Лучше, чем ничего

Александр Мне никогда не нравилось высказывание «Яблочко от яблоньки недалеко падает», потому что я невольно проецировал его на себя и приходил в ужас от одной только мысли, что могу спустя время стать похожим на отца. Превратиться в чудовище, которого я так боялся, и даже не заметить этого. Слишком много историй про то, как дети, терпевшие побои от родителей, вырастая, начинают бить и своих детей, считая это абсолютно нормальным актом воспитания. Такие примеры поневоле заставляют задуматься, а в кого же по итогу превратишься ты сам, учитывая, в какой семье имел счастье расти? И сможешь ли ты что-то сделать, чтобы остановить метаморфозы, ведущие за собой моральное уродство? Я для себя решил, что смогу. Гены — это еще не все. И воспитание не является оправданием. Каждое принятое решение только твое. Неси ответственность. Анализируй каждое свое действие. И не позволяй себе покоряться установкам, вложенным в тебя с детства. Это не просто. Невыносимо сложная задача, с которой справится далеко не каждый, но… я справлюсь. У меня есть человек, который даст мне сил перебороть в себе это. И если я не смогу подавить метаморфозы ради себя, то однозначно погашу их ради него. Ради Сани. Потому я и не стал пользоваться ремнем, давая отпор папе. Боялся, что войду во вкус. Что мне это понравится. И я не смогу остановиться. Стану истинным сыном своего отца, как бы омерзительно это ни звучало. Конечно, я от него отличаюсь, но… Яблочко же от яблоньки недалеко падает, верно? Потому лучше не играть с судьбой и не провоцировать внутренних бесов. Если они сидят где-то внутри меня, пусть сидят там и дальше, без возможности выбраться наружу. Яблочко от яблоньки… Жуткое устойчивое сочетание. Но сейчас оно назойливо крутится у меня в голове по отношению к семейству Майских, причем в неожиданно положительном ключе. Мало того, что Саня — внешне молодая версия своего отца (хотя здесь скорее уместнее было бы сказать «более юная», учитывая, как молодо выглядит его «батя»), так они еще и простые оба как три, сука, рубля. Да что три, один рубль. Если не пятьдесят, блин, копеек! Мне бы сейчас рыдать в подушку, биться в истерике, трястись от паники и чувства неизбежности, маячащей впереди. А единственная эмоция, на которую хватает сил — это ахуй. Отец Майского не только знает про специфические предпочтения сына и мои с ним непростые отношения, но еще и воспринимает это абсолютно спокойно. Не смотрит на нас волком. Не считает больными извращенцами. Относится к нашей парочке так, будто… Будто все нормально. Будто влюбленность между двумя парнями действительно имеет право на существование. Будто влечение к своему полу на самом деле не болезнь, не психологическое отклонение, не влияние Гейропы и не промывка мозгов. Это нормально. Для него это нормально! Никогда не думал, что мне будет так хорошо от мысли, что меня считают нормальным, зная мой секрет. Теперь ясно, почему Саня настолько легко смирился с расширенной версией своей ориентации, а затем так же просто воспринял мою. Ему-то с самого детства не твердили, что геи заслуживают только расстрела. Он не вписал себя в золотой перечень конченых людей, поняв, что у него встает и на парней. И не возненавидел себя за подобное влечение. Он удивился. Осознал. Пожал плечами. И продолжил жить, как жил. Ничего для него не изменилось. Не превратилось в неразрешимую проблему. Восхищаться бы Майским, но теперь я понимаю, чья это заслуга на самом деле. Его отца. Кроме того, Артём Максимович, точнее Тёмыч (даже не представляю, смогу ли я когда-нибудь так к нему обратиться), оказался еще и проницателен как черт. Одного взгляда ему хватило для того, чтобы понять, что произошло. Одного гребаного взгляда. Тогда как до Майского доходило добрых двадцать минут. Но я его не виню… Увидев меня в моем нынешнем состоянии, он выглядел так, будто отлупили ремнем не меня, а его. А я ведь боялся встречи с ним. Все думал, что следует сказать. Предполагал, что необходимо сразу кинуться ему в ноги, сыпля дурацкими оправданиями и умоляя выслушать меня. Но стоя в коридоре и чувствуя взгляд Майского на себе, понял, что Сане сейчас наплевать на мотивы моих действий в прошлом. И не станет он по-детски воротить от меня носа с видом «Отдавай мои игрушки и не писай в мой горшок», не желая со мной говорить, пока не проползу за ним на коленях пару тысяч километров. Наверное, оттого признаваться во всем произошедшем было чуточку проще. Потому что это уже не имело такого большого значения для Майского. Но все еще оставалось слишком значимым для меня. И вот, все точки над «Ё» скрупулёзно расставлены. Можно выдохнуть. С разрешения Сани залезаю с его компьютера в "Вконтакт" и кидаю Тане красноречивое: «я у него». Дождавшись от подруги лаконичное «Заебись!», выхожу из своего профиля и только после этого позволяю себе окончательно расслабиться. И вот лежу на кровати Майского. Пялюсь в потолок с серой потрескавшейся побелкой. В левом от кровати верхнем углу разрастается паутина. В правом — отошел уголок старых, выгоревших обоев. Эта квартира очень отличается от той, где я прожил всю свою жизнь. Ни богатого дизайна, ни дорогой мебели, ни кристальной чистоты или свежего воздуха, всегда наполненного цветочным ароматом. Все просто и, честно говоря, без вкуса. Шкафу в комнате Майского явно больше лет, чем его хозяину. Как и столу. Компьютерный стул на колесиках моложе, но явно куплен не за баснословные деньги и, возможно, с рук. Старый стеллаж со старыми книгами. На полках пыль толщиной в несколько миллиметров. Так и хочется вычертить пальцем надпись «протри меня». Окно старое, рамы деревянные и жутко сифонят. Свист ветра, благодаря метели на улице, не замолкает. А из колонок все это время льется тихий низкий женский голос: …You wanna be my lover …Ты хочешь быть моим мужчиной. …Don't you realise it's insecure? …Неужели ты не понимаешь, что это небезопасно? Боже, как же здесь хорошо и спокойно. …Would you fight for it? …Ты бы стал бороться за это? …Would you prove that you love me? …Ты бы доказал, что ты любишь меня? Переворачиваюсь на бок, утыкаюсь носом в подушку, чувствую знакомый запах. Запах Сани. Хочется забраться на кровать с ногами и укутаться в его одеяло, чтобы ощутить больше, но грязные ступни предпочитаю держать на полу. Нам в этой постели еще спать. Нам… …I don't need any illusions …Мне не нужно никаких иллюзий. …I need a conclusion that you'll fight for it …Мне нужно убеждение, что ты будешь бороться. Взгляд останавливается на книге, лежащей на прикроватной тумбочке обложкой вниз. Из ее середины торчит помятая закладка, роль которой играет изрисованный завитками и сложенный в гармошку тетрадный лист. Протягиваю руку, приподнимаю книгу. «Сумерки. Сага. Затмение». Не знаю почему, но меня пробивает на ржач. Саня, как раз заглянувший в комнату, застает меня за попытками справиться с приступом неконтролируемого смеха. — Ты чего? — удивляется он. — С…сумерки? — задыхаюсь я. — Сань, реально? Разве это не чтиво для девочек двенадцати лет? — А что тут такого? — хмурится Майский. — Отличные книги вообще-то! Знаешь, какая там романтическая линия клевая? Нет? Вот и заткнись! — О господи, я сейчас помру, — признаюсь я, не способный справиться со смехом. — Я тоже скептически относился к этой вампирской истории, — объясняет Саня, явно намеренный убедить меня в несправедливой субъективности. — Первую книгу начал читать, чтобы впечатлить девушку, которая мне нравилась. Она фанат этой серии. С девушкой не вышло, а книги зашли. Читаю, правда, медленно, но… Да хорош уже ржать! — вспыхивает Майский, поняв, что от каждого его слова мне становится смешнее и смешнее. — Ты-то, умник, что в последний раз читал помимо учебников? — "Капитал" Маркса, — отвечаю честно. Взял в отцовской библиотеке. Не то, чтобы остался в восторге. Но… прочитал же. …You're coming from the nowhere …Ты пришел из ниоткуда, …But you got into my deepest thought …Но ты проник в мои сокровенные мысли. Саня смотрит на меня, как на придурка. — Ну и дебил же ты, — цокает он языком. — От дебила слышу, — отвечаю я, наконец-то начиная успокаиваться. …The only thing I wonder …Единственное, что мне интересно, …Are you ready to be overloaded? …Готов ли ты к перегрузке? — Я вообще-то пришел не о вкусах спорить. Скажи лучше, тебе пену сделать? — ввергает меня Саня в замешательство. — Какую еще пену? — не понимаю я. — Ну как же… для ванны. — Зачем? — Чтоб весело было. — Весело мыться? — Ну да. Тебе бы только повеселиться, Майский. Хлебом не корми. Нахер мне эта пена не сдалась! Я у тебя дома уже полчаса, и все промерзшие части тела, медленно оттаивая, жутко ломят. Хоть на стену лезь. К паутине. Хочется уже поскорее окончательно отогреться. Какая, блин, к черту, пена?! — Ебашь, — милостиво разрешаю я, не желая вступать в спор еще и из-за такой херни. К тому же надеюсь поваляться в кровати чуть подольше. На меня после пережитого стресса нападает жуткая усталость. И радует, что нервная система, несмотря ни на что, взяла да и справилась с этим, не наградив очередным приступом. — Готово, поднимайся, — к своему сожалению, слышу клич Сани уже через минуту. Он возвращается в комнату и, подойдя к кровати, протягивает мне руку. Будто я сам встать не смогу. Тем не менее, позволяю Майскому подхватить себя за локоть и ловко поставить на ноги. Тело кажется возмутительно тяжелым. Так что до самой ванны добираюсь не без помощи Сани. Его, кажется, все устраивает, учитывая, что за время перемещения он не лишает себя удовольствия бессовестно меня полапать. — Я сейчас принесу тебе одежду переодеться. И полотенце, — оповещают меня уже в ванной комнате. — То есть дверь мне не запирать? — спрашиваю я смущенно. — А ты и при большом желании не запрешься. Замок давно уже сломан. Всё руки не дойдут починить, — сообщают мне. И вас, Майских, как понимаю, всё устраивает… Стаскиваю с себя одежду, то и дело оборачиваясь на дверь и проверяя, не пытается ли кто-то (под «кем-то» я, конечно, подразумеваю Саню) вломиться. Оставляю пыльное одеяние прямо на полу. Прожигаю дверь взглядом, осторожно опускаясь в теплую воду. Горячую Майский набирать не решился и правильно сделал. Отмороженные ноги и руки жжёт и при такой температуре, да и ссадины на предплечьях дают о себе знать. Медленно погружаюсь в воду полностью. Ну как полностью. Ванна маленькая, так что, чтобы в нее лечь, колени приходится сгибать. Зато я просекаю фишку с пеной. За ней не видно наготы. — Нормальная вода? Не холодно? — первое, что спрашивает Майский, без стука заходя в ванную. — Нормальная, — бросаю я, чувствуя новый приступ смущения несмотря на пену. Будто он голышом меня не видел. И душ мы вместе не принимали. И не тра… — Давай теперь включу погорячее, чтобы вода в ванной начала медленно нагреваться, — предлагает он, положив вещи и полотенце на стиральную машинку, а затем наклоняясь и вертя ржавый регулятор горячей воды. — Спасибо. — Одежду твою закину в стиралку, ок? — продолжает Саня мельтешить. Подхватывает вещи с пола и запихивает их в барабан стиральной машинки. Поумерь шквалы заботы, парень, я ж к такому не привык. — Спасибо. — Полотенце повешу на змеевик, чтобы оно нагрелось, — продолжает Майский держать меня в курсе своих действий. Будто бы я не вижу, что он делает. — Спасибо, — выговариваю я в третий раз. — Пожалуйста, — в голосе парня слышится улыбка. Оставив в покое полотенце, он делает шаг в мою сторону и плюхается на пол перед ванной, облокотившись на ее бортик. И выжидательно пялится на меня. — Ты… не собираешься уходить? — уточняю я, слегка напрягшись. — Неа. — Я не смогу нормально помыться в твоем присутствии, — признаюсь я честно. — Почему это? Стесняешься, что ли? — искренне удивляется Саня. — То есть член мне в зад пихать ты нихера не постеснялся, а мочалочкой ручки тереть у меня на глазах — так посмотрите, какие мы скромные? — Погромче ори, — рычу я и, стараясь скрыть продолжающее нарастать смущение, ухожу под воду с головой. Гул бегущей воды заглушает все остальные звуки. Лежу на дне ванны, закрыв глаза и задержав дыхание. Очищаю разум от лишних мыслей. Я часто так делал дома. Точнее в том месте, которое должен был называть домом. Но мое секундное умиротворение жестоко прерывают. Вздрагиваю, чувствуя губами легкое прикосновение. На автомате распахиваю глаза прямо в воде, запоздало вспоминая, что все еще не снял линзы. Резко сажусь, а Саня, с какого-то хера решивший поцеловать меня в самый неподходящий момент прямо сквозь толщу воды, шмякается на пол на задницу, смешно фыркая. С короной из пены на башке. — Сдурел?! — злюсь я, понимая, что линза с левого глаза безвозвратно потеряна. Тут же появляется зрительный диссонанс. На четкую картинку, все еще видимую правым глазом, накладываются размытые пятна благодаря левому. Это здорово давит на виски. — Ну ты дикий, — беззаботно смеется Саня, стирая с лица воду и пену. Всё ему нипочем. — А ты ебанутый, — констатирую я факт. — Я из-за тебя линзу потерял! — он застал меня врасплох, и теперь я чувствую себя идиотом. И в глаза, и без того уставшие, будто песка насыпали благодаря воде и пене. Знаю, что слишком резко реагирую. Но я сейчас в том состоянии, когда почти достиг эмоционального равновесия, вот только удержать это равновесие очень сложно и потерять его я могу из-за любой чепухи. — Не без этого, — продолжает источать неуемное счастье Майский, прилизывая влажные волосы к голове. Почаще бы он так делал. Ему очень идет. — Отца бы постеснялся, — цежу я сквозь зубы, старательно изображая недовольство. Боюсь, если Майский поймет, насколько я рад быть с ним здесь и сейчас, он мне житья не даст. Не без усилий вытаскиваю линзу из правого глаза и отдаю ее парню, а сам снова ложусь в ванной. — Я ничего не делал, из-за чего можно было бы стесняться бати. Пока, — добавляет Майский провокационно. — И вообще ты теперь на моей территории, — заявляет чудила, вновь облокачиваясь на бортик ванны. — К тому же виноват передо мной, — протягивает он, начиная водить пальцами по пене, плавающей на поверхности воды. — К чему ведешь? — хмурюсь я. Хватит меня провоцировать, Саня! Сам же потом будешь вопить свое коронное «Дитрих, блять!». — К тому, что будь хорошим мальчиком и делай то, что я говорю, — Майский даже не пытается сделать тон строже, потому его слова звучат не грозно, а как очередная дурацкая шуточка. — Вот еще, — хмурюсь я, начиная лихорадочно перебирать варианты расплаты за свои проебы. — Разве плохо иногда отпустить ситуацию и положиться на другого человека? — продолжает в том же духе Майский. Ага. Вот оно что. Кто-то нацелился на мою задницу? — Поверь мне, спинку я потереть себе смогу и без твоего участия, — заверяю я Саню, старательно изображая дурачка. На сегодняшний вечер впечатлений с меня предостаточно. Секс в позиции снизу будет явным перебором. Ты ведь на это намекаешь, паразит? — Но ведь я могу сделать этот процесс интереснее, — протягивает Майский, запуская руку под воду с таким невозмутимым видом, что я не сразу понимаю, к чему он ведет. — Да что ты говор… блять! — восклицаю я, вздрагивая. Чувствую, как пальцы парня смыкаются на моем члене. — Сдурел?! — выдыхаю я, опешив. — Я сказал: отпустить ситуацию! — А я сказал, убери свою кривую ручонку! — шиплю я, вцепившись в запястье Майского. Но пальцы мои отогрелись еще не до конца и не желают меня слушаться. Хватка слишком слабая. — Или что? Ох, Майский, прекрати меня провоцировать. Прекрати, я сказал! Саня Мне нужно некоторое время, чтобы корректно переварить информацию о том, что Дитрих рассказал родителям тайну, которую лелеял в себе многие годы и планировал лелеять до самой смерти. Рассказал не забавы ради и не потому что внезапно подавил в себе страх перед предками или безрадостным будущим. Рассказал ради меня. Ради наших отношений. По мне, так мера кардинальная, но зная Дитриха, понимаю, что по-другому бы он не смог. Так же понимаю, что если он пошел на это, со мной он планирует остаться не на пару ночей. Жуткая ответственность. В любой другой ситуации я бы постарался от нее откреститься, мне всегда претило тащить на себе проблемы, которых можно легко избежать одним-единственным «нет». Но не в этот раз. Даже учитывая череду страхов, которые во мне вызвал поступок старосты, я не собираюсь от них прятаться и облегчать себе жизнь. Я хочу этих проблем. И еще хочу, чтобы мы вместе их преодолели. Мы обязательно сможем, я в этом уверен. Ведь пока у меня есть Дитрих, а у Дитриха есть я, мы практически непобедимы, верно?! И даже апокалипсис не станет преградой для наших отношений! Но все равно страшно. Прекрасно понимаю, что впереди нас ждет далеко не безоблачное будущее. И я не познакомился и с половиной тараканов Дитриха. Так что будет как угодно, но точно не просто. И все равно не могу испытывать ничего кроме ослепляющего счастья. Глупо, наверное. По-детски. И позже столь сильные чувства могут схлынуть. Но я не любитель думать о том, чего еще не произошло (Хотя сейчас-то почему-то думаю). В этом плане мастер у нас Дитрих. И зная об этом, не могу до конца поверить, что он, взвесив все риски, решился на такой шаг. Что это, если не признание в большой и чистой любви?! Дитрих погружается в воду с головой, а я, убрав пену, смотрю на него через толщу воды. Такой умиротворенный. Настолько непривычное выражение лица, что староста становится почти неузнаваемым. Но что творится в этот момент в его голове, я могу только гадать. Зато точно знаю, какая назойливая мысль уже некоторое время крутится в моей собственной. Наклоняюсь ближе к Дитриху, набираю в легкие воздух, а затем окунаю лицо в воду и чмокаю его в губы. Реакция следует незамедлительно. Дитрих подлетает на месте и прожигает меня взглядом, полным праведного гнева. Делает вид, что бесится, но я-то вижу, насколько он смущен. И мне хочется смутить его еще больше. Прочувствовать его уязвимость во всей красе. Побыть хотя бы ненадолго тем, кто держит контроль, а не плывет по течению. Потому без зазрения совести запускаю руку в воду и нагло нащупываю его член. У старосты глаза на лоб лезут. Он лихорадочно цепляется за мою руку, но по его поведению сложно понять, то ли он действительно хочет меня оттолкнуть, то ли желает бурного продолжения под аккомпанемент напускного сопротивления. Я человек позитивный, так что предпочитаю делать ставку на наиболее выгодный для меня вариант. Сжимаю член старосты у основания и делаю пару легких выверенных движений. Хех, член начинает увеличиваться прямо у меня в руке. Ори сколько угодно, а писька врать не станет, бро! Сдала она тебя с потрохами! Хочешь на кого-то злиться, тогда злись на нее! — …убери свою кривую ручонку! — шипит Дитрих. Актер погорелого театра снова на сцене. — Или что? — интересуюсь я с азартом. Круто наконец-то полностью владеть ситуацией. Да-да, Санек, сегодня «жертва» ты. Твоя очередь дрожать от каждого моего прикосновения. А я, так и быть, побуду в роли хозяина, решающего, что для тебя будет лучше. Я и не предполагал, что игра за доминирование может оказаться такой волнующей! — Или тебе пиздец! — тихо заявляет староста, смотря на меня исподлобья. Боже, да что ты можешь сделать в нынешнем положении? Я прямо-таки упиваюсь своей властью над Дитрихом! Упиваюсь секунд тридцать. Больше поиграться мне не дают. Чувствую, как пальцы Дитриха неожиданно впиваются в мою руку с такой силищей, что она начинает неметь. За сим действием следует резкий рывок, и я сам не понимаю, как уже оказываюсь в ванной. Прямо в одежде. Вода расплескивается во все стороны. Блять! Соседей бы снизу не затопить! Опять. Минуту назад я чувствовал себя королем ситуации, а теперь сижу на Дитрихе, который продолжает сжимать мою руку. Не в очень я удобном положении, с какой стороны ни глянь. В ванной и одному человеку тесновато, а двум — что в гробу! — Полегче! — возмущаюсь было я, но староста меня не слышит. Вцепившись в мой затылок, он резко с силой тянет меня за собой под воду и уже там впивается в мои губы. Сука, слишком неожиданно. Я и воздуха в легкие толком набрать не успеваю. Поцелуй глубокий. И очень горячий. Но кислорода катастрофически не хватает. Легкие горят огнем. Резко выныриваю и судорожно хватаю ртом воздух. — Ебанутый, — выдыхаю я, пытаясь выбраться из ванной. Вот только староста, вцепившись мне в колени, не позволяет провернуть задуманное. — Раздевайся, — выдыхает он. И во взгляде Дитриха я читаю уже знакомую пляску бесов. Доигрался. — Нетушки, — хмурюсь я. — Кто-то советовал мне постесняться отца! — напоминаю я. Нагло сижу на стояке старосты, но под дудку его плясать не собираюсь. Дитрих, решив, что сможет справиться с моей одеждой и без меня, просовывает руки под футболку и задирает ее. Эй, не так быстро, парень! — Сказал, что раздеваться не буду! — настырно настаиваю на своем. Дитрих упорно льнет ко мне. Облизывает мою грудь, быстро перекочевывая к правому соску, а левого касаясь пальцами. На миг замираю, прикрыв глаза и содрогаясь от приятных ощущений, но… Во-первых, в ванной слишком тесно. Во-вторых, я вообще-то типа чуточку обижен. На самом деле нет, но ТИПА. Так что… Придется в кои-то веки отказать себе в удовольствии сделать то, что хочется, во имя светлого будущего и великого понимания Дитрихом того, что за любые действия следует платить. А то просечет, что я всепрощающий. И рано или поздно мне это выйдет боком. — Нет, говорю, — резко отодвигаю Дитриха от себя и с удовольствием ловлю его растерянный взгляд. Сейчас надумает какой-нибудь херни, как пить дать. Ничего. Для профилактики полезно. Разок потреплю ему слегонца нервы, чтобы неповадно было трепать их мне. — Давай быром намывай бренное тело, а я пойду пока переоденусь и погрею поесть, — сообщаю я. — Ты наверняка голодный, — строить из себя всемирное зло не выходит у меня от слова «совсем», как бы я ни старался. — Я не пущу тебя, — выдает Дитрих, все больше походя на ребенка, а не на альфача, готового выебать меня в любом месте в любое время при любых обстоятельствах. — Куда ж ты денешься. — Ты же первый начал! — точно ребенок. — Первый и закончу, — смеюсь я, неуклюже поднимаясь с колен. Вода с меня стекает потоком. — А сказал, что будет интересно, — ворчит Дитрих разочарованно. — А ты что же, скучал, пока топил меня? — смеюсь я, вылезая из ванной. Без смущения скидываю с себя всю одежду, выжимаю лишнюю воду в раковину и бросаю шмотки в стиралку. Вещи, изначально предназначенные Дитриху, оказываются на мне. Единственное, чего недостает, это трусов. Его же нижнее бельишко я надевать на себя не стану. Я отбитый, но не настолько! Да мне и без трусов вполне комфортно. — Принесу тебе другую одежду, — оповещаю я, выходя из ванной и оставляя Дитриха один на один со своими ядовитыми мыслями и стояком. Это тебе в качестве наказания, любимый козлина. Александр Никогда не думал, что отказ от секса будет воспринят мной, как трагедия мирового масштаба. Но вот мне отказали. И, сука, это трагедия! И не иначе как мирового, блять, масштаба! И хули мне теперь делать со стояком? А хули мне делать с Майским? Это что вообще сейчас было? Какого черта?! Со злости вновь погружаюсь в воду с головой и остаюсь в таком положении, пока легкие не начинает жечь. А чего я, собственно, хотел? Что скажу «прости» и мои говенные поступки сотрутся из его памяти, будто их и не было? Я ведь и сам понимаю, что такое нихера не забывается. И даже Майский со всем его похуизмом не святоша, который на любой выверт с моей стороны пожмет плечами и забудет о случившемся, как о страшном сне. Резко сажусь в ванной, стряхивая с себя угнетающие мысли. Все. Хватит. Хватит, я сказал. Да, обосрался. Да, признаю. Извинился. И извинюсь еще тысячу раз, если понадобится. И не надо придумывать проблемы из ничего. Не впустил бы он меня к себе домой, если бы взаимоотношения между нами оказались дохлым номером. И член мой трогать не стал. Он мстит, это ясно, как день. И достаточно щадяще. Я бы на его месте… Даже не представляю, что бы я сделал на его месте. Если бы он после секса сказал мне раствориться в тумане, я бы, наверное, свихнулся. — Блять, — цежу сквозь зубы. Окей, из ванной ты от меня сбежал. Посмотрим, как у тебя это получится в постели. Саня Оставив новый комплект одежды в ванной и полюбовавшись все еще недовольной моськой старосты, захожу на кухню в намерении разогреть Дитриху что-нибудь пожевать. И натыкаюсь на батю, который, включив вытяжку, неспешно курит, устремив взгляд в пустоту. Интересно, о чем думает? Или, быть может… о ком? Кинув на меня взгляд, он тяжело вздыхает, но ничего не говорит. — Что? — удивляюсь я. — Иногда мне кажется, что я Слишком понимающий родитель, — замечает он. — И мне стоило бы быть построже. — А не поздновато? — улыбаюсь я. — Мне девятнадцать. — То-то и оно, — выпускает батя сноп дыма. — И все же вы хотя бы сделайте вид, что боитесь спалиться. Пожалейте старика. — Да ничего не было, бать, — смущенно бормочу я. — Ну да, ну да. — Пап, да серьезно! Не было! Ну… почти, — добавляю, не зная, куда спрятаться от прожигающего взгляда бати. Он в ответ выразительно закатывает глаза. — Слушай… — мнусь я, не зная, стоит ли говорить о беспокойствах, штурмующих мой разум, или они пройдут сами собой. Я до безумия счастлив, но сквозь эйфорию то и дело пробиваются тревожные звоночки. Пока я рядом с Дитрихом, их не слышно. Но лишь оказываюсь в ином помещении, и меня начинают одолевать сомнения. Непростительные сомнения, от которых я чувствую себя не в своей тарелке. — Что не так? — чувствует мое напряжение батя. — Мне… Хм… Не знаю, как бы правильней выразиться. Мне, кажется, страшно, — признаюсь я. Отец кидает на меня вопросительный взгляд, после чего притягивает к себе вторую табуретку и хлопает по ней, призывая меня присесть рядом. — Почему? — интересуется он, делясь со мной сигаретами. — Чего ты боишься? Благодарно прикуриваю. Делаю пару затяжек, прежде чем решаюсь поделиться бьющей по вискам мыслью. — А вдруг Дитрих пожалеет о своем поступке? — выговариваю я еле-еле. Язык заплетается, не желая этого произносить. — О том, что признался родителям? — уточняет батя. — Да, — киваю я. — Вдруг я не смогу сделать его счастливым. — Саня… — вздыхает батя. — Я, конечно, знал, что влюбленность двигает твою крышу, но, чтобы настолько… — Пап, я серьезно, — хмурюсь я. — Если хорошенько подумать, у нас с Дитрихом нет ничего общего, понимаешь? И то, что мне привычно, в нем в основном вызывает раздражение. Наша симпатия друг к другу иррациональна! Что, если спустя время, он поймет, что не хочет быть со мной? — Или поймешь ты, что не хочешь быть с ним? — добавляет батя невозмутимо. Меня аж передёргивает. — Я не это имел в виду, — раздражаюсь я. — Разве? — протягивает отец с лукавой ухмылкой. — Разве, — фыркаю я. — Я в своих чувствах не сомневаюсь, — произношу я с жаром. Действительно же не сомневаюсь! Но… — Но не могу отделаться от ощущения, что старосте со мной будет плохо. Я ведь… я ведь ни на что не годен, пап, — развожу я руками. — Не амбициозен, не усидчив, явно не трудяга. А Дитриху будет мало сидеть на маленькой зарплатке и жить в одной квартире со мной и моим отцом всю свою жизнь. — Я тоже не приду в восторг, если до конца своих дней придется жить с двумя взрослыми лбами, — смеется батя. — Пап… Мне ведь действительно не дает все это покоя. Я не хочу, чтобы он продолжал все тащить на себе. И мне страшно становиться для него балластом. Батя молчит. Раздумывает, что бы мне лучше сказать. — Тебя не должно волновать, почему вы сошлись, — наконец, заговаривает он. — А что касается иррациональной симпатии, только такой она и бывает. Все мы разные. Все без исключений. Да, у вас с ним нет общих увлечений, но это не значит, что они не появятся, — заявляет он. — Не на увлечениях держатся отношения, поверь. Не стану обещать, что все у вас всегда будет хорошо и гладко. Такого тоже не бывает. — Так. Ты меня успокаиваешь или накручиваешь?! — Вы два самодостаточных человека, которые хотят быть вместе несмотря ни на что. Я понимаю, чего ты боишься. Что когда-нибудь это изменится. И один из вас решит, что не хочет продолжать отношения. Ты боишься его потерять, еще даже толком не заполучив? Или тебя страшит возможность того, что твои чувства к нему могут когда-нибудь остыть, но ты не сможешь от него уйти, потому что будешь считать себя ответственным за произошедшее сегодня? — Пап! — вскрикиваю я. — Говорю же, я не сомне… — Саня, — останавливает меня отец. — Это нормально, — остужает он мой пыл. — Нормально бояться того, что когда-нибудь вы разойдетесь, и инициатором этого стать может как он, так и ты. Это даже хорошо, что ты пытаешься трезво оценить ваши взаимоотношения без розовых очков на глазах. — Нет, я просто… — Сын, ты не привык к ответственности. Я тому виной. Я всегда учил тебя упрощать жизнь, а любая ответственность ее усложняет. Что ж… не научил я, научит он, — кивает батя в сторону ванной комнаты. — Думаешь, что не справишься? Я считаю иначе. Но если твои чувства остынут, и ты захочешь уйти, ты просто уйдешь. Пойми, то, что сегодня этот парень сделал, он сделал в первую очередь для себя. И как бы дальше ни пошла его жизнь, с тобой или без тебя, она будет лучше, чем та, которая была у него все это время. — Но лучше бы со мной, — ворчу я. — Согласен, — кивает отец. — Но если начнешь воспринимать ваши отношения, как выплачиваемый долг Дитриху, ты все испортишь. — Я это понимаю. — Не надо сомневаться ни в себе, ни в своих чувствах. Посмотри, что этот пацан успел с тобой сделать. Мало того, что он изрядно потрепал тебе нервы, так теперь ты еще и начинаешь заглядывать в ваше далекое будущее, гадая, а не разбежитесь ли вы через тридцать два года и восемь месяцев. Не это ли показатель того, насколько ты хочешь быть рядом с ним все отведенное тебе время? Обычно-то ты не планируешь больше чем на пару часов вперед. А тут — посмотрите-ка… Разнервничался. А ведь правда. Что это на меня нашло? — Я не знаю, как это — с кем-то встречаться… — Так вот и узнаешь. И все у вас будет на мази. Вы с ним может и разные, зато дополняете друг друга отлично. Он тебя научит ответственности и пунктуальности, а ты его — расслабляться и отвлекаться от насущных проблем, радоваться мелочам и отпускать ситуацию, — улыбается батя. — Главное — не забывай, на чем держатся долгоиграющие отношения. — На понимании? — перебиваю я отца. — На компромиссе. Необходимо не просто понимать человека, но и знать, когда следует пойти на уступки. Если оба партнера знают, что такое компромисс, все будет хорошо. И не надо бояться разногласий и ссор. Лучше бояться их отсутствия. У людей, которые грызутся днями напролет, вырабатывается иммунитет к скандалам. Разногласия их не страшат. Пусть не страшат и тебя. — Думаешь, я зря заморачиваюсь? — улыбаюсь я, чувствуя, что мне становится легче. — Совершенно точно зря, — кивает батя. — Хорошо, — я окончательно успокаиваюсь. — Главное, чтобы ему со мной не было плохо. — А это, Саня, зависит только от тебя. Думаю, он уже доказал, что готов на многое ради вашего счастья, — замечает батя. — Так и ты не расслабляйся. Чем больше человек дает, тем больше желает получить. Так что… Отдавай. Не падай в грязь лицом. Будь благодарен и никогда и ничто не воспринимай как должное. Над отношениями необходимо работать без перерыва. Даже если кажется, что у вас все идеально. — А ты будешь работать над отношениями с Шуриком? — мягко перевожу я тему разговора. Все, что мне нужно было услышать, я услышал. Теперь следует поподробнее разузнать, что планирует делать батя для улучшения своей личной жизни. — Если он позволит, — кивает отец. — Кстати, мы с ним — отличный пример пары людей, которые практически не имеют общих интересов. И ничего! Как видишь, нас это в свое время не остановило. — Так вы же расстались, — смеюсь я. — Тоже мне — пример. — Причину расставания ты прекрасно знаешь, — не обижается отец. — Это никак не связано с тем, насколько мы были и остаемся разными. — Меня, кстати, все подмывало спросить, как вы вообще познакомились? — очухиваюсь я. — О-о-о… — протягивает батя. — История достойная третьесортной мелодрамы, — заверяет он меня. — Я тогда работал в строительной компании в инженерном отделе (не в той, в которой обитаю теперь), а Шурик пришел к нам летом на стажировку. Он же по образованию архитектор. Так этот дебилушка умудрился в первый же день вдрызг разругаться с приставленным к нему куратором. Даже до драки дошло. А я мимо проходил. По доброте душевной полез их разнимать, за что мне и прилетело. Недооценил я мощи, таящейся в таком хрупком пареньке. И он, пытаясь набить морду обидчику, в результате набил ее мне. Точнее, прицельным ударом сломал нос. — Ой, а я ведь помню, как ты ходил с жуткими синяками под глазами! — подтверждаю я. — Вот-вот. Я ему, конечно, сдачи давать не стал. Сам влез, сам виноват. А этот идиот после произошедшего начал таскаться за мной хвостом. Всё прощения просил. Я ему каждый раз говорил, что ни в чем его не виню, но это не помогало. Прицепился, как банный лист. Сперва он меня раздражал. Но я сам не заметил, как это раздражение медленно переросло в симпатию. А когда я просек, что это взаимно, так сразу парнишку в оборот и взял. — И сколько вы провстречались? — Около года. Если подумать, это были самые длительные отношения в моей жизни, исключая брак с твоей матерью, который я бы и отношениями не назвал. — И… Было сложно? Тебе с Шуриком? — Еще как. Он же гиперэмоциональный. А я — лицо-кирпич. Для него при общении с человеком важно вывести его на эмоции. Иначе ему кажется, что собеседник равнодушен к обсуждаемой ситуации или проблеме. То есть если я говорил, что волнуюсь о нем, но голос мой оставался ровным, Шурик убеждался, что мне на него плевать. Так что дни без скандалов были для нас днями, прожитыми зря. Но я не жалуюсь. Мирился он с такой же страстью, как и бесил, — протягивает батя, мечтательно улыбаясь. — Может, звякнешь ему прямо сейчас? — предлагаю я. — А смысл? Он не возьмет трубку. — С чего ты это взял? — С того… Завтра позвоню. Но, скорее всего, и завтра не возьмет, — отмахивается батя. — Могу дать тебе его страницу во вконтакте, — предлагаю я. — Не надо, — качает батя головой. — С Шуриком напролом лучше не идти. Ему нужно время, и я его ему дам. Саня, не кипишуй. Все, что ты мог, ты уже сделал. Теперь дело за мной, и, можешь быть уверен, я этого шанса не упущу. Но сейчас на него давить нельзя. Шурик сам напишет или позвонит, будь уверен. — Очень на это надеюсь, — кидаю я, поднимаясь с табуретки. Изначально-то я не болтать пришел, а Дитриху еды погреть. Так что вытаскиваю из холодильника кастрюлю и накладываю в тарелку гору макарон по-флотски, а к ним еще и три котлеты. — А его не разорвет? — усмехается батя. — Смотри ребенка-то не перекорми, а то ж поплохеет. — Съест сколько сможет, а я за ним, если что, все дожру, — отмахиваюсь я. — А Шурик… он точно напишет? — очень я за батю беспокоюсь. — Точно, Саня, точно, — смеется отец. — Тебе чем о моей личной жизни печься, заняться бы лучше своей. Иди проверь своего педанта. Еще заснет в ванной да утопнет, а нам потом проблем не оберешься. Эх, батя. Скрывает за улыбкой гору переживаний. Вот только глаза тебя все равно выдают. Если Шурик в ближайшее время не напишет, я из-под земли его достану.