Лучше, чем ничего

Саня К моему облегчению, у Дитриха нашлась-таки адекватная родня. Аллилуйя! Правда, пока в единственном лице, но это уже кое-что. Делать выводы, конечно, рановато, учитывая, что я успел пообщаться с братом старосты от силы полчаса, но он произвел на меня положительное впечатление. Обычный парень без лишних препонов и неприятных закидонов по поводу того, что весь мир ему что-то должен. Это я сейчас их папочку вспоминаю. Я даже чуточку удивлен тому, что у таких, мягко говоря, нездоровых родичей выросли вполне себе разумные поцы. Нас же уверяют, что дети походят на родителей и склонны совершать те же самые ошибки. Отчасти, наверное, так и есть. Но не стоит забывать и о личном выборе. Мне в такие моменты сразу вспоминается Лёха. Тот самый друган, который в школьные годы прожил у меня несколько месяцев, потому что больше не мог находиться в одной квартире с пьющими родителями. По классике жанра ему следовало спиться вслед за ними. Но Лёха выбрал иной путь. Уехал на учебу в другой город со стойкой уверенностью, что никогда не купит обратный билет. Сейчас наше общение свелось к нулю: я не слишком хорош в переписке, а он загружен по самые яйца. Но, помнится, на первом курсе он мне парочку раз писал. В особенно тяжелые периоды своей жизни. Тогда он признавался, что не раз ловил себя на мысли плюнуть на все и просто нажраться. Но он решил для себя, что никогда не притронется к алкоголю. Признавался, что боится пойти по стопам родителей. И чем играть с судьбой, лучше не пить вовсе. Даже когда плохо. Особенно когда плохо. Так Лёха на своей шкуре продемонстрировал, что дети не равно родители. А как раз в точности до наоборот. Главное захотеть. Он ведь не бьет в грудь и не говорит, что алкоголизм — не его история. Нет. Лёха признает, что эта история очень даже его, но он разумно никогда не повернет на эту кривую дорожку. Осознание проблемы — это же первый шаг к ее решению. Сергей машет нам рукой в знак прощания, дарит широкую располагающую улыбку и садится в такси до аэропорта. Мы с Дитрихом отвечаем ему тем же. Я чувствую невероятное воодушевление после столь приятной беседы со столь приятным человеком. Но староста моего хорошего настроения не разделяет. Стоит посреди улицы с видом бедняги, только что похоронившего всю семью до седьмого колена. — Чего рожа такая недовольная? — тактично интересуюсь я, лишь машина с Сергеем на пассажирском месте исчезает из нашего поля зрения. — Что, солнце мое, тебя не устраивает теперь? Дитрих, не оценив шутливого обращения к его персоне, лишь нервно поправляет очки. — Да так… — неопределенно кидает он. А я прямо вижу, как в его голове формируются хитроумные сюжеты, достойные лучших фантастов. Сюжеты того, как его жизнь колбаской катится по пизде несмотря ни на что! Потому что если все хорошо, то это еще не конец, правильно, Дитрих? Все должно быть кошмарно. Иначе жизнь не жизнь! — Что еще за «да так»? — хмурюсь я. — Все же в порядке. Круто! Отлично с большой буквы «О»! НИШ-ТЯК! Тебе неимоверно повезло с братом! Все, что еще вчера беспокоило тебя, сегодня разрулилось само собой! Вот так, по щелчку пальцев! — я для убедительности действительно щелкаю пальцами. — Так что тебе не дает покоя? — Не знаю… — пожимает староста плечами, но, поймав на себе мой скептический взгляд, продолжает. — В этом и проблема, — выдает он, тяжело вздохнув и подтвердив мои подозрения насчет хитроумных сюжетов в его больной головушке. — В чем? — не врубаюсь я. — В том, что все заебца? — Именно. — Дитрих… — ну не дурында ли. — Ты совсем ку-ку? — Видимо, совсем, — морщится староста. — Просто все это как-то… — Неожиданно? — подсказываю я. — Подозрительно, — поправляет меня Дитрих. Ах, ты ж, ебаный параноик. Цирк с конями снова в городе. Приветствуем с фанфарами. Раскатываем красную дорожку и смиренно ждем номеров! — И что же в этом подозрительного? — честно пытаюсь просечь направление, в котором мыслит Дитрих. И честно не просекаю, хоть ты тресни. — Не бывает так, — выдает он тихо. — Это не просто хорошо, понимаешь? Это Слишком хорошо, — невесело усмехается он. Хера себе заявочки! Слишком ему, блять, хорошо! Проблема межгалактического уровня! — Нельзя вот так взять и вылезти из грязи в князи. — ЛЬЗЯ, ДИТРИХ! ЛЬЗЯ! — Всегда есть подвох. — Подвох в том, что ты остался со мной. А это то еще испытание! — Понять бы еще какой. — А вдруг подвоха нет? Такой вариант ты не рассматриваешь принципиально? — смеюсь я, выуживая из кармана пачку сигарет. Мы топчемся неподалеку от торгового центра уже добрых пятнадцать минут. Сперва ждали такси, затем провожали Сергея и вот нам бы двигать домой, но я чувствую, что сперва следует перекинуться со старостой парой слов. Хорошие расклады явно ему в новинку. И потому столкнувшись с одним из них, он не знает, что с ним делать. Это как если бы нищему внезапно на голову свалился миллиард. Что бы он сделал в первую очередь? Вряд ли тут же побежал открывать свой бизнес или штудировать информацию о самых выгодных вкладах. Свались огромная сумма денег на меня, первое, что сделал бы я, это сходил в мак. Купил бы себе бигмак, картошечку, пирожок… а потом часа три смотрел бы в стену, задаваясь вопросом: «А что дальше?». Позже бы наверняка сообразил. Но сперва следовало принять тот факт, что такие деньжищи теперь в моих руках. Вот и Дитрих сейчас пытается принять происходящее. Пусть и кажется оно ему маловероятным, если не сказочным. — Я вот верю в гармонию во Вселенной, — выдаю я, прикуривая сигарету, а затем протягивая ее Дитриху. Тебе же нравятся обмусоленные мной фильтры? Бери, мне не жалко. Я спецом облизал, чтобы было достаточно влажно и омерзительно. Дитрих принимает мой слюнявый подарок, но не торопится расслабляться. — Причем здесь гармония во Вселенной и сегодняшняя ситуация? — интересуется он, касаясь губами фильтра и морщась. Не нравится? Для тебя старался. — Ну как же… — терпеливо объясняю я, теперь прикуриваю свою сигарету. — В твоей жизни было столько плохого и длилось так долго. Не думаешь, что теперь тебе на голову должно свалиться счастье размером с Юпитер? — задаю я наводящий вопрос. — Так оно уже свалилось, — едва заметно улыбается Дитрих. — Еще до встречи с братом, — выдает он, косясь на меня. — Да? — искренне удивляюсь я. — Какое? — спрашиваю до того, как моя ленивая соображалка делает мне одолжение и начинает медленно работать. — А ты догадайся, — предлагает мне староста. Соображалка со скрипом выдает мне пару мыслей по этому поводу, и меня неожиданно накрывает такое смущение, которого, мне кажется, я за всю свою жизнь ни разу не испытывал. Правильно, Саня, когда он тебе член в задницу присовывал, ты у нас не сильно смущался. А сейчас-то совсем другое дело! Сейчас-то пиздец. Хоть сквозь землю проваливайся. — Майский? — выражение лица Дитриха резко меняется. Напряжение сменяется откровенным недоумением. — Чего? — бурчу я, ощущая, как пылает моя рожа. Нихера себе меня накрыло. Это все от недосыпа, наверное. По-любому, во всем виноват он. — Ты покраснел? — Да жарко что-то… — очень вяло пытаюсь я скрыть истинные эмоции. — На улице минус пятнадцать, — со скепсисом в голосе сообщает мне парень. — Вот именно. Всего минус пятнадцать… — фыркаю я, показательно расстёгивая ворот куртки. Но не успеваю я отпустить собачку замка, как староста тут же цепляется за нее и застегивает молнию наглухо. — Сдурел? — спрашивает он явно для проформы. — Ебанутое создание. Куртки он, блядь, расстегивает в мороз. Пиздец, тупой, — начинаются ворчания а-ля «пожилой Дитрих девятнадцати лет». — А перчатки с шапкой где? — В рюкзаке, — не понимаю я причины неожиданного кипиша. — Надевай, — приказывает староста. — Вот еще, — вредничаю я. — Надевай, я сказал, — от растерянного Дитриха до Дитриха ебанутого одно неверно сказанное слово. — Мне и так заебись, — уверяю я парня, хотя и понимаю, что это не облегчит, а лишь усугубит мое положение. Староста влез в свое любимое амплуа брюзжащего деда, который не отъебется от тебя до тех пор, пока все будет не по его велению. — А с менингитом будет вообще ахуенно. Надевай сейчас же! — рычит Дитрих. Я бы вступил в перепалку, но так не хочется тратить на это лишнюю энергию. К тому же это отличный способ уйти от темы, которая с какого-то хера так меня смутила. Тяжело вздохнув, вытаскиваю шапку с перчатками и надеваю. — Доволен? — уточняю я. — Не особо, — Дитрих возвращается к привычному состоянию нечеловеческого напряжения. — Мне надо напялить что-то еще? — горестно вздыхаю я. — Шарф, — прилетает мне очевидный ответ. — У меня нет, — вру я. — Значит, надо купить, — остается непреклонным староста. — Ну, так купи, — шучу я, целенаправленно выкапывая себе могилу. — Ну, так пошли, — выдает Дитрих, хватая меня за рукав. Намеревается, видимо, потащить меня обратно в торговый центр. Что, думаешь, брат деньжат подкинул, так теперь и шарф мне прикупить можно? Очень мило, НО НЕ МИЛО. — Давай в другой раз, — решаю я прийти к компромиссу. — Домой хочется, — выдыхаю я с интонацией, с которой в детстве клянчил у отца шоколадку в магазине. Беспроигрышный способ. Дитрих демонстративно закатывает глаза, но не настаивает. Ему холодно, и он сам не прочь вернуться в теплую квартиру. Но рожа его по-прежнему недовольная. Чтоб тебе пусто было, Дитрих! — Чувак, да расслабься ты уже! — хлопаю я его по плечу. — Все заебись! Ну не заебись ли, а?! — предпринимаю очередную попытку приободрить человека, страдающего от того, что в его жизни наконец-то все урегулировалось. — Не могу отделаться от чувства, что вот-вот произойдет какое-то говно, — сообщает мне староста. — А если произойдет, тебе полегчает? — спрашиваю я с надеждой. Дитрих серьезно задумывается над моим вопросом. — Да, — наконец кивает он. — Мне действительно бы полегчало, — признается парень. — Что ж… — отправляю окурок в урну и направляю стопы в сторону дома. — Тогда у меня для тебя сразу две говенные новости, — сообщаю я со смехом. — Правда? — в голосе старосты слышится облегчение. Парень, надо бы тебя к психотерапевту записать. Это ж не дело… — Правда, — киваю я. — Я все голову ломал, как бы тебе сообщить об этом помягче, но ты мне облегчаешь задачу. Только не сильно паникуй, окей? — прошу я осторожно. — Говори уже, — хмурится староста. — Знай, что я всегда рядом, так что вместе мы точно со всем спр… — Майский! — рычит Дитрих, быстро теряя терпение. — В общем… — я мнусь. Шутки шутками, а эта тема действительно способна расстроить Дитриха. — Может, лучше расскажу дома? — предлагаю я с надеждой. — Нет, сейчас, — настаивает староста. Ну сейчас так сейчас… — Окей… Оповещаю вас, господин Дитрих, что Вы, кажись, спалились. Сальчиков сегодня все утро на весь универ орал, что ты гей, — произношу я с запинкой и внимательно наблюдаю за реакцией Дитриха. Вдруг его накроет. Надо быть готовым к худшему. — Ах, это… — я-то уже морально приготовился к полномасштабной истерике с заламыванием рук и градом слез. А старосте эта новость, выходит, как по пизде ладошкой? С каких это пор ты у нас стал такой стрессоустойчивый? — Чего и следовало ожидать, — спокойно произносит Дитрих. — Ты не удивлен? — Я вот очень удивлен, что ты не удивлен. — Нет. Он еще вчера на студзиме за сценой поднял эту тему, — равнодушно пожимает Дитрих плечами. Ну, пиздец. И когда ты собирался рассказать об этом мне?! Почему я обо всем узнаю последний? Я твой парень или уборщица тетя Глаша из соседнего подъезда? Обида ебаная. — А ты что? — продолжаю диалог, пытаясь скрыть свою досаду. Я не требую отчетов о каждом шаге, но если тебя какая-то мразь зажимает за сценой и уведомляет, что знает твою тайну, то… Тебе следует поделиться этой новостью со мной! А я бы поделился своим мнением насчет данной ситуации с Сальчиковым. — А я в глаз ему дал, — выдает Дитрих и неожиданно начинает смеяться. Окей-окей, ты можешь за себя постоять. Теперь мне спокойнее. — Серьезно? Первый фингал от тебя? — не верю я своим ушам. — Первый? — уточняет Дитрих. — Да… второй поставил я, — признаюсь я, гордо лыбясь во все свои тридцать два зуба. — Это за что же? — мрачнеет староста, вновь включая свою невообразимо пессимистичную фантазию на всю катушку. — А он Ларису жирной обозвал, — кидаю я. Блин, жаль я не видел лица Сальчикова, когда ему прилетело от Дитриха. Фотку его выражения лица можно было бы в рамочке повесить в туалете. Чтобы веселей сиделось на унитазе. — М-м-м… — протягивает староста. И при этом поджимает свои и без того тонкие губешки, тем самым демонстрируя свое недовольство. — Что? И хули тебе опять не нравится, скотина? — Ничего. Все правильно сделал, — сухо бросает Дитрих. — А че рожа опять такая, будто тебе говна на лопате под нос подсунули? — допытываюсь я. — Просто так, — цедит староста. — Ревнуешь, что ли? — подшучиваю я. — Вот еще… — Серьезно, ревнуешь? — уже не шучу, а поражаюсь. — Отъебись. — Так ревнуешь или нет? — не могу я угомониться. — Да! — неожиданно психует староста. — Да, ревную! Доволен?! — зло зыркает он на меня. — Доволен, — удовлетворенно киваю я. — И че? Сильно ревнуешь? — МАЙСКИЙ! — Что? Лучше сразу говори мне о таких вещах, а то я же тупенький. Могу и не догнать, а ты у нас парень талантливый, хуйни напридумываешь на годы вперед за считаные секунды, — развожу я руками. — Осведомлен, значит вооружен! — То есть ты предлагаешь мне каждый раз, когда я к кому-либо тебя приревную, сообщать тебе об этом? — Дитрих произносит это с такой интонацией, будто бы я предлагаю абсурд. — Да, — спокойно киваю я. — И нахера? — Чтобы я каждый раз разубеждал тебя, — подмигиваю я старосте. Он в ответ шипит что-то нечленораздельное сквозь плотно сжатые зубы. Подозреваю, что выдыхает он голый мат без союзов и предлогов. — И как ты разубедишь меня в том, что мне не следует ревновать к девушке, которая тебя, между прочим, поцеловала? — кидает Дитрих, а затем резко замолкает. Останавливаюсь как вкопанный и луплю на старосту глаза. — Ты нас видел? — Дитрих в ответ начинает с болезненным интересом изучать попавшуюся на глаза мусорную урну. — Алё, блять! Тебя спрашиваю. — Ну, видел. — А как, если не секрет? Только не говори, что мимо проходил. Не поверю, — предупреждаю я. — Япшлзавми… — доносится до меня очередное нечленораздельное. — Чего? — Я. Пошел. За. Вами, — выдыхает староста, трясясь от гнева. — Я ебаный сталкер. Это ты хотел услышать? Я честно пытаюсь изображать недовольство целых несколько секунд. Пытаюсь, но не выходит. Меня прорывает, и я начинаю ржать над ситуацией, как конь. Прохожие то и дело оглядываются на нас. На меня, практически бьющегося в истерике, и Дитриха, злющего, как Сатана. — Иди ты знаешь куда? — рычит староста, ускоряя шаг. — Куда? Поподробнее, пожалуйста, — требую я, но ответом мне становится гнетущая тишина. Я бы еще поглумился, но боюсь довести старосту до состояния, когда он с воплями «Дитрих ломать» начнет крушить все, что попадется ему под руку. Так и в кутузку загреметь как два пальца обоссать. Так что нагоняю пышущего гневом старосту с твердым намерением не бесить его хотя бы следующие десять минут. Дам парнишке передышку. А то ж совсем вымотался. — Лариса, кстати, просекла, что я к тебе неровно дышу. Не сильно мы с тобой конспирировались, — говорю я спокойнее. — И начерта она тогда целоваться к тебе полезла? — о, я, кажется, разворошил осиное гнездо. — Так она меня не засосала же, а так… в щечку чмокнула, — пытаюсь я оправдать девушку. — Тебе жалко, что ли? — Жалко! Мне Жалко! — продолжает бушевать Дитрих. — Жадина, — морщусь я, на что староста поворачивается ко мне, вновь поправляя очки. — Майский. Не беси меня еще больше, лады? — Да я в твоих беснованиях особо и не участвую. Сам завелся, сам взбесился. Самостоятельный ты мой… — пожимаю я плечами. — Но если твой пердак будет рвать в мясо каждый раз, когда я буду с кем-то общаться, так ведь и ебнуться можно. — Я понимаю… — неожиданно соглашается староста. — Но мне нужно время… — А что будем делать с Сальчиковым? — возвращаюсь я к первоначальной теме разговора. — А что мы с ним можем сделать? — отвечает Дитрих вопросом на вопрос. — Не знаю. — Вот и я не знаю. — Но… — почесываю подбородок, пытаясь предугадать реакцию Дитриха на вертящийся на языке выход из положения. — … Но если мы признаемся, у него больше не будет рычагов давления. Дитрих резко замирает и внимательно смотрит на меня. Если мы так и будем останавливаться каждые пять минут, до дома дойдем ближе к ночи. — Ты сильно обидишься, если… — с запинкой произносит он. — Если мы повременим? У меня пока нет моральных сил на очередной каминг-аут. — Я не настаиваю. Просто предложил как вариант, — отмахиваюсь я, не понимая, с чего вдруг Дитрих стал таким серьезным. — Извини. — Да не за что тут извиняться! — Когда все немного урегулируется, я не стану скрывать ото всех отношения с тобой. Обещаю. — Да все нормально, говорю же, — смеюсь я. — Ты ебаный король драмы? Из любой хуйни готов высосать трагедию, — шучу я. Знаю, что сейчас признаваться нет смысла. Мы встречаемся-то без часа сутки. К тому же я не из тех людей, которые любят афишировать свою личную жизнь. Она же никого не касается. — Хорошо… — выдыхает Дитрих с облегчением. — А вторая плохая новость какая? — интересуется староста тихо. То есть Сальчикова тебе было маловато? — Батя сегодня будет нам вечером вкручивать пиздюли, — гробовым голосом сообщаю я. — За что? — искренне удивляется Дитрих. — Действительно, блять. За что же… — скептически хмыкаю я. — О-о-о… — протягивает староста. — Все-таки услышал? — ДА НАС ВЕСЬ ДОМ СЛЫШАЛ! — Это все от того, что кто-то слишком громко стонет, — заявляет Дитрих. Ах, ты ж, сучка! — Это все от того, что кое в кого в постели вселяются бесы! — парирую я. — То есть ты во всем винишь меня?! — Естественно! — Ты меня спровоцировал! — Чем? Лежанием? — Существованием! Кстати… меня все мучает один вопрос, — спохватывается Дитрих. — Ты нахера на встречу с моим братом притащил лом? — кивает он на рюкзак за моей спиной, из которого торчит кусок инструмента. — Действительно предполагал задействовать его в разговоре? Аргумент весомый, но не самый цивилизованный, скажем честно. — Дурак, что ли? — фыркаю я. — Это мне нужно для другого. — Дитрих вопросительно приподнимает левую бровь. — Увидишь! Тебе понравится! Александр МНЕ, БЛЯТЬ, НЕ НРАВИТСЯ! — Я туда не пойду, — уверенно заявляю я, пятясь от только что взломанной Саней двери, что ведет на крышу дома. — Это почему? — удивляется Майский. Почему? Почему, спрашиваешь? Потому что это ебаная крыша ебаного дома! — Не хочу! — заявляю я, всем своим видом пытаясь продемонстрировать свою непреклонность. — Ссышь? — хмыкает Саня. — Ссу! — честно признаюсь я. Да, ссу. Имею право! — Ну, так не ссы, — протягивает мне Саня руку. Да ты, смотрю, советчик от бога. Сразу как-то полегчало. Нет. — Не пойду, я сказал, — упрямлюсь я. — Да ладно тебе, здесь ведь не так высоко, как на балконе в твоем доме, — пытается успокоить меня Майский. — И места куда больше. Надо очень постараться, чтобы упасть с крыши, если ты не стоишь на ее краю. А к краю я тебя не поведу! — У балкона есть перила, а здесь… Здесь нет нихуя. Поскальзывайся и улетай навстречу асфальту! — Надо смотреть своим страхам в глаза! — воинственно провозглашает Майский. — Я уже насмотрелся. — Саша, мать твою! — рычит Саня, и я тушуюсь. Когда он произнес мое имя в разговоре с братом, меня будто жаром обдало. А теперь еще хуже. Кажется, Майский нащупал мое слабое место. Главное, чтобы он сам об этом не узнал. — Можешь подержать меня за куртку. Как тогда на балконе, — продолжает гнуть свое Саня, не подозревая, что я уже на все согласился. И, кажется, буду соглашаться каждый раз, когда он вновь произнесет мое имя. — Л… ладно, — выдавливаю из себя, цепляясь за край его желтого пуховика и вслед за парнем выходя на крышу дома. Нас тут же обдувает холодный ветер. Небо заволокли прозрачные серые облака, сквозь которые четко обрисовывается круглый диск солнца, медленно преодолевший зенит и теперь ползущий к горизонту. Кончик носа начинает щипать от мороза. Непрекращающийся ветер поднимает колкие снежинки с поверхности крыши в воздух, и они впиваются в мое лицо. Дубарь адский. А Сане хоть бы хны. Проходим половину крыши, пока Майский не находит подходящее для задуманного место. Остановившись, он выуживает из рюкзака плед, расстилает его и жестом предлагает мне садиться. — Я и так болею, а с твоей легкой руки еще и яйца отморожу, — бубню я. Знаю, что не уговорю Майского пойти домой, пока он не реализует задуманное. Но высказаться считаю своим гражданским долгом. — Да мы ненадолго, — смеется Саня. Все ему нипочем. Даже мое ворчание. Сажусь на плед и вздрагиваю от холода. Саня плюхается рядом и болезненно морщится. — Сказал же, холодно, — торжествующе кидаю я. — Да я не поэтому, — отвечает Майский, косясь на меня. — В моей ситуации холод одному месту будет даже полезен. Ах, вот оно что. А я-то все гадал, чего это он хромает… Пожалуй, не стоит сейчас развивать эту тему. — И как долго нам здесь сидеть? — продолжаю я занудствовать. — Дитрих, блядь! Ты убиваешь всю романтику! Прямо-таки приставляешь к ее башке дуло и разряжаешь обойму! — возмущается Саня. — Для тебя ж стараюсь! — Да какая романтика? Тут же, ебать, пиздец, холодно! — развожу я руками. — Тебе всегда холодно, — отмахивается Саня, вытаскивая телефон и начиная в нем рыться. — Одна песня и пойдем греться. Честное пионерское! — Смотри, чтобы песня о любви не превратилась в панихиду по моему бренному телу, — невесело шучу я, не исключая подобного варианта развития событий. — Почему же сразу о любви? — смеется Майский. — Зачем мне о ней петь? Ты ведь и так знаешь, что я тебя люблю, — небрежно кидает он, не отрывая взгляда от телефона. И окружающий мир замирает. На мгновение мне кажется, что все вокруг застыло, оказавшись в вакууме. Даже гонимые ветром колкие снежинки остановились в воздухе, парализованные откровенностью Майского. Его слова не должны быть для меня новостью. Я ведь и так прекрасно знаю, что… Но… Что делать? Надо ответить, верно? И я силюсь произнести жалкое «я тебя тоже», прекрасно зная, что на большее сейчас не способен. Но даже эта фраза остается у меня в голове. Открываю рот снова и снова в немой попытке проговорить застрявшие в горле слова и не могу. Дело не в том, что это не взаимно. Конечно, я его люблю, черт бы его побрал! Но сказать это вслух отчего-то становится для меня непосильной задачей. Я правда стараюсь. Вновь и вновь, но не издаю ни звука. …А Саня продолжает рыться в телефоне, даже не подозревая о моих идиотских потугах. И тут меня осеняет. Не надо отвечать. Он сказал это не для того, чтобы услышать мое ответное признание. Оно ему, наверное, и не нужно. Он сказал это просто потому, что это было правдой. — О, нашел! — восклицает Майский с довольной миной, подтверждая мои умозаключения. Парень кладет телефон на крышу динамиками в нашу сторону и начинает покачивать головой в такт первым аккордам. Не отрываю от него взгляда, смиренно ожидая концерта для единственной персоны. Для меня. Солист запевает. И Саня делает это одновременно с ним, безошибочно попадая в каждую ноту. Голос его чуть ниже оригинала и сквозит легкой хрипотцой. Но она не портит выступление. Наоборот, придает ему особое очарование. …I've seen dreamers die, …Я видел, как умирают мечтатели, Какое позитивное начало. Надеюсь, после окончания трека Майский не предложит мне парный суицид, потому что сейчас я однозначно откажусь. Мне впервые в жизни действительно есть что терять. …Seems there's no coming back from this …Кажется, нет пути назад от этих …Lost souls, lost days, …Потерянных душ, потерянных дней, Майский поднимает лицо к небесам. Всматривается в серость облаков. Вдыхает ледяной воздух полной грудью. И выглядит абсолютно счастливым. И я рядом с ним чувствую то же самое. …Lost hearts, lost dreams I guess …Потерянных сердец, потерянной мечты, я думаю, …It's all up to you, it's all that you do with …Что все, что ты делаешь, зависит от тебя. Видимо, Саня решил, что сейчас мне нужна поддержка иного рода. Мотивирующие песни? Почему бы и нет. Хотя я уверен, исполни он матные русские частушки, и я бы оказался в не меньшем восторге. …These lights go out, darkness everywhere …Все фонари потухли, темнота везде. …Oh my heart explodes, pieces all around …О, мое сердце разрывается, его кусочки разбросаны вокруг …And I feel all the walls come down …И я чувствую, как все эти стены падают. Майский голосит что есть мочи, даже не пытаясь скрыть, какой в этот момент ловит кайф. А у меня, взирающего на целый город, развернувшийся перед нами, складывается впечатление, будто сейчас его слышит абсолютно каждый. Словно целый город замер, чтобы впитать в себя слова поддержки, проступающие сквозь иностранную песню. …Keep marching on …Продолжаем идти вперед И мне нестерпимо хочется оказаться к нему ближе. Еще ближе. …Keep marching on Майский представляет себя барабанщиком. Сжимая в руках воображаемые барабанные палочки, бьет ими в такт песне по несуществующим барабанам, когда я ловлю его правую руку и притягиваю парня к себе. — … Keep march… — прерываю выступление Майского поцелуем. Но концовка песни продолжает доноситься до наших ушей. Солист повторяет одну и ту же фразу. …Keep marching on …Keep marching on …Keep marching on Саня — …Я ясно выражаюсь? — заканчивает батя двадцатиминутную тираду и смеривает нас с Дитрихом суровым взглядом. — Да, — тяжело вздыхаю я. Староста лишь кивает, не смея поднять на моего отца глаз. Краснющий, как помидорина. Наверное, не ожидал, что мой отец будет настолько прямолинеен, и в его полном возмущения монологе будут присутствовать советы вроде «трахайтесь тише». — Отлично, — удовлетворенно кивает отец. — А теперь наказание. Дитрих вздрагивает, а батя, заметив это, торопливо продолжает: — Вы, Александр, будете чистить картошку. А ты, Саня… — батя поворачивается ко мне. — Разделываешь курицу. — Не-е-ет! — восклицаю я в ужасе. — Ты же знаешь, как я это ненавижу! — Знаю, — подтверждает отец. — Поэтому купил сразу две. Две курицы, Саня. Наслаждайся. — …и… это все? — тихо лепечет Дитрих, явно не веря. — А тебе мало? — удивляется отец. — Окей, тогда в выходные еще и балкон разберете. Там куча барахла, которое давно следует отнести на помойку. — Дитрих, мать твою! — тут же ощетиниваюсь я. — Заткнись, умоляю! — Курица тебя ждет, Саня! — певуче напоминает мне батя, выходя из кухни. — А кое-кого ждет звонок Шурику, — не остаюсь я в долгу. — Я уже звонил! — раздается ответ уже из коридора. — А он что? — Не взял трубку. — Позвони еще! — настаиваю я. — Я звонил трижды. Два — мало. Четыре — много. Три — идеально. На сегодня лимит звонков закончен, — делится со мной батя ведомыми только ему расчетами. — Но ты ведь и завтра позвонишь? — на всякий случай спрашиваю я. — Позвоню, — слышу отца. — Пошевеливайтесь. Я голодный как волк! Вооружаю Дитриха ножом, а сам кошусь на треклятые куриные тушки. Фу, блять. — Что за Шурик? — спрашивает Дитрих с явным любопытством. — А… — лишь отмахиваюсь я. — Бывший Будущий мужик бати. Староста в ответ лупит на меня огромные пешки. — Прошу прощения? — Ну типа он бывший, но батя хочет возродить эти отношения, так что одновременно и будущий, — разжевываю я. — Да я не о том, — морщится староста. — В смысле Мужик Бати? — В прямом, — совсем забыл рассказать старосте об одном пикантном моменте в нашей семье. — Твой отец тоже… — Полугей, — подтверждаю я равнодушно. Староста бледнеет и с видом умирающего человека опускается на шаткую табуретку. — А что? — не понимаю я реакции Дитриха. — Меня сейчас, кажется, инфаркт ебнет, — стонет староста. — Не-не-не, — пододвигаю я к парню мусорное ведро. — Сперва картошка, потом инфаркты. Дитрих поднимает на меня глаза, а затем начинает смеяться. — Что? — продолжаю я недоумевать. — Да так, — пожимает Дитрих плечами. — Мысль одна в голову пришла. — Это какая же? — Я-то думал, что «Майский» — это фамилия. А походу это целый диагноз! — Заткнись и чисти сраную картоху, — улыбаюсь я. Кажется, за сегодняшний день Дитрих смеялся больше, чем за всю свою жизнь. Вы бы знали, каким он становится в этот момент красавчиком. Он и так красавчик, но как разулыбается, так все… Староста начинает сосредоточенно сражаться с картофельной кожурой, а я берусь за курицу. Но то и дело поглядываю на парня. Прямая осанка. Строгие очки. Но в лице больше ни намека на напряжение. Он абсолютно спокоен. И это здорово. Я знаю, что это ненадолго. Знаю, что нам с ним предстоит еще долгий и далеко не самый легкий путь. Знаю, что мы абсолютно не похожи, и вкусы во многом у нас разнятся. Но… уверен, что пока мы будем вместе, мы преодолеем все. И даже больше.