Лучше, чем ничего

Александр Судя по часам — единственному гаджету, который остался при мне после произошедшего, — торчу я в подъезде уже больше часа. Сижу на полу площадки между шестнадцатым и семнадцатым этажами, прислонившись спиной к батарее. Спину жарит, а все равно холодно. Пол ледяной, но я не могу заставить себя подняться. После порции адреналина на меня наваливается жуткая усталость. Даже сонливость. Держать вертикальное положение кажется пыткой. Потому меня не смущает ни подъездная грязь, ни валяющиеся в углу окурки, ни засохшее пятно таинственного происхождения в метре от меня. Не пугает даже перспектива отморозить себе яйца. Я слишком вымотан. Изо рта вырывается пар, а пальцев ног и рук я почти не чувствую, хотя периодически и пытаюсь их отогреть с помощью единственного источника тепла. Дрожу, как осиновый лист на ветру. И впечатление, что эта неконтролируемая дрожь тратит последние энергетические ресурсы моего организма. Сейчас бы лечь в теплую постель и заснуть лет на триста. Я даже знаю, чью бы кровать выбрал. Ставлю руку на отсечение, Майский из того противного типа людей, которые жрут там же, где и спят. Из тех самых, в постели которых на постоянной основе бесячие крошки. Вот на этих крошках я бы с удовольствием полежал. Меня б еще кто там ждал… В моем положении есть и плюсы. Предплечья после встречи с ремнем болят не так сильно, как ожидалось. Холод притупляет ощущения. Да и правая скула не торопится опухать, только ноет, если касаюсь ее ледяными пальцами. Я не жалею о своем поступке, но чувствую себя круглым идиотом. Как же так выходит, что каждая ситуация, которую я не продумываю наперёд, выливается в полномасштабную жопу, анус которой с Атлантический океан? Другие же люди как-то живут, не просчитывая на пятьдесят шагов вперед. Почему же у меня все через сплошную пиздень? Чертовски обидно. По факту я так боялся не решиться совершить надуманное, что попросту запретил себе думать о последствиях. Да, следовало собрать вещи заранее. Следовало переодеться во что-то теплое. И подумать о ночлеге тоже следовало. Я ведь прекрасно понимал, что все кончится именно этим. И единственный выход из положения — бегство. Но я не продумал способы отхода. Начни я все планировать с присущей мне скрупулёзностью — и благодаря больной педантичности я бы увяз в этом сраном анализировании всевозможных путей отступления с головой. Отвлекся бы. Потерял настрой. И пошел бы на попятную. Точно бы пошел. Уж я-то себя, ссыклище, знаю. Так что… Все произошло так, как произошло. Гадать, что следовало сделать, чтобы упростить себе жизнь, бесполезно. Одно знаю точно: лучше уж сидеть в подъезде в футболке и шортах, когда на улице к ночи обещали минус двадцать, и не знать, что дальше делать, чем находиться в теплой комнате, привычно решать примеры, пить чай и не знать, как дальше жить. И надо ли жить. Не спорю, ситуация, в которую я попал — говно. Но все роящиеся сейчас у меня в голове мысли направлены исключительно на мое выживание, а не наоборот. Это для меня кое-что да значит. Кажется, никогда еще во мне не горела такая воля к жизни. Непривычно. И еще один удивительный факт — меня трясет только от холода. Я-то думал, что после пережитого стресса точно накроюсь медным тазом. Представлял, как валяюсь в подъезде не в силах сделать вдоха, сжимаясь под давлением стен и мыслей, хоронящих меня заживо. Видел, будто на мониторе компьютера, как лежу в пыли с немым ужасом на лице. Но я не в ужасе. Стены не давят. И пыль я предпочитаю собирать исключительно задницей. Не накрыло. Конечно, мне тошно от произошедшего. Я испуган. Замерз. И голоден. Я в полном раздрае. Но меня не накрыло. Не накрыло, понимаете?! Я в порядке. Мне плохо, но я однозначно в порядке. В очередной раз бросаю взгляд на циферблат часов. Прошло еще десять минут. Подъезд тонет в гробовой тишине. Несколько раз лифт останавливается в относительной близости по этажам от меня. Мужчина с собакой выходит на шестнадцатом, шумная компания парой этажей выше. Каждый раз вздрагиваю и стараюсь не дышать. Не хочу, чтобы меня кто-то заметил. Не в таком виде. Глупо, правда? Мне бы, наоборот, бросаться к людям и молить их о помощи. Но я не могу перебороть себя. Мне это кажется слишком унизительным, хотя я вроде бы уже пробил дно дна, и унижение — последнее, чего мне следовало бы страшиться. И все равно… Упорно сижу и жду. Жду маму, как она и просила. Сегодня я и так переборол в себе многое. Не всё сразу. На самом деле я без понятия, на что рассчитываю. Не идти же домой? Даже если разрешат зайти обратно в квартиру, добровольно возвращаться в клетку, из которой пытался вырваться всю свою жизнь? Я, конечно, идиот, но не настолько. А вот одежда бы мне не помешала. Случись все летом, и можно было бы уйти пешком. Но в минус двадцать гулять по городу босым по сугробам слишком экстремально. Да и куда гулять, я еще не решил. Время идет. Стрелки планомерно меняют свое положение, давая понять, что, что бы в твоей жизни ни произошло, мир не рухнет и продолжит работать в прежнем ритме. Надежда на помощь со стороны матери потихоньку угасает с каждой прошедшей минутой. Окей, Дитрих, пора включать голову. Что на данный момент ты можешь сделать? Проглотить уродливые остатки гордости. Собраться. Наплевать на то, что о тебе подумают и… Постучаться в дверь к кому-нибудь из соседей. Попросить позвонить. Да-да, позвонить, но кому? Я ведь ни одного телефона наизусть не знаю. Не было у меня необходимости в заучивании чьего-либо номера. Даже Танин не помню. Впрочем… Есть череда цифр, которые я намеренно не учил, но последние несколько недель гипнотизировал их постоянно, желая, но не решаясь позвонить хозяину номера. Немудрено, что сейчас я вспоминаю числа без особых усилий. Только… Блядь, вот что я ему скажу, а?! Что? Эй, парень, я растоптал твои чувства, но сейчас оказался в жопе, поэтому приди и спаси меня! Будет выглядеть так, будто бы я пользуюсь им, а не… А не люблю. Щелчок открывающегося замка заставляет меня вздрогнуть и вынырнуть из своих размышлений. Слышу спускающиеся шаги, но не тороплюсь подниматься с пола. Слегка напрягаюсь, невольно вжимаясь спиной в батарею. Если соседи, постараюсь слиться с местностью. Мне надо поагонизировать еще пару часиков, прежде чем решусь ломиться кому-то в дверь. Если отец, необходимо подготовиться ко второй стычке и морально, и физически. Хотя я так измотан, что не уверен, смогу ли выдержать еще один скандал. О драке и говорить нечего. Но это не первый вариант и не второй. К моему облегчению, в поле моего зрения появляется мама. Мои ожидания увенчались успехом, но чувства от этого смешанные. В руках у мамы мой рюкзак, куртка и ботинки. Красноречивая демонстрация того, что дома меня больше никто не ждет. И я будто только теперь осознаю, что это конец. Действительно конец. Конец полномасштабному контролю, конец прессингу, конец наказаниям, конец семье. Мне бы прыгать от счастья, но на душе как-то мерзко. «Не всегда же было плохо, — просыпается чертов внутренний голос. — И что бы ты сейчас себе ни надумал, ты стал самим собой благодаря им. Все твои достижения — это их заслуга». И ведь не поспоришь. Действительно их. Наверное, от того и мерзко. Ненавидь они меня, и уходить было бы проще. Но я знаю, что родители меня любят. Или любили. Извращенной, больной, выходящей за рамки дозволенного любовью. И понимание этого вызывает во мне оглушительное чувство вины. Я-то сейчас уйду, но это никак не повлияет на их восприятие действительности. Они до конца жизни будут уверены в том, что я неблагодарный сын, который пошел на все это только для того, чтобы испортить им жизнь. А то, что все это время они портили жизнь мне, они переварить не смогут. Не захотят. Оспорят, оставшись при своем. Мать останавливается в паре шагов от меня. Глаза красные. Она явно плакала. — Тебе есть где переночевать? — спрашивает мама тихо. Голос ее дрожит, будто вот-вот новая порция слез покатится по щекам. — Есть, — вру я. Конечно, мне ночевать негде. Откуда бы такие связи, когда у меня ни друзей толком, ни знакомых? Когда я всю жизнь потратил на штудирование учебников! Когда мой уровень социализации варьируется где-то между комнатным растением и вантузом для унитаза. — Я положила тебе в рюкзак самое необходимое, — бормочет она. — И кое-что для учебы, — добавляет, шумно выдохнув. Конечно, о чем еще мне сейчас думать, как не о предстоящей сессии. Буду готовиться к экзаменам на вокзале. — И немного одежды. Что поместилось. Очень заботливо с твоей стороны. Правда. Забираю у мамы куртку и сразу натягиваю на себя. Сейчас я слишком замерз, чтобы тут же ощутить ее действие. Но это уже кое-что. Вслед за курткой ботинки. Ноги грязные, но сейчас мне не до излишней чистоплотности. Закидываю рюкзак на плечо с видом, будто точно знаю, куда сейчас пойду, и смотрю на маму. Не знаю, что сказать. Не знаю, следует ли вообще что-то говорить. — Возьми, — протягивает она мне вдруг пару крупных купюр. — На первое время, — объясняет она, заметив мое недоумение. Смотрю на деньги, опешив. Вот такого я не ожидал. — Скажи, очки с футляром в рюкзаке? — спрашиваю я глухо, не торопясь принимать родительскую помощь. — Да, — кивает мама. Вздыхаю с облегчением. Очки есть. Банковская карта, спрятанная в футляре, тоже. Значит, я не совсем гол как сокол. А если бы был и гол… Я не хочу брать ее деньги. Куртка, ботинки и рюкзак — последние вещи, которые я готов принять. Никаких денег. Хватит с меня подачек, за которые затем с меня сдерут три шкуры. Знаю, мама сейчас меньше всего думает о моем им долге. Зато об этом долге не могу не думать я. — Не упорствуй, — заметив мою заминку, хмурится мать, сжимая купюры сильнее. — Мне не нужны деньги, — отрицательно качаю я головой. Больше ни копейки у вас не возьму. А долг выплачу со временем. Как смогу. Расквитаюсь, и поминайте, как звали. Мама обиженно поджимает губы, но не настаивает. Она не привыкла к моим отказам и сейчас, видимо, растеряна. Медленно убирает деньги в карман необъятного кардигана и кутается в него, явно начиная подмерзать на лестничной площадке. Мнется. Хочет сказать что-то еще? — Нам с отцом потребуется время, чтобы… осознать, — наконец выдыхает она с усилием. Лукавит. Если в ее собственное принятие ситуации я еще могу с натяжкой, но поверить, то на отца рассчитывать не приходится. Да и как она себе это представляет? Через полгода ворвутся в мою жизнь с плакатом: «Наш сын гей, и мы этому рады!»? А я кинусь в их объятья, сделав вид, что не помню, как меня избили за мое признание? — А ты уверен? Правда уверен, что… — смотрит на меня мама с какой-то идиотской надеждой в голосе, но осекается, встретившись с моим хмурым взглядом. — Уверен в чем? — меня этот вопрос выводит из себя. — Уверен, что… — она спотыкается, не в силах произнести это вслух. — Уверен ли я, что гей? — было появившаяся благодарность матери за ее помощь затухает. — В этом что, по-твоему, можно быть неуверенным? — Неужели… с этим ничего нельзя сделать? — неожиданно восклицает она. — Можно, конечно, — морщусь я. — Например, застрелиться. — Твой сарказм неуместен, — сообщают мне. — Даже если ничего нельзя поделать с ориентацией, неужели действительно было необходимо все рассказывать? — А ты бы предпочла, чтобы я всю жизнь вам врал? — не верю я своим ушам. Ей действительно кажется, что куда лучшим вариантом стало бы мое молчание? — Да, — отвечает она с вызовом. — Лучше бы врал! Посмотри, до чего ты довел отца! Он сейчас лежит с давлением! Господи-боже, бедный-несчастный папка. Давление у него, посмотрите-ка. — И как бы я тогда смог построить нормальную семью с любимым человеком? Втайне от вас? — парирую я. — О какой семье ты говоришь? — маму начинает трясти. — Семье с мужчиной? — шепчет она в ужасе. — Это уже не семья, а какое-то извращение! — Здрасте-пожалуйста. Вот мы и приходим к тому, с чего начали. — Значит, я извращенец, — не вижу смысла продолжать спор. Хоть в лепешку разбейся, она не поймет. Не хочет понять. Это не укладывается в ее голове. — Это он, да? — мама неожиданно выуживает из кармана кардигана мой телефон и включает экран. Какого хрена?! Какого хрена ты даже сейчас, в этой ситуации, лазишь по моим вещам?! Мама разворачивает телефон ко мне, хотя я и сам знаю, что там. Очередное доказательство моего долбоебизма. И когда я успел стать таким неосторожным?! Все мозги растерял. — Если и так, то что? — выдыхаю я, протягивая руку и пытаясь забрать телефон. Мама отступает на шаг, при этом смотря на меня с жалостью. — Саша, ты ведь понимаешь, что это ненормально? Такая пошлость… Я не спрашивал твоего мнения. Это, блядь, мое! Мое! Ты не имеешь права смотреть на него! — Его лицо мне кажется знакомым. Это не тот хамоватый парнишка, которого ты притащил домой пару месяцев назад? — продолжает она. Дыхание перехватывает. Да, это он. Что дальше? — Отдай, — требую я, раскрыв ладонь. — Вы учитесь вместе? — Какая тебе разница? — Я должна знать виновника! — выдает мама. Из меня вырывается нервный смешок. — В таком случае вини природу. Я осознал свою ориентацию еще в тринадцать лет! — рычу я, все же отнимая телефон и невольно прижимая его к груди. Не так важно средство связи, как фотография на нем. Она моя. — Скорее уж это его родителям стоило бы видеть виновника в моем лице. Я стал инициатором, ясно? — заявляю я неожиданно дерзко. Со стороны даже может показаться, будто я этим горжусь. Не горжусь. Но не жалею. Последняя надежда свалить вину за произошедшее на сторонние плечи идет прахом. Мама, бледная, словно смерть, смотрит на меня полными слез глазами, но будто не видит. Я стер себя из ее поля зрения одной хлесткой фразой. — Господи, что скажут люди, — шепчет она еле слышно, а затем прячет лицо в ладонях и начинает тихо плакать. Мне ее сейчас действительно жалко. Но себя жалко больше. Почему я должен все это переживать из-за того, что от меня никак не зависит? Тот неловкий момент, когда твой главный косяк действительно заключается в том, что ты просто появился на свет такой, какой есть. — А какая разница, что они скажут? Тебе мнение чужих людей важнее счастья собственного сына? — злюсь я. И зачем я продолжаю разговор? Надо развернуться и уйти в закат, чтобы больше никогда не появиться в этом подъезде. Но я будто все еще надеюсь достучаться до мамы. — Да какое же это счастье?! — искренне не понимает она. — Это же какое-то психическое расстройство! Тебя лечить надо! …уже не надеюсь. — Нам не о чем больше говорить, — бросаю я, отворачиваясь от мамы. Голос твердый, а самому хочется забиться в угол и хорошенько прорыдаться. — Живите так, как хотите. А я буду жить так, как хочу этого я. Спускаюсь на пару пролетов, все еще слыша всхлипы мамы, а затем хлопок двери. Опускаюсь на ступеньку, чувствуя бессилие. Дальше-то что? Только теперь отрываю телефон от груди. Включаю экран. Трачу пару секунд на лицезрение фотографии, от которой становится жарко даже в нынешнем положении, а затем набираю телефон единственного человека, с которым могу сейчас поговорить. Долгие протяжные гудки. — Даже звонишь? Неужели так соскучился? — слышится бодрый голос Тани из динамика. И вечер уже не кажется таким паршивым. — Скучаю я двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Звоню по другой причине, — решаю не тратить время на любезности, учитывая, что зарядки на телефоне меньше двадцати процентов. — Интрига! — смеется девушка, даже не подозревая, что ее ждет. — Никакой интриги. Я признался родителям, что гей, — вываливаю на Таню шокирующую информацию, даже не потрудившись подготовить к ней подругу. Долгое напряженное молчание. — Нихера себе, — наконец, слышится из динамика. — А они что? — спрашивает Таня, и в ее голосе улавливаю нотки страха. — Выгнали меня, — оповещаю я и сам удивляюсь тому, насколько спокойно говорю об этом. — Прям вот… выгнали? Полностью? — Нет, блин, частично: правая рука, печень и легкие остались в квартире. Что за вопрос дурацкий? — раздраженно отвечаю я. — Полностью. Сижу в подъезде с рюкзаком за спиной и понятия не имею, что делать дальше, — действительно без понятия. — Понимаю, что ты помочь не сможешь, слишком далеко. Да и не надо. Сам справлюсь, просто… Мне хотелось поговорить. Услышать твой голос, чтобы убедиться, что не весь мир повернулся ко мне задницей, — признаюсь я, чувствуя, как к горлу неожиданно подкатывает ком. — Где будешь ночевать? — спрашивает Таня, решив взять с меня пример и оставить на потом сентиментальности. — Не знаю. Думаю, поищу какой-нибудь хостел. — Телефон Майского есть? — продолжает допрос Таня. — У меня записаны телефоны всех одногруппников. — Тогда какого хера ты долбишься ко мне? Немедленно звони своему мужику! — Он не мой мужик… — кидаю я, невольно улыбаясь. — И кто, спрашивается, в этом виноват?! Справедливо. — Не могу я ему сейчас позвонить, — качаю я головой. — Это почему же? — Я нехило перед ним обосрался. Просить сейчас его помощи — как-то гадко. — Что натворил? — фразы Тани короткие и емкие, что выдает ее беспокойство. Вкратце обрисовываю подруге ситуацию, в которой оказался в выходные и что на ее фоне натворил. — Ушам не верю! Ну и ублюдок же ты, Дитрих, — в сердцах восклицает Таня. — Знаю. — Кусок дерьма мирового масштаба! — Да. — А нельзя было сперва с Майским помириться, а потом уже идти к родителям с чистосердечным? — Нельзя. Вдруг духа бы не хватило, — вздыхаю я. — А теперь уже поздновато. — Засунь гордость в жопу и звони! — настаивает Таня. — Да не в гордости дело… — И чувство вины туда же. Блядь, Дитрих, ты из-за него пошел на такой поступок! Ну не может он этого не оценить! — Не из-за него… — хмурюсь я. — Окей, из-за него в том числе. Такая формулировка тебе нравится больше? — Да. — Великолепно. А теперь взял яйца в руки и позвонил! Немедленно! — уже орет Таня в трубку. — Какой же ты проблемный парень! Сил моих больше нет! Выход прямо перед твоим носом, так какого хера ты, в упор его не замечая, петляешь вокруг? — Мне стыдно перед ним. И одним ссаным «прости» ситуации не исправить. — Верно, этого будет маловато. Так пообещай ему что-нибудь в качестве платы. Чего он там у тебя делать не любит? — Вещи гладить. — Вот! Скажи, что до конца жизни будешь наглаживать ему шмотье. Как верная, блин, жена! В качестве извинения. — Тебе бы только шутки шутить, — улыбаюсь я вяло, не воспринимая слова Тани всерьез. — А я не шучу. — Будь я на его месте, я бы себе не помог. После устроенной мною хераборы. — Саша! — Таня уже не орет, а неистово ревет, кажется, заколебавшись биться в стену моей безграничной тупости. — Ты, сука, не на его месте! Ты совершенно другой человек, и не надо вешать на него характеристики, присущие тебе и только тебе! Немедленно звони ему, идиотина! — бушует подруга. — Все, я кладу трубку и ожидаю, что через час ты мне в ВК отпишешься о том, что у него. Понял? — Но я не… — Без «Но», пожалуйста. И без «Не». Взял яйца в кулак и позвонил! — рычит девушка и связь прерывается. Тупо смотрю на экран телефона. Зарядки осталось десять процентов. Особо затягивать не стоит. Но, блядь… Может написать ему во вконтакте? Нет. Кто знает, вдруг прочитает сообщение только завтра. Или не прочитает вообще. Так-то он и трубку брать не обязан, его гражданское право. Соберись, Дитрих. Это ведь уже вопрос выживания, верно? А пошлет нахер, так хуже-то уже не станет. Потому что хуже просто некуда. Нахожу в списке контактов телефон с подписью «Убогий». Ну не мудак ли я? Был и остался. Нажимаю на кнопку вызова и слушаю протяжные гудки, даже не зная, чего боюсь больше: что он не возьмет трубку или что все же возьмет? Долго жду. Кажется, целую вечность. — Алоха, — неожиданно сменяет гудки знакомый голос, и я сам не замечаю, как на губах моих появляется улыбка. Взял. Спасибо, что взял. Саня Не умею я долго и занудно грустить. Не выходит. Особенно после того, как решил, что Дитрих ни в жизни от меня не отвяжется. Понадобится, десятилетия положу на то, чтобы, в конце концов, он приполз ко мне и умолял быть с ним. Что бы он ни делал, как бы ни отнекивался и ни отпинывался, он от меня, собака такая, никуда не денется. Две бутылки пива вселяют в меня еще больше уверенности в моем великолепии. Лежу на кровати, смотря комедийный сериал под хруст чипсов с луком. Ловлю расслабон на максималках, решив отложить нечеловеческие страдания и придумывание сложной схемы захвата старосты до утра. Смеюсь в голос, почти до слез, хотя шутки наитупейшие. Но организму, видимо, давно недоставало позитивных эмоций, и он готов восполнять их хоть из воздуха. Я уже расправляюсь с алкоголем, чипсами, макаронами по-флотски, двумя бутербродами и тремя сериями комедии, когда экран моего телефона вспыхивает из-за входящего звонка. Номер неизвестный. Но из известных у меня только батин и деда. Всех знакомых предпочитаю находить в социальных сетях. Блин, наверняка сейчас предложат очередной кредит или сделают предложение, от которого я якобы не смогу отказаться. Отвечать не хочется, но рука сама тянется к телефону. «А вдруг что важное?» — стучит назойливая мысль где-то в глубине подсознания. — Алоха, — выдаю я, ожидая услышать электронный голос, советующий как можно скорее обзавестись ипотекой. — Привет, — слышится отрывистое, и расслабона как не бывало. — Это Дитрих. Спасибо, что сообщил. Можно подумать, я не смог бы узнать твой голос! Да я узнаю его из тысячи! Мгновенно напрягаюсь, при этом ощущая какое-то нездоровое счастье от того, что он мне позвонил. Пиво из крови мгновенно выкипает, чипсы перевариваются, просмотренные серии сериала стираются из памяти, будто их и не видел. — Привет, — кидаю я, стараясь, чтобы мой голос оставался спокойным и не выдавал мою безграничную радость от звонка старосты. Рука, держащая телефон, ходит ходуном от дрожи. — Я тебя не разбудил? — Нет. Молчим. — Что-то случилось? — интересуюсь я осторожно. С чего это ты решил мне позвонить? Надеюсь, не для того, чтобы сказать, что мои планы по захвату твоей жопы должны пойти лесом? — У меня к тебе просьба, — следует ответ. — Преступно наглая с моей стороны. Преступно наглая? Так, Дитрих, прозаик ты недоделанный, а ну-ка не нагнетай. Не нагнетай, я тебе сказал! Я и так уже перенервничал за последние пару секунд. — Говори. Чем смогу, помогу, — отвечаю я искренне. — Да, спасибо. Я… Хм-м-м… — Дитриху явно тяжело дается разговор со мной. — Могу я… — Ну? — давай уже, рожай, мудень. Чего надо?! Говори! — Могу я у тебя переночевать? Что? Мне померещилось сейчас или он правда… Переночевать? У меня? Типа в моей кровати? Или в квартире? Или где?! — Да, — выпаливаю я, наверное, слишком быстро, но еле сдерживаю ликование. Хочется вскочить и начать прыгать от счастья на кровати, но я же взрослый адекватный мужик. Сперва трубку положу, а потом уже попрыгаю. — Сейчас кину тебе адрес смс-сообщением, хорошо? — Ок, жду. — Погоди, — спохватываюсь я. — Ты не ответил, что случилось. — Это не телефонный разговор. Приеду, расскажу, — раздается сухое. — Тогда до встречи? — До встречи, — кидает Дитрих и отключается. Дрожащими пальцами набираю смс с адресом, отправляю, после чего отбрасываю телефон в сторону и устремляю взгляд в потолок. Не верю в происходящее. Он правда приедет? Правда останется у меня на ночь? Резко вскакиваю с кровати и, спотыкаясь на ровном месте, несусь в комнату бати. — Пап! — ору я, и отец, что до этого усиленно изучал какие-то рабочие бумаги, подпрыгивает на месте. Стопка документов слетает вниз и веером рассыпается по полу. — Ты че орешь? — опешив, выдает батя. — Смерти моей захотел? — К нам едут гости! — сообщаю я взволнованно. — Это кто же? — а по усмешке бати вижу, что он и так прекрасно догадался, кто. — Дитрих! Отец смеривает меня взглядом. — И надолго? — С ночевкой! — восклицаю я, начиная бегать туда-сюда по комнате. — Хм… как понимаю, ты не разрешение пришел спрашивать, а просто ставишь меня перед фактом? — уточняет батя. — Да! — порхаю по комнате, не зная, куда себя деть. — Что ж. Хотя бы воочию увижу человека, которому, если что, надо будет бить морду, — смеется отец, наблюдая за моими плясками. — Только умоляю тебя, Саня, не надумывай лишнего раньше времени. Может, ему просто негде перекантоваться, а ты у нас парень отзывчивый. Вот он и решил воспользоваться твоей добротой, — предупреждает отец, добавляя здоровенный половник дегтя в мою малюсенькую бочку с медом. — Так у него дом есть, — замечаю я, стараясь игнорировать тут же появившиеся сомнения. — Можно подумать, он не мог поссориться с родителями, — гнет свое батя. — Да ты что, он у них на коротком повод… ке… — сникаю я. — И пока с этого поводка не слезет, нормальных отношений с ним не построить? — подсказывает батя. Я хмурюсь, но ничего не говорю. — Давай действительно не надумывать лишнего, — кидаю я и выхожу из комнаты.