом он молит о большем, и разве я могу отказать? Практика по минету у меня нулевая, зато сколько теории. Зря, что ли, я ночами напролет бороздил просторы порносайтов втайне от родителей и брата? К черту сомнения. С силой провожу языком от яиц по стволу к самой головке и резко беру в рот. Майский выдает сдавленный хрип. Пальцами сжимает край стиралки настолько, что они белеют от напряжения. Беру настолько глубоко, насколько мне это позволяет моя глотка. Перебарщиваю. Слегка давлюсь, но отстраняюсь раньше, чем начинаю захлебываться. Беру снова. Аккуратнее. Чувствую еле различимый солоноватый привкус. На языке ощущаю вязкую смазку. Возвращаюсь к головке и присасываюсь к верхнему шарику пирсы. Майский резко зажимает себе рот рукой. Значит, нравится так? А что еще тебе приятно? Хочу знать больше. Хватаю выглядывающую из-под джинсов резинку трусов Майского и спускаю ниже для удобства. Теперь мне ничего не мешает взяться за полное его изучение. Беру снова и снова, выставляя определенный ритм, едва касаясь языком чувствительной головки. Полностью погружаюсь в процесс. Меня это возбуждает. Его запах. Его вкус. Его тело. Убираю руку с члена и укладываю обе ладони на бедра Майского. Сжимаю губы сильнее. Меняю наклон и увеличиваю темп. Майский продолжает закрывать себе рот дрожащей рукой. Но я все равно слышу, как из него то и дело вырываются не то стоны, не то всхлипы. А затем я внезапно ощущаю, как пальцами он проводит по моим волосам и цепляется за них на макушке. Удерживает пряди, чтобы они не падали мне на глаза. Он не отталкивает меня. Хочет видеть, как делаю это именно я. Заставляет брать глубже. Смиренно принимаю правила игры парня, старательно вылизывая его член. Чувствую, что он напрягается. Мне надо сделать еще всего пару-тройку движений, чтобы… Неожиданный стук в дверь ванной заставляет меня резко отпрянуть от Майского. Мы оба сперва пялимся на дверь, затем друг на друга и, как по команде, начинаем судорожно приводить себя в порядок. Я натягиваю на себя толстовку и вытираю красные, опухшие губы. Майский неуклюже пытается застегнуть ширинку, воюя со стояком. — Эй, вы там! — раздается голос за дверью. — У нас тут человеку плохо! — У нас тоже! — орет в ответ Майский неожиданно зло. На такую птицу-обломинго он явно не рассчитывал. До меня же внезапно доходит, что я сейчас делал. И с кем я это делал. И меня накрывает животный ужас. Майский распахивает дверь, и в ванную тут же вламываются двое, держащие за руки третьего. Жертвой алкоголя оказывается уже давно мною возненавиденный Максим, так что я не удивлен. На нас вся троица не обращает ни малейшего внимания. И это хорошо, учитывая состояние шеи Майского. И состояние моих губ. Парни оккупируют душ, а мы с убогим выходим в коридор. И… я не представляю, что следует сказать. Не знаю, как смотреть ему в глаза. В горле ком. На языке все еще привкус его члена. Блять, я в говне. Саня Блин, Максим, я, конечно, все понимаю, но тебя не могло накрыть на пару минут попозже?! Я ведь почти! ПОЧТИ! СУКА, КАК ЖИТЬ-ТО ТЕПЕРЬ?! А на продолжение банкета можно уже не рассчитывать. Понимаю это, лишь украдкой поймав выражение лица Дитриха. Осознание его таки настигло, но слишком поздно. Не сказав ни слова, староста идет к двери, натягивает ботинки, дрожащими руками завязывает шнурки. Я стою как вкопанный. Что делать, не знаю. Следует ли пойти за ним или лучше оставить наедине со своими мыслями? Или… Блять, попадалово конкретное. Так неловко мне за всю мою жизнь не было никогда. Дитрих накидывает куртку, когда из комнаты выглядывает Светка. — Ой, а чего это т… — она запинается, переводя взгляд со старосты на меня и замирая. — Оу, — выдыхает она, хитро улыбаясь, и до меня доходит, что засосы у меня на шее цветут и пахнут. Понять, кто их поставил, не трудно, ведь в комнате не было только нас двоих. — Что же вы сразу не ска… — хочет было огласить Светка последний вариант реакции на палево из трех предполагаемых мной, но ее слова тонут в громком хлопке входной двери. Дитрих уходит, а я все еще пытаюсь переварить произошедшее. Блин… Где бы найти подсказку, что теперь делать?