Лучше, чем ничего

Саня Чтобы не опоздать на встречу, мне приходится пробежать несколько остановок. Скольжу по промерзшему асфальту, то и дело натыкаясь на раздраженных, усталых после рабочего дня людей. Влетаю плечом в столб. Не вписываюсь в поворот и локтём задеваю угол здания. На участке голого льда хлопаюсь на задницу, в честь чего позволяю себе несколько секунд передышки. А затем вскакиваю на ноги и бегу дальше. Все набитые синяки и шишки стоят того! Я бы изменил своей любви передвигаться по городу исключительно на своих двоих и сел бы на автобус, вот только в это время рядом с нашим университетом образовываются адские пробки, благодаря которым я бы не только не приехал вовремя, но и опоздал часа на полтора. К тому же пробежка на свежем воздухе позволяет мне привести мысли в порядок. Вряд ли Шурик захочет целый час слушать про Дитриха, а головушка моя после произошедшего в аудитории университета забита им одним. Холод и приятная усталость от пробежки успокаивают нервное возбуждение и позволяют вспомнить, на чем я должен сосредоточиться прямо сейчас. Врываюсь в пиццерию, раскрасневшийся и тяжело дышащий, и мгновенно нахожу взглядом рыжую макушку. На нервы и неуверенность в правильности своих действий времени нет, так что я прохожу вглубь и плюхаюсь на диван напротив Шурика. — Вечерочка! — подмигиваю ему, стягивая с себя куртку. Шурик смотрит на меня с легким изумлением. Выглядит растерянным, но улыбается. — Прошу прощения, что опоздал, произошел небольшой форс-мажор. — Оно и заметно, — усмехается он. — Совсем свежий, — кидает он непонятную фразу, проводя пальцем по своей шее. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что именно он имеет в виду. Хватаю телефон, врубаю фронталку и разглядываю цветущий на шее засос. Да нет, не засос… Засосище! — Блядь, — выдыхаю я в сердцах. — Да ладно, — отмахивается Шурик. — Ох, уж эта молодость. Сам таким был, — протягивает он с легкой печалью в голосе. — Почему же «был»? — шутливо хмурюсь я. — Тебе же двадцать девять. Тоже мне старикашка нашелся. У вас что, с батей одни загоны на двоих? — выдаю я, даже не подумав. Шурик на мгновение меняется в лице, но тут же берет себя в руки. Он-то еще не знает, что я проинформирован, в каких они с отцом состояли отношениях. Но момент истины близок. Надо бы только решить, как вывалить всю эту инфу на голову парню помягче, чтобы он не получил сотрясение. — Студенческие годы давно позади, — выдает он с легкой тоской в голосе. — Боже, ты так вырос! Тебя не узнать! — делится он впечатлениями. — Хотя я бы узнал. Ты точная копия отца! — Да, его гены сильны, — соглашаюсь я, надеясь, что Шурику не стукнет в голову приударить за мной. Я, конечно, классный, но батя в тысячу раз лучше! — Давай сперва что-нибудь закажем, а потом уже ты расскажешь, зачем я внезапно понадобился тебе спустя столько лет, — произносит парень, утыкаясь в меню. Голос ровный, но я нутром чую, в каком Шурик нетерпении. Даже представить не могу, каково это — девять лет любить человека без взаимности. Я мучаюсь всего пару недель и уже готов лезть на стены. — И закажем, и поедим, а то, боюсь, подавишься еще, — шучу я, так же начиная с наигранным интересом штудировать список блюд. — В смысле? — Шурик явно напрягается. — Да все нормально, — отмахиваюсь я. — Не парься. Официантка, как это обычно и бывает, подходит к нам раньше, чем мы успеваем понять, чего же именно нам хочется, и стоит над душой, пока не делаем заказ. Лишь девушка уходит, Шурик вперивает в меня взгляд голубых глаз, обрамленных длинными рыжими ресницами. Цвет кажется неестественно ярким. То ли линзы, то ли дело в цвете ресниц. Острые скулы. Тонкие бесцветные губы. Волосы теперь острижены коротко, от былой львиной гривы осталась только пышная челка. Но ему идет и такой вариант. Лицо в веснушках. Шея в веснушках. Даже кисти рук в веснушках. Так забавно. Внешность своеобразная, но, как ни крути, парень — красавчик. Вкус у бати всегда был отменный. — Давай-ка не юли, малец, — грозно выдыхает он. Меня это почему-то смешит. Ощутимо ниже меня, куда худощавее, да и лицо детское. Не катит он на взрослого, но очень хочет им казаться. Не знай я даты его рождения, решил бы, что мы ровесники. — Хорошо, — решаю не отнекиваться, а то психанет и уйдет, а мне потом еще тысячу лет упрашивай его на новую встречу. — Ничего, если я начну издалека? — Валяй, — милостиво разрешает Шурик. — Сегодня я совершенно свободен. — Тогда, думаю, сначала стоит пояснить, кто виноват в этом, — указываю я пальцем на засос. — Что? Я ее знаю? — не скрывает удивления Шурик. — Дело не в том, знаешь или нет, а в том, что не «её», а «его», — поясняю я спокойно. Глаза Шурика становятся шире. Но он не торопится раскрывать все карты. — Отец знает? — сипло выдыхает он, сжимая меню сильнее, чем следовало. — Не торопи меня, — прошу я. Шурик понимающе кивает. Смиренно ждет моего рассказа. И я, набрав в легкие побольше воздуха, не вдаваясь в неуместные подробности, рассказываю про Дитриха. Парень слушает молча, то и дело едва отхлебывая заказанный ранее кофе. — Окей, — кивает он, когда я замолкаю. — Теперь хотелось бы услышать, почему настолько личные вещи ты рассказываешь абсолютно постороннему человеку? — К тому и веду, — киваю я, замечая, как в нашу сторону плывет официантка с пиццей. Лишь еда оказывается на нашем столе, а девушка удаляется на нужное расстояние, я, принявшись за еду, продолжаю: — В общем, когда понял, что втюхался в мужика, я тут же побежал все рассказывать бате, — выдаю я. Шурик, решивший как раз в очередной раз отхлебнуть кофе, давится и начинает бить себя по груди. — Вот так сразу? — сипит он, не веря ушам. — Ну да, — пожимаю я плечами. — Смело. — От бати я бы такого скрывать не смог. — А он что? — Шурик явно заинтригован. — А он рассказал мне о своих предпочтениях. И о тебе. В пиццерии, несмотря на небольшое количество посетителей, достаточно шумно. Фоном играет какая-то ненавязчивая мелодия. Но над нашим столиком будто воцаряется кладбищенская тишина. Разве что одинокой каркающей вороны не хватает для полноты картины. — Не понимаю, о чем ты, — выговаривает Шурик с усилием. — Конечно, понимаешь, — вздыхаю я, роясь в сетевых фотоальбомах парня, находя фотографию и показывая ему. — Об этом. — Я далеко не единственный, кто… — начинает он вяло. — Единственный, с кем он меня познакомил, — торопливо добавляю я. Шурик вновь замолкает. Теперь на более длительное время. К пицце не прикасается. Кажется, сейчас ему кусок в горло не полезет. Знал же, что сперва надо было поесть! — Ну и? — подает он наконец голос. — К чему все это? — от улыбки не остается ни следа. — К тому, что… — блин, я столько раз прокручивал этот диалог в голове, но сейчас из нее вылетают все адекватные версии, позволившие бы мне правильно сформулировать нужную мысль. — Я тут подумал… Может… Ну… Это… — Девять лет прошло, — благо Шурик не идиот и прекрасно понимает, к чему я веду. — Ну и что? — Девять гребаных лет! — зло выдыхает парень. — И если твой отец внезапно решил, что можно что-то вернуть… — Батя не в курсе, что я нашел тебя. И не знает о встрече, — выпаливаю я. — Думаю, узнал бы — голову оторвал. — И был бы прав, — выдает Шурик, все меньше походя на миленького мальчугана. — Мы изменились. Оба. — Я так не думаю, — упорствую я. — Да ты вообще не думаешь, — бросает Шурик с досады. — Ты хоть знаешь, почему мы расстались? — Знаю, — киваю я, смотря парню прямо в глаза. — А ты знаешь? — задаю ему провокационный вопрос. Парень хмурится. — Я был слишком незрелым для него. Большая разница в возрасте. Отношения со мной ему наскучили. — Вот как, — вздыхаю я, меланхолично помешивая свой латте. — А мне он сказал другое. Если до этого Шурик еще думал подняться и уйти, то теперь-то точно выслушает меня до конца. — И что же он сказал тебе? — спрашивает он тихо. — А это важно? Спустя девять лет? Тем более, что вы оба изменились, — протягиваю я. Звиняй, Шура, но я играю у тебя на нервах не просто так. Мне необходимо убедиться, что ты воспринимаешь меня всерьез. — Говори, — выдыхает Миронов с таким надрывом, что понимаю: игры разума пора завершать. — Не то чтобы батя рассказал о тебе специально. У него случайно вышло, — поясняю я на всякий случай. — Он расстался с тобой из-за меня, — признаюсь я, надеясь, что Шурик не полезет на меня с кулаками. — Он понял, что ваши отношения становятся слишком серьезными, но не знал, как объяснить их суть мне. Так что признаю, батя зассал. Но… Кто знает, какое бы решение приняли бы мы, окажись на его месте, — добавляю я, внимательно наблюдая за парнем напротив. — Лично я знаю, какое бы решение принял, — отвечает Шурик уверенно. — Объясни, с чего ты взял, что он сказал тебе правду? — парень прощупывает почву. Явно боится вновь обжечься. Боится понадеяться на то, чего может не быть. Старается держать самообладание. Но я вижу, насколько он нервничает. — Он мне никогда не врет. — Он почти всю твою жизнь врал тебе о своей ориентации, — парирует рыжий. — Не врал, а умалчивал, — не соглашаюсь я. — Это одно и то же! — восклицает парень, привлекая к нашему столику ненужное внимание. — Нет, это не так, — качаю я головой, являясь самим воплощением спокойствия, хотя сам переживаю целую гамму эмоций хотя бы потому, что еще не отошел от встречи с Дитрихом. Но если мы оба дадим волю чувствам, конструктивного диалога не выйдет. — Окей, предположим, — мирится Шурик с моей упертостью. — Но я не могу поверить, что тебе в башку пришла идея вновь нас свести. У твоего отца была куча любовников и любовниц и до меня и, бьюсь об заклад, после. Выбирай любого! Почему именно я? — Потому что после тебя, сколько бы ты об заклад ни бился, больше никого не было. Потому что ты единственный, с кем он познакомил своего маленького сына. Потому что когда поднялась тема ориентации, он вспомнил только о тебе. И… потому что мне показалось, что он до сих пор сожалеет о том, что расстался с тобой, — бормочу я, принимаясь за второй кусок пиццы. Я, в отличие от Шурика, когда нервничаю, наоборот начинаю есть, как не в себя. Так что гарантирую, наш заказ без внимания не останется. — Тебе показалось? — Шурик непростой человек. Я ему привел несколько конкретных доводов, но он цепляется за единственную неопределенность, будто бы не услышав ничего остального. — Вот так просто? Тебе показалось, и ты ворвался в мою жизнь, чтобы сковырнуть старую болячку? — шипит он, вцепившись руками в стол. — Ага, значит ты все еще неравнодушен к бате? — ловлю я его, улыбаясь. — Ты глухой, нет? Девять лет прошло! Думаешь, все это время я сидел и смиренно ждал твоего вонючего папашу?! — Шурик переходит на повышенные тона. Ненужная публика его не смущает. Глаза горят огнем праведного гнева. Вспыльчивый, значит? А на первых порах казался мягким тихоней. Внешность обманчива. — Думаю, что у тебя были отношения помимо. Но все они шли по пизде, наверное, потому что ты все еще любишь моего вонючего папашу, — смеюсь я. — И почему вонючего? Хороший парфюм — его слабость, тебе ли не знать. — Вырос таким же козлиной, как и твой отец. Абсолютно не задумываешься о чувствах окружающих людей, — выдает Шурик, вскакивая со своего места. — Нам больше не о чем говорить, — кидает он, намеренный уйти. Ну уж нет, парень. Не так быстро. Подрываюсь со своего места вслед за ним, хватаю парня за руку и силком усаживаю обратно на диван, а сам плюхаюсь рядом, преградив ему дорогу к бегству. — Слушай, я очень извиняюсь, что коснулся щепетильной темы, — торопливо говорю я до того, как Шурик начнет на меня орать. — И да, согласен, о твоих чувствах я не думал. Думаю я только о бате, — с готовностью соглашаюсь я. — Если думать о чувствах каждого человека на свете, так ведь и сдуреть можно, не находишь? И я прошу у тебя прощения за все, что заставил сейчас прочувствовать. Но… Не убегай так быстро. Не решай на горячую голову то, о чем потом можешь пожалеть. — Почему ты решил, что пожалею?! — ощетинивается Шурик, отсаживаясь от меня как можно дальше. Но диванчик маленький. А по другую сторону от парня окно. Как ни крути, бежать некуда. — Потому что прямо сейчас ты на грани истерики. Если бы ты все выслушал спокойно и просто сказал: «Звиняй, братан, но твой батя для меня больше не актуален», — я бы не стал ни на чем настаивать. Насильно мил не будешь, верно же? Но ты… Посмотри на себя. Ты так расстроился лишь потому, что симпатия отца к тебе может быть мною надумана, хотя вероятность этого очень и очень мала, — вздыхаю я, протягивая руку к третьему куску пиццы. — Да хорош уже жрать! — рычит Шурик. — Мы тут о серьезных вещах говорим, а ты чавкаешь. — Извини. Я нервничаю, — признаюсь я, с тоской откладывая пиццу в сторону. — Ну так что? Дальше меня слушать будешь? Или пока морально не готов? — А есть еще что-то, что ты хочешь мне сказать? — хмурится парень. — Конечно. План, — улыбаюсь я, облокотившись на стол и не сводя с Рыжего взгляда. — Готов его выслушать? — Нет. — Хорошо. Беспроигрышный вариант, отвечаю! Короче, все предельно просто. В этом году в моем универе проводится студзима. Пройдет она двадцать пятого декабря. Это среда, — сообщаю я. — Я там буду участвовать, так что батя точно придет. Вход туда свободный. Приходи и ты. Шурик вздергивает вверх правую бровь. Завидую людям, которые так умеют. — И это твой гениальный план? — спрашивает он с сарказмом. — Да. — Я приду. Мы с твоим отцом увидим друг друга. Искра, буря, эмоции? Так, получается? — Да. — Ты идиот? — Возможно. — С чего ты взял, что он вообще меня узнает? — Узнает. Ты ведь совсем не изменился, — улыбаюсь я, понимая, что раз у нас завязался такой диалог, значит, Шурик не исключает возможности посещения студзимы. — Ну, может, чуть повзрослел, — добавляю, видя, что мои слова не воспринимают, как комплимент. — А он? Он изменился? — осторожно интересуется Шурик. Настроение его похоже на американские горки. Только бесился и вдруг, присмирев, тупит взгляд. — Да. Полысел и наел живот, — заявляю я. Надо бы мне уже завязывать со своими несмешными шутками-минутками, но ничего не могу с собой поделать. — Правда, что ли? Я бы на это посмотрел, — улыбается Шурик, а потом, спохватившись, напускает на себя хмурый вид. — Так значит, ты придешь? — лыблюсь я. — Нет. — Я про лысину и живот пошутил. — Не приду, — настаивает парень. — Почему? — Мне потребовалось много времени и моральных сил, чтобы забыть твоего отца, — вот опять американские горки. Только же улыбался, а теперь снова начинает заводиться. — И я не собираюсь заходить в это болото повторно. — Но… — И никаких «но», — настаивает парень. — Мне пора, — выдает он, поглядывая на часы. — Ты же сказал, что этим вечером совершенно свободен, — напоминаю я. — Планы поменялись. Мне ничего не остается, кроме как перебраться обратно на свое место. Парень кидает на стол пару купюр, после чего начинает суетливо натягивать куртку и шарф. — Обещай, что еще подумаешь над моим предложением, — прошу я тихо. — Нет, — отсекает Шурик. — Двадцать пятого. Главный корпус политеха, — бормочу себе под нос. — Не приду, сказал же, — слышится злое. — Уверен, отец обрадуется, увидев тебя. — Чего нельзя сказать обо мне, — кидает Шурик и, накинув на плечо рюкзак, выходит из пиццерии не попрощавшись. Я же тянусь к пицце. Что-то в последнее время жизнь не кажется мне такой простой, как раньше. И я не знаю, что с этим делать. Почему люди все так усложняют? Что батя, что Шурик, что, мать его, Дитрих. Один я простой, как туалетная бумага. Даже не знаю, хорошо это или плохо.