Лучше, чем ничего

Артём Июль выдается жарким. И я сейчас не о погоде. Нас с Шуриком одновременно догоняют дедлайны по нашим проектам, из-за которых мы оба с головой ныряем в рабочий процесс. С одной стороны это даже удобно: пока я в час ночи по десятому разу перебираю документы с километровыми расчётами, силясь слипающимися от усталости глазами узреть однозначно затесавшуюся там ошибку, Шурик, развернув чертежи на полу в комнате Сани, гипнотизирует линии видимого и невидимого контура, перепроверяя каждый сантиметр. То есть, мы оба друг от друга отвлечены. Это куда удобнее, чем когда дедлайн только у меня, и Шурик, недовольный моей загруженностью, ходит по квартире как слон, звенит посудой, с душераздирающим скрежетом переставляет стулья или врубает слезливые песни с текстом вроде: «Одиночество-сволочь! Одиночество-сука!». И еще удобнее, чем когда дедлайн только у Шурика, а меня, как назло, пробивает на нежности, и я, обуреваемый чувствами, начинаю к нему приставать, за что получаю одну затрещину за другой. Хотя, даже если не пристаю, все равно прилетает. «Майский, еще раз чихнешь, и я тебя зарежу!» Это норма. Но в обоюдном дедлайне, конечно же, нашлось место и здоровенному минусу. Секс нам только снится. Пытались мы парочку раз отвлечь друг друга от работы. В первый раз Шурик заснул, не успев стащить с меня трусы. Прямо на мне. Выстегнуло пацана конкретно. До самого утра. И даже мое возмущенное «Эй!» и попытки его растормошить не стряхнули с него пелену грез. Во второй раз мы решили перед активным процессом чутка поваляться в обнимку. И выстегнуло уже нас обоих. Короче, если вы еще юны и так же как я в свои далекие семнадцать, задаетесь вопросом, как это можно променять секс на сон, то вот вам ответ. Очень легко. Секс, между прочим, требует сил. Моральных и физических. А если не осталось ни того и ни другого, то… Не можешь срать — не мучай жопу, не можешь трахаться — поспи. Истина проста до безобразия. Но сегодня я спать не собираюсь. И Шурик легко читающимися намеками утром дал мне понять, что он тоже! Мой дедлайн завершился вчера. Дедлайн Шурика — должен закрыться сегодня. Миронов всю неделю исходил на говно из-за того, что ему придется выходить на работу в субботу, но лучше расквитаться с этим как можно скорее. — Готовься, Майский. Я твой член сегодня отполирую до такого блеска, блики разглядят в космосе, — обещает Шурик сонному мне в шесть утра. Не смею сомневаться в ваших способностях, господин Миронов. Готов с вашей легкой руки полировать любые части своего тела до самого рассвета. Я уже и солнечные очки приготовил, чтобы, если что, от этих самых бликов не ослепнуть. Пока Шурик ловит на работе заключительные инсульты жопы, я позволяю себе понежиться в постели до самого обеда. Выспавшийся и бодрый, решаю, что в наш и без того грозящий стать томным вечер следует привнести немного романтики. Мясо по–французски — очень романтичный штрих, как мне кажется. Прогулявшись за продуктами, я берусь за готовку, и в момент, когда загружаю мясо в духовку, раздается звонок в дверь. Кто бы это мог быть? Не Миронов. У него ключи. И не Саня по той же самой причине. Прошу, только не сосед. Еще одно его предложение совместного распития алкогольных напитков, и я решу, что он со мной флиртует. Оставив фартук (новшество, привнесенное в этот дом Шуриком) на спинке стула, иду открывать дверь, в голове прокручивая один из вариантов ответа соседу, который бы уберег меня от его внимания хотя бы на пару недель. Но на пороге меня встречает не он. И я уже об этом жалею. Жгучая брюнетка с каре-зелеными глазами дарит мне широкую улыбку. Я изо всех сил пытаюсь улыбнуться в ответ, хотя, окажись на моем пороге Сатана, даже ему я был бы рад больше, чем нежданной гостье. — Тёмочка, здравствуй! — приветствует она и, не спрашивая, минует меня и проходит в квартиру. Я давно уже, блядь, не Тёмочка. Мне без пяти минут сорокет! — Здравствуй, Ю… Юля, — спотыкаюсь я на ее имени, все еще пребывая в легком ахуе. Какими, нахуй, судьбами вы приволокли свою жопу в наши пенаты, Юлия Станиславовна? И почему, мать твою, вновь, без предупреждения?! Твою ж налево! Как бесит-то, а! Юля скидывает с ног легкие туфельки и, что-то пробормотав про грязные полы (все ты врешь, только позавчера мыл!), критическим взглядом обозревает квартиру. — Совсем ты, Майский, не меняешься, — качает она головой, отвешивая мне явно не комплимент. — В квартире как всегда разруха. Пиздёж чистой воды. Да, у нас сейчас царит небольшой бедлам из-за тонны документации, которую мы с Шуриком натаскали домой в период дедлайнов. В остальном квартира никогда еще не была в таком хорошем состоянии! Никогда! И все с легкой руки Миронова, потому что с ним, как раньше, откладывать починку чего бы то ни было на потом — дохлый номер. — Артём, в двери ванной замок сломан. — Да, знаю. — И? — Ну сломан и сломан. Все ж свои. Зачем тебе от меня закрываться? — А вдруг понадобится! — Понадобится закрыться, welcome в туалет, там с замком все в порядке. — Нет, мне нужен замок в ванне! — Хочешь лишить меня возможности иногда неожиданно присоединяться к тебе? Шурик на этот довод мнется. Он любит спонтанный секс. — И что ты собираешься делать со мной в вашей-то малюсенькой ванне? Моей головой стену долбить. — Я бы предпочел долбежку другого рода, — невинно улыбаюсь я, уже думая, что с виртуозностью фокусника поменял тему разговора. Но Шурика с намеченного пути так просто не согнать. — Замок нужно починить, — цедит он сквозь зубы и я, уловив легкий аромат надвигающегося пиздеца, спешно уверяю: — Починю. — Когда? — На днях. — Нет, — качает Шурик головой. — Твоё «на днях» может тянуться годами. Иди чини сейчас! — Шурик, я маленько занят… — Ты вечно занят. Иди. Чини. Сейчас. Мужик ты или кто?! Не, Шур, в нашей паре бравировать этой фразой бесполезно, потому что члены у обоих. — Ну а ты мужик или кто? Сам и почини, — предлагаю я Миронову со смехом. Шурик хмурится, идет к кладовке, долго и усиленно в ней роется. Я уже грешным делом думаю, что и правда сейчас сам все починит. Не тут-то было. Шурик притаскивает чемоданчик с инструментами в комнату, вытаскивает одну из отверток и с кровожадной улыбкой почти шепчет: — Ты говорил, что зрение тебя в последнее время подводит. Давай-ка… починю. — НЕ ТЫЧЬ МНЕ ОТВЕРТКОЙ В ГЛАЗ! ПОНЯЛ Я, ПОНЯЛ! ИДУ ЧИНИТЬ ЭТОТ СРАНЫЙ ЗАМОК! — Сейчас? — Сейчас, блядь! Прямо сейчас! — Круто. Видишь, я уже и инструменты подготовил. Шурику не нравится, когда дома что-то сломано, так что он хорошенько поебывает мне мозги из-за любой мелочи. Благо потом, при этом, позволяя хорошенько поебывать его. Так что все замки и дверные ручки поменяны, на месте отошедших обоев поклеены новые, все лампочки горят. Еще Шурик натащил в квартиру домашних растений. Говорит, без них дома неуютно. Натащил он, а поливаю их я! Когда же в квартире заканчиваются видимые причины для доебов, Миронов берется за невидимые. — Мне не нравятся ручки вашего кухонного гарнитура. На ощупь какие-то противные. Надо поменять. На ощупь, блядь, противные, прикиньте? — И вообще, кто вам делал этот кухонный гарнитур? Древние египтяне? Неандертальцы, сука. Палкой-копалкой. — Надо давно заменить! Боженька, если ты есть, я умоляю тебя… — Попозже. Сердечно благодарю. Но Юля всех усилий, вложенных в квартиру за последние полгода, не видит. Она предпочитает искать косяки и ковыряться в них, чтобы затем завуалированно меня от всей души отхуесосить. Что ж… В таком случаем мне бы следовало ответить: «Ты тоже, Юля, не изменилась от слова совсем». Нежданная гостья, сперва бестактно заглянув в мою комнату, подходит к комнате Сани, где на полу все еще покоится часть чертежей Шурика. — Пошел по стопам отца? — кидает она очередную фразу и, не обнаружив сына, уверенно идет на кухню. — Ой, как вкусно пахнет! — оценивает она. Вкусно, да не по твою душу. — Саша скоро придет? Я все еще луплю глаза на свою нежданную гостью, слэш, бывшую жену, слэш, мать Сани. Она в своем репертуаре. Точно так же она ввалилась в нашу квартиру (и нашу жизнь) лет семь назад, привнеся в нее сумятицу, последствия которой разгребать пришлось потом мне одному! Я и тогда пребывал точно в таком же ахуе, как сейчас. Просто здравствуй, просто, иди нахуй. — Он здесь больше не живет, — сообщаю я сухо, усаживаясь за стол и с подозрением косясь на Юлю. Что ж… Уж кого-кого, а ее время явно пожалело. Выглядит так же потрясающе, как и много лет назад. Короткую юбку в складку теперь заменила кожаная до колен. А футболку с эмблемой Metallica — легкая полупрозрачная розовая блузка, сквозь которую легко угадывается кружевной бюстгальтер. — Как не живет? — вздрагивает Юля. — Так двадцать годиков мальчику. Время упархивать из родительского гнезда, — бормочу я, а самому пиздец как неуютно. Юля мне напоминает те времена, когда я был… не лучшей версией себя. Не то чтобы я хоть на мгновение об этом забывал, но в ее компании все это кажется неутешительно близким. И будто все те года, которые я потратил на работу над собой — лишь незначительный пшик, точно так же как ремонт квартиры — незначительная капля в море для Юли. — Я ему сейчас позвоню и скажу, что ты приехала погостить, — беру я в руки телефон. — Ты надолго? — уточняю я на всякий случай, потому что в прошлый-то раз Юля задержалась на несколько дней. И тогда меня это не очень обрадовало. Дело даже не в ней, а в самой ситуации. Представьте, к вам внезапно прикатывает ваш дальний родственник или не очень близкий друг и заявляет, что поживет у вас пару денечков. Здравствуйте, я ваша тетя. А предупредить заранее не судьба? У меня, может, планы какие? И на что вообще рассчитывают такие люди? Видимо, на удачу. А если бы тупо никого не оказалось дома, что бы ты делала тогда? У подъезда на лавочке сидела? И кто тебе сказал, что я все еще одинок? Ты вот приперлась, а у меня тут… новая жена, блядь. И че? Будешь так же лыбу давить и глазками хлопать? Вот же… дура. — Да буквально на несколько часов, — отмахивается Юля. Слава яйцам. — Саню с прошедшим днем рождения поздравлю, — она приподнимает подарочный пакет, разрисованный разноцветными воздушными шариками, — а потом обратно к родителям. У него ведь в июле? — уточняет она невозмутимо. У меня от раздражения сводит челюсть. — Да, в июле. Мать, ты в край ополоумела? Даже если каким-то чудом ты забыла месяц родов, дата рождения Сани должна значиться в твоем паспорте на странице «Дети». Или нет?! — Да я ж шучу! — мелодично смеется Юля. — Конечно же, я помню, что его день рождения девятнадцатого июля. Ты бы видел свое лицо! — восклицает она, а я хмурюсь. И что же, блядь, смешного в изображении того, будто бы ты забыла дату рождения своего ребенка? Видать, не очень я юморной мужик, раз не понимаю таких шуток. Прикусываю язык. Не хочется, чтобы первая за долгое время встреча с ней вылилась в глупый скандал. При прошлом ее приезде терпел, и сейчас потерпишь, Артём. Хотя в тот раз она меня бесила страшно. Приперлась откуда не ждали. С порога огорошила мелкого Саню, что она его мама, а затем пошла наводить в квартире «порядок». Единственная причина, по которой я не попросил ее выйти вон, был Саня. Ох, видели бы вы его глаза в тот момент. Как бы я ни старался и сколько бы времени ни уделял сыну, мама есть мама. Ходил за ней по пятам. Внимательно слушал все, о чем бы она ни говорила. И смотрел на нее с неприкрытым восхищением. Юля, как мне кажется, ловила от этого какой-то извращенный кайф. И вела себя при этом так, будто из дома никогда и не уходила. Саня и спать с ней просился, и в парк с ней ездил, и даже водил по двору, гордо рассказывая всем своим друзьям, что вот она — его мама! Но Юлю хватило ненадолго. Да и другая семья ждать бы не стала. Несколько дней счастья, и она махнула ручкой и укатила обратно. С Саней даже не попрощалась. — Тём, я же говорю: не уеду сейчас, опоздаю на поезд. Следующий только ночью. А я не люблю уезжать в ночь! Да и деньги за купленный билет терять не хочется! Вот об этих последствиях я говорю. Мне в тот вечер пришлось очень долгое время уверять заливающегося слезами сына в том, что дело не в нем, и уехала мама не потому, что он сделал что-то не так. Сказать бы, что дело в ней, так тоже нельзя. Какого ребенка обрадует то, что один из его родителей — так себе человечек? Я вот иногда наблюдаю за взаимоотношениями между родителями и их детьми и диву даюсь. Мой любимый пассаж в игре «отцы и дети» (любимый и жутко распространенный), это когда мама заявляет своему чаду, будто бы она или он весь в отца. Или отец заявляет, что ребенок весь в мать. У меня только один вопрос: этот факт, что, удивляет вас? Для вас стало открытием то, что от кого ребенок, на того он и похож? Уроки биологии никто не отменял. Освежите память. И если уж чадо ваше похоже на человека, который теперь вам не по нутру, так это, блядь, не его проблема, а ваша. Вы ж, блядь, ебались хер знает с кем, а не он. Ребенок время назад не повернет и ваши сексуальные предпочтения не подкорректирует. Так что тыкать его носом в его же генетику, что пердеть в лужу! Кому от этого обвинения станет лучше? Вам? Второму родителю? А может, ребенку, самооценка которого от подобных обвинений стремительно летит в пизду? Вроде вещи очевидные. И все всё понимают. А в жизни применять не умеют. — Подожди буквально пятнадцать минут. Саня уже вот-вот из школы вернется, — уговаривал я, помнится, Юлю, зная наперед, как почувствует себя сын, придя домой и мамы в квартире внезапно не обнаружив. — Ой, не в последний раз приезжаю, — легко парировала моя бывшая. — Мои-то совсем мелкие. Надолго их оставлять нельзя! «Мои». А Саня, прошу прощения, чей? Не твой? Потому что если нет, хули ты вообще тут делаешь? Зато не соврала. Действительно приезжала «не в последний раз». Какие-то жалкие семь лет, и вот она опять сидит на этой кухне. — Алоха! — слышу я голос Сани из динамика телефона. — Как дела? — тут же спрашивает он, предположив, что я звоню ему просто так, то есть проверить, не затрахали ли они с Дитрихом друг друга до полусмерти. Созваниваемся мы, кстати, почти каждый день. Когда я выступаю инициатором, когда Саня. Просто так. Без причин. — Прикинь, мы с Сашей пирог рыбный сделали. Просто огонь. Я вечером прикачу, притащу вам с Шуриком пару кусков! — О, ништяк. А нам дед притащил ранние кабачки с дачи. Заберешь парочку? — Фу, кабачки… — Никаких фу, Сань. Кину тебе хороший рецепт их приготовления. Попробуйте, может, понравится. Вот такие у нас обычно беседы. Легкие и ниочемные. Увы, сегодня все немного иначе. — Да нормально. Вот м… мама твоя приехала, — выдавливаю я из себя еле-еле. Воцаряется гробовое молчание. Сын переваривает слишком тяжелую информацию. Это вам не про кабачки с дачи болтать. — Чего? — наконец подает Саня голос. — Мама? Реально? — протягивает он недоверчиво. С таким же успехом я бы мог сообщить Сане, что посреди лета к нам нагрянул Дед Мороз. — Ага. Привезла тебе подарок на день рождения. Она ненадолго. Так что если есть время… — говорю я, а сам надеюсь, что именно сегодня Саня с Дитрихом куда-нибудь уехали. Например, на Луну. Все лучше, чем тратить день на общение с Юлей. Блин, не поймите неправильно, я не держу на нее зла. Сам виноват, что она ушла. Проблема кроется в том, какое влияние она оказывает на Саню. А точнее в том, как будет кровоточить его душа после ее отъезда. Сама она этого не понимает, играя роль дальней тётушки, которая приезжает раз в десять лет с классными подарками. И будь она правда тётушкой, вопросов бы к ней не возникало. Но нихера она не тётушка… Хорошо бы, если сегодняшняя встреча оказалась не столь болезненной, как предыдущая. С другой стороны, а стоит ли так переживать? Сын вырос и поумнел. Да и шкурку какую-никакую отрастил. — Уже одеваюсь и вызываю такси! — возбужденно восклицает Саня, наводя меня на мысль, что шкурку если и отрастил, то толщиной в один нанометр. — Хорошо, ждем. Я кладу трубку и взираю на улыбающуюся Юлю. Ее восторги Сани, раздавшиеся из телефона, явно порадовали. — Я все слышала, — избавляет она меня от необходимости лишний раз открывать рот. — Не беспокойся, я подожду. А я по этому поводу и не беспокоился. — Чего ты такой негостеприимный? Это потому что я тебя не ждал! — Хоть бы чаю предложил! — продолжает моя бывшая вести себя так, будто все еще является хозяюшкой этого дома. Или, как минимум, очень хорошей знакомой, что нихуяшеньки не так. Со вздохом ставлю чайник и вытаскиваю коробку пакетированного чая. — Ой, а заварного чая в этом доме что, нет? — Нет. Вообще-то есть. Коробок сто. Но все их купил Шурик. А я не собираюсь поить тебя чаем, который купил мой горячо любимый парень, понятно? Пей, что дают. Игнорируя недовольное личико бывшей, ставлю перед ней чашку, вручаю коробку чая и пододвигаю сахарницу. — И что, для бывшей жены и печенюшки не найдется? Для бывшей жены найдется говно на лопате. Хочешь? Свежее подгоню. Еще тепленькое. Со вздохом вытаскиваю из ящика пачку печенья и пакет с конфетами. Конфетам, правда, не первый год. Пора бы их выбросить. Уже после того, как ими угостится Юля, естественно. Бывшая жена, к моему разочарованию, не намерена распивать чай в глухой тишине. Но и беседу, вопреки моим ожиданиям, заводит не про Саню, хотя, казалось бы, самая логичная тема разговора. Юле же почему-то ударяет в голову, что мне жуть как любопытно узнать про двух ее младших детей. Да, ты права, пиздец как интересно. Интереснее этого только информация о том, как успешен твой муж. — Гришенька уезжал за границу в командировку на две недели, так думала, свихнусь. Вроде уже не в детском саду, а до сих пор иногда ведут себя, как малые дети, — с удовольствием делится со мной Юля, попутно как бы невзначай описывая, в какой роскоши она живет, давно позабыв о том, что такое зарабатывать себе на жизнь. Мда… Помню, батя мой как-то в порыве злости заявил, что Юлька вышла чуть ли не в светские львицы благодаря своевременному вагинальному прихвату. Я тогда над этим лишь посмеялся. Батя мой — человек старой закалки. Для него женщина, бросившая своего ребенка, приспешница Сатаны, не имеющая права на счастье. Я так не считаю. Вообще не приемлю градацию ответственности за ребенка по половой принадлежности. К тому же я помню, как Юля старалась в нашем браке. Правда. В отличие от меня. Я начал стараться уже после ее ухода. К тому же, при мне имелись любящие родители, которые смогли поддержать меня в воспитании Сани. Юля таким похвастать не могла. Отец ее — дальнобойщик, появлялся дома не часто, а мать во время его отсутствия любила уйти в загул. Юле от нее доставалось только так. И уйти к ней с маленьким сыном на руках было бы дуростью. Оставаться рядом с малолетним дебилом (это я про себя), который ее ни во что не ставил — тоже. Уехать? Юной девушке без высшего образования еще можно было найти подработку в большом городе, но не с ребенком на руках. Да, Юля выбрала себя, а не Саню. И в этом выборе я ее полностью поддерживаю. Уж лучше уехать и построить новую жизнь, чем остаться и сломать жизнь не только себе, но и нежеланному ребенку. Другое дело, что затем Юле зачем-то приспичило вернуться. И ладно бы после этой щедрой акции она начала поддерживать с Саней контакт. Так нет же… Забила хер! Как я понимаю, за пару дней совместного проживания с сыном, она отдала ему весь свой родительский долг. Нельзя так бередить детскую душу. Нель-зя. — Старший хочет в будущем поступать в МГУ по IT-направлению. Говорят, сейчас это очень востребовано! — хвалится Юля. — А младшая у меня языковая. Вроде совсем еще малышка, а уже шпарит на английском, представляешь? — гордо продолжает она. — А Саня… он на строительный поступил? — неожиданно вспоминает она про старшего сына. — Нет. На информационную безопасность. — Это что? — Юля морщится так, будто узнала, что ее сын выбрал курсы дворника. Я же считаю, что даже если бы Сане приспичило реализовывать себя, убирая дворы, это его личное дело. И рожу так козявить не обязательно. — Тоже IT-сфера, — расплывчато отвечаю я. — Да? — Юля мне будто не верит. — И где работают с такой специальностью? Хм… Что это? Раздражение? Тебя бесит то, что твой старший сын не хуже младших? Или мне просто кажется? Я очень надеюсь, что кажется. — Да где угодно. В тех же банках. — А я в его комнате чертежи видела, — выдает Юля, будто пытаясь поймать меня на лжи. — Это мои, — ну… не совсем мои, но это тебя уже не касается. — Я же сказал, что Саня здесь больше не живет. Юля, чуть покивав, вновь ударяется в рассказы про мужа и детей. А я ловлю себя на мысли, что флёр легкости и свежести вокруг нее постепенно рассеивается. И я уже не уверен, что возьмусь утверждать, будто бы она ничуть не изменилась. Пока бывшая без передыху вещает про свое настоящее, я невольно вспоминаю наше прошлое. Совсем еще дети, познакомившиеся на сходке любителей панка и металла. Я с друзьями, она — с подружками. И хотя было ясно, что она чуть старше меня, дерзким я тогда был до жопы. Залил глаза пивом и подкатил. Хрен знает, почему она согласилась, но уже через час мы сидели на крыше этого самого дома с гитарой наперевес. …Как бессонница в час ночной …Меняет, нелюдимая, облик твой! Разливался я соловьем, не очень умело бренча по струнам отцовской гитары. …Чьих невольница ты идей? …Зачем тебе охотиться на людей? Я пытался имитировать глубокое пение Горшка. Юля смеялась, когда я фальшивил, периодически кидая на меня пылкие взгляды. Меня же больше остального волновала длина ее юбки и эти чертовы складочки, которые она постоянно поправляла. Классное было время. Душевное. Я был идиотом. И она не лучше. Но есть в подростковой любви что-то неуловимо волшебное, когда накал эмоций всегда на пределе. Если плохо, то Очень Плохо. Если хорошо, то Фантастически Хорошо. Воздух раздирал легкие, тело казалось почти невесомым и пружинистым, а весь мир — простым и понятным, а главное, готовым к тому, что ты его покоришь. В ту ночь я смотрел на Юлю в свете луны и думал, что она самая красивая девушка в мире и что за нее я и жизнь отдам. В тот момент, наверное, и правда бы отдал. Она, полагаю, думала точно так же. И мы с каждой новой песней садились друг к другу все ближе. — Давай теперь «Прыгну со скалы»! — просила она. И пальцы снова скользили по струнам, чтобы затем так же поползти по худым длинным ногам. Адреналин кружил голову, а в каждом слове сквозила смесь из вызванного гормональным бумом нестерпимого желания и уже неоспоримого триумфа. …С головы сорвал ветер мой колпак. …Я хотел любви, но вышло всё не так. Не так — это еще мягко сказано. …Знаю я, ничего в жизни не вернуть. …И теперь у меня один лишь только путь… Когда-то и меня посещали отравляющие мысли о том, что передо мной лишь одна дорога. Но, поверьте, их перед нами великое множество в любой отрезок нашей жизни. Тут главное уметь эти пути разглядеть и не побояться ступить на один из них. …Разбежавшись, прыгну со скалы. …Вот я был, и вот меня не стало. Горланил я, кажется, на целый квартал, дыша влажным воздухом, пропитанным запахом прелой листвы и недавно прошедшего осеннего дождя. …И когда об этом вдруг узнаешь ты, …Тогда поймешь, кого ты потеряла. Бодро подпевала мне Юля, совсем не та, что сидит передо мной теперь. Мы были глупыми, но искренними. И любили друг друга по-настоящему, пусть и единственную ночь. С первыми лучами солнца она уже не показалась мне такой интересной. Да и я ей, вроде, не особо приглянулся. Мы разошлись как в море корабли, даже номерами телефонов не обменявшись. Кто бы мог подумать, что через месяц мы встретимся вновь. С ней, ее родителями и неожиданной новостью. «Молодой человек, вы скоро станете отцом». Да вы гоните… — …такая умница! Я ей говорю, «заюш, не убивайся ты так на учебе, у нас семья с хорошим достатком, мы можем оплатить твое обучение», — вещает Юля, ковыряя краешек отошедших от стены обоев. Твою мать… Шурик увидит, и мне пизда. — А она на своем настаивает. «Нет, мама, я хочу на бюджет! Я смогу». Да когда же иссякнет этот фонтан? Не успеваю додумать мысль, как слышится звук поворачивающегося в замке двери ключа. И это не Саня, так как времени прошло недостаточно много. Даже на такси он бы доехать до нас так быстро бы не успел. Блядь. Это же Шурик! Шурик, которого я не предупредил о нашей гостье! Артём, готовься. Сейчас что-то будет. Шурик То, как меня заебали на работе, ни в сказке сказать, ни пером описать. Руководству и до этого периодически требовалось выдавать результат «вот-прям-щас», а сроки иногда звучали не иначе как «было нужно вчера». Но все же такие запросы поступали не столь концентрированно. А тут нашей команде выдали в работу не один, а сразу два проекта разом. Начальство пожадничало. Не захотело делиться с конкурентами такими жирными денежными потоками. Зачем отдавать деньги другим, когда можно забрать себе, правильно же? Руководство не продумало лишь один малюсенький нюанс: от количества взятых проектов количество сотрудников в нашем отделе автоматически не увеличилось! И мы всё ещё люди, а не восьмикрылые семихуи. Работать за троих многие из нас могут, но лишь непродолжительное время! Я в шаге от того, чтобы признать, что являюсь ломовой лошадью, и пойти обедать в конюшню! Да, за это мне хорошо заплатят (за работу, а не за обед в конюшне). Да, за переработки тоже. Еще и соловьем разливались по поводу следующей квартальной премии. Но какой во всем этом толк, если я света белого не вижу? Зенки продрал и на работу. С работы пришел — зенки сомкнул. А на остальное времени просто не остается. Ни на неспешный ужин. Ни на новый детектив Майка Омера. Ни на Артёма. За Артёма особенно обидно. На него некому орать, а значит, некому держать его в тонусе! Майский и сам в работе с головой. Но у него дедлайны происходят чаще. Он к этому привычен и уже максимально систематизировал все этапы проработки проектов. Я же, обычно располагавший бóльшим количеством свободного времени, героически брал на себя функцию человека, выводившего Майского из опостылевшей зоны комфорта путем нехитрого чередования громогласных скандалов с горячим сексом. Без этого он бы давно уже выгорел. Как без меня выживал, понятия не имею. Но сейчас в шаге от выгорания мы оба. Хорошо, что в августе у нас получилось взять двухнедельные отпуска на один и тот же отрезок времени. Первую неделю из постели не вылезем точно. Не в смысле секса, а в смысле — отсыпаться будем. Нам обоим это не повредит. А вот во вторую… Во вторую уже нормально натрахаемся. На годы вперед. Но до отпуска еще дожить надо, а еще раньше необходимо расквитаться с самой моей болючей задачкой из всех. Меня дергают настолько часто и по настолько разноплановым вопросам, что у меня грешным делом складывается впечатление, будто я в компании работаю в гордом одиночестве. Но как-то в обед я спрашиваю в рамках светской беседы одного из коллег, как он провел выходные, а тот поворачивается ко мне и с абсолютно отрешенным видом не шутя выдает: «Какие выходные?». Это убеждает меня, что я не единственный, кого так красочно ебут уже почти месяц. Мы все на последнем издыхании. Потому, лишь проект согласован, по кабинету, отведенному под собрания и переговоры, прокатываются сперва жидкие, но все нарастающие аплодисменты. Народ ликует. Наконец-то! Мы смогли! Получилось! Правда, за ликованием слышатся страдальческие стоны беспросветной усталости, хронического недосыпа и ужаса от того, что теперь еще следует где-то отыскать силы, чтобы доехать до дома. Я не лучше остальных. Вернувшись на свое рабочее место, трачу минут двадцать на то, чтобы тупо повтыкать в стену. Мозгу необходима передышка от бесконечного потока поступающей извне информации. Белая стена — отличный способ этот поток оборвать. — Миронов, ты домой-то собираешься? — уточняет Денис, водя рукой у меня перед глазами. — А… Э-э-э… Да, — встрепенувшись, я поднимаюсь со стула и начинаю бездумно закидывать в рюкзак необходимые документы. Чисто на автомате. Уже настолько привык брать работу на дом, что уходить без документов теперь даже как-то странно. Заметив, что запихал в рюкзак всякую хрень, берусь его разбирать. — Тебя подвезти? — предлагает Денис, следя за моими движениями, резкости которых позавидовал бы зомби. — Нет, спасибо, — качаю я головой. Денису я, может, и могу сказать, что все чаще теперь проживаю у Майского, а вот как Артёму объяснять, с какого это хрена меня подвозит мужик, из-за которого мы в начале года вдрызг разосрались, а потом начали встречаться, я еще не придумал. Хотя умом понимаю, Майский не из ревнивых. Он же — не я. И если каким-то чудом Артём из окна узрит, как Денис подкидывает меня к подъезду, вряд ли даже поинтересуется. Но мне самому от этого не по себе. Поменяйся мы местами, и у меня бы жопу подорвало раньше, чем я бы сделал вдох. Даже если вопрос в человеке, который никогда в отношениях с ним не состоял. А если бы еще нарисовался тот, с кем Майский встречался, хрен знает, как бы переклинило мою кукушечку. Хорошо, что Артём не поддерживает общение со своими бывшими, иначе бы я психовал раз в сто чаще. Пока еду до дома на такси, приободряюсь. Усталость заглушается повторным, уже более осознанным приступом счастья из-за завершенного проекта. Хорошим настроением хочется как можно скорее поделиться с Артёмом! Так что я вбегаю на его этаж (лифт починили ровно на один день, затем в нем кто-то благополучно застрял, и теперь он снова на ремонте), распахиваю дверь и с порога ору: — Проект утвердили! Готовь свой охуительный член, Майский! Его ждет невъебенный минет! Сбросив кроссовки, я выскакиваю в коридор, ведущий к кухне, и… застываю. На меня пялится не одна пара глаз, как я рассчитывал. А сразу две. И если одна принадлежит Майскому, то вот другая… Молодая женщина сидит за столом, закинув ногу на ногу. Вид ее мне кажется слегка вульгарным, хотя на мое оценочное мнение может влиять вмиг проснувшаяся ревность, ведь пока я пахал на работе, Майский тут на кухоньке гоняет чаи с какой-то сисястой красоткой! — Это… кто? — с одной и той же заминкой в унисон выдыхаем я и эта дамочка. Лицо Артёма сереет. Он устало трет глаза, прежде чем ответить. А я все это время сверлю взглядом гостью. Гостья отвечает мне тем же, будто, блядь, это она здесь живет, а не я! Не знаю, о чем в этот момент думает она, а вот я сквозь пелену раздражения ловлю себя на мысли, что она кажется мне знакомой. Точнее, ее глаза… А еще я думаю, что я из нас двоих единственный, кто вправе задавать Майскому вопросы вроде «это кто?»! — Это Шурик, мой… э-э-э… партнер. А это Юля — моя… э-э-э-э-э-э-э… бывшая жена. Хорошо, что ее представить Майскому оказывается сложнее, чем меня. Иначе я взорвался бы здесь и сейчас. — Вот привезла подарок на день рождения Сани. Сидим, ждем его, — торопливо добавляет Артём, пытаясь купировать катастрофу. К его счастью, это не то чтобы требуется. Не буду же я орать на мать Сани. Не имею я права рушить то, что ко мне никоим образом отношения не имеет. Хотя есть побочная ветвь, упирающаяся в моего мужика, но, так и быть, сегодня я постараюсь быть лояльным. Поверили? Нет? Вот и правильно. Бешенство во мне цветет и пахнет, и не срываюсь я лишь по одной простой причине: слишком устал. Потому, кивнув дамочке в знак молчаливого приветствия, поспешно скрываюсь за дверью нашей с Майским комнаты. Артём Вау. Мне не причудилось? И Шурик правда… сдержался? Судорогу всего лица в расчет не берем. Голос не повысил — уже успех! Это, конечно, совсем не значит, что Шурик позже не устроит мне разбор полетов. И полировка члена, как понимаю, отменяется? Блядь, Юля, даже спустя столько лет, ты умудряешься мне поднасрать! Кстати о Юле… Она еще какое-то время смотрит в глубину коридора на дверь комнаты, за которой скрылся Миронов. То ли пытается осознать услышанное, то ли думает, не причудилось ли ей. — Партнер? — выдыхает она неожиданно. Я аж вздрагиваю. — В каком это смысле? — В самом прямом, — отвечаю я неохотно. Вот уж, блядь, с кем мне меньше всего хочется обсуждать свою личную жизнь, так это с моей бывшей! — А я надеялась, что ты это перерос, — с подавляемым гневом выговаривает она, резко поворачиваясь ко мне. И во взгляде ее читается знакомая мне злость. Точно так же она смотрела на меня восемнадцать лет назад, застукав в постели с парнем. — Что перерос? — хмурюсь я. — Свою ориентацию? — Ой, словечек-то каких новомодных поднабрался, — шипит Юля и на моих глазах стареет, как мне кажется, лет на сто. Какие еще, нахуй, новомодные словечки? Юль, у тебя крышечка накренилась? Наклонись, поправлю. — Да при чем здесь?.. — Ты никогда избирательностью не отличался, — продолжает она ехидно. — Что, бабы перестали давать, прознав, какой ты мудак? Приходится довольствоваться членами? Ебаный-отхлебанный. Как насчет того, чтобы вернуться к обсуждению твоих детей? Знаю, сейчас в Юле говорит давняя обида. Не думал я, что она все еще настолько переживает из-за того, что произошло так давно. А вообще… Во-первых, Юля, это не твое собачье дело. Во-вторых, Шурик — это не какой-то там член. Это живой человек, с которым я состою в крепких и долгоиграющих отношениях. А в-третьих, ЭТО ВСЁ ЕЩЁ НЕ ТВОЕ СОБАЧЬЕ ДЕЛО! — Моя личная жизнь тебя не касается, — даю я понять бывшей жене, что данную тему мусолить с ней не собираюсь. — Она меня касается до тех пор, пока касается моего сына! Вот это поворот. Как резко ты примерила на себя амплуа заботливой матери. Восхитительно. Я уже открываю рот, чтобы съязвить, когда дверь в комнату распахивается. Шурик, переодевшийся в домашнюю футболку и спортивные штаны, невозмутимо проходит на кухню, заливает воду в почти опустевший электрический чайник и включает его. Затем деловито берется рыться в кухонных ящиках. Находит заварной чай и засыпает его в маленький глиняный чайник. Я удивленно луплю на него глаза, не веря, что он вот так просто вышел покрасоваться перед моей бывшей. Шурик, конечно, экстремально эмоциональный человек, но он не любитель афишировать свою ориентацию. Я знаю пары, в которых один из двух партнеров настаивает на том, чтобы все близкие и друзья узнали об их отношениях, потому что устал скрываться и постоянно бояться быть пойманным за руку. У нас с Шуриком таких проблем нет, потому что со стороны Миронова родственники ни живы ни мертвы. Не физически, а психологически. После его признания родители нарекли его позором семьи и на какое-то время прекратили общение. То же сделала и многообразная родня, которых, безусловно, посвятили в грязные детали сексуальных предпочтений Шурика. Отвернулись даже друзья. Я не был свидетелем этого. Шурик признался уже после нашего расставания, но, предполагаю, что его это нехило подкосило. Теперь он никому не доверяет, потому не настаивает, чтобы я, например, открылся своему отцу, и сам не стремится лишний раз посвящать кого-то в подробности нашей с ним совместной жизни. Не потому, что не хотел бы во всеуслышание заявить свои права на меня, а потому что знает, что получается, если люди не готовы к правде, которая идет вразрез с их личными убеждениями. Я предполагал два исхода при столкновении Шурика с моей бывшей женой: либо эмоции Миронова возьмут верх над разумом, и он устроит скандал; либо разум возьмет верх над эмоциями, и Миронов закроется в комнате. Третий вариант, при котором Шурик спокойно шастает перед моей бывшей, звякая стаканами и выбирая чай, я как-то рассмотреть не подумал. За Шурика аж гордость берет. — Прошу прощения, но не могли бы вы оставить нас наедине? — из бывшей яд так и сочится. Обращается она к Шурику. Рыжик разворачивается к ней лицом. Кожа кажется чуть бледнее обычного, из-за чего веснушки его видятся ярче. — Обязательно оставлю, — сообщает он, и от каждого слога, слетевшего с его губ, у меня по телу пробегают мурашки. Он дьявольски зол. — Вот чай попью и уйду, — сообщает он, вертя в руке стакан. — А вы здесь что, живете? — Юлю аж раздирает. Эта информация, Юлия Станиславовна, также не для ваших изящных ушек! — Да, живу, — кивает Шурик и, плеснув в глиняный чайничек кипятка, усаживается за стол по левую от меня руку напротив бывшей. Да уж… С таким накалом страстей до сороковника я могу и не дожить. Шурик Охуеть, блядь. «Не могли бы вы оставить нас наедине?». Нет, не мог бы. Влетела, значит, в нашу жизнь, как из пизды на лыжах, а мы теперь под тебя подстраиваться должны? У меня был тяжелый рабочий день. Тяжелая рабочая неделя. И, вообще-то, весь месяц был неебически тяжелым! И если я, блядь, после этого хочу попить чай на кухне своего мужика, я так и сделаю, наглая ты стервота! Ладно, признаюсь, мелькала у меня мысль зашкериться в комнате и не выходить оттуда, пока эта дамочка не укатит в эротический круиз. Но я взял себя в руки. Когда страх у голозадого руля, проще всего спрятаться под одеяло и не высвечивать. Но чуть подумав, я решил, что не стану оставлять Артёма на растерзание какой-то мегере. А от меня не укрылось то, что наличие этой Юли в квартире не очень-то радует и Майского в том числе. Нет. Я как верный… ну, не муж, конечно, но… парень, собираюсь выдержать это психологическое давление наравне с Майским. Оттого и припираюсь на кухню. Колени почему-то неожиданно не желают гнуться, а от внутренней дрожи меня страшно колотит, но я проглатываю тихий ужас, пытаясь сконцентрироваться на злости. Спасибо, Юлия здорово мне в этом помогает. Что ни фраза, то Священный Грааль для моего праведного гнева. От каждого ее слова моя жопа горит все сильнее. В ответ на мое признание о месте проживания, молодая женщина хлопает своими наращенными ресницами, что опахалами. Не моргай, не поможет. В воздухе я не растворюсь, как бы тебе ни хотелось обратного. — Так вот в чем дело, — мрачнеет она. И в глазах ее читается чистая и непорочная ебанутость. Сейчас нам выдадут какую-то хуйню. У меня на такие вещи чуйка срабатывает на раз-два. В конце концов, я сам автор достаточного количества этой самой хуйни. Я в этом шарю. — Выпорхнул из гнезда, значит? А может, это ты вынудил Сашеньку переехать, чтобы жить тут — не тужить, предаваясь всяческим извращениям?! Нихуя себе логическая цепочка. А мне-то думалось, что только я в этом настолько хорош. Майский, тебя, как понимаю, всегда тянуло на людей… с огоньком? Артём тихо закипает. Это заметно по тому, как он хмурит брови. — А Максим Павлович знает, что творит его сынок?! — не замолкает эта дура. Вот отца Майского ты приплетаешь очень зря. — Юль, ты, пожалуйста, бредопринтер свой отключи и прекрати нам обоим хамить. Мне глубоко насрать, что ты думаешь о наших взаимоотношениях. Хочется обсудить, какой я хуевый, свободные уши найдешь среди подружек. А прямо сейчас притормози и возьми себя в руки, — осаживает Артём неприятную особу. — Мне, знаешь ли, тоже на тебя насрать! — огрызается дамочка с желчью. — Я беспокоюсь только о сыне! — Нихуя себе. Глянь-ка, — Майский всплескивает руками. — Спустя восемнадцать лет внезапно озаботилась ребенком! Чудо, а не женщина! Мать года! Скорее, звоните в прессу, об этой героине должна узнать вся страна! — Ты не имеешь права что-то мне предъявлять! — взрывается Юлия. — А ты не имеешь права предъявлять что-то мне! — не остается в долгу Артём. — И уж, тем более, неожиданно вспоминать, что ты мать Сани! Очнись, ты дрищешь! Ё-моё. Сколько экспрессии. Мне, чтобы довести Майского до такого состояния, приходится ебать ему мозги неделями. А Юлия вон как лихо его разъярила. Практически по щелчку пальцев. Стерва ебаная. Мне тоже очень хочется вставить свои пять копеек, и я даже уже открываю рот, чтобы выдать что-нибудь на своем коронном ультразвуке, но нашу троицу прерывает звук поворачивающегося в замке ключа. На кухне воцаряется гнетущая тишина. — Это я! — слышится веселый голос Сани, не подозревающего, что он только что предотвратил катастрофу с возможным летальным исходом одного из участников скандала. — Ма… мама! Привет! Артём Мне от этого смущенного «мама» аж дурно становится. Будто и не было этих злосчастных семи лет, а у двери переминается с ноги на ногу всё тот же трогательный тринадцатилетний мальчишка, впервые воочию увидевший свою маму и испытывающий к ней то благоговейное чувство, которое способно возникнуть только между матерью и ее ребенком. Саня слегка запыхался. К вспотевшему лбу прилипло несколько прядей. Бежал, небось, через ступеньку, чтобы поскорее с ней увидеться. Даже как-то грустно, что он испытывает такие сильные чувства к человеку, который их, по факту, не заслуживает. Теперь-то я в этом убедился. Зато, надеюсь, на этом тема о нас с Шуриком себя исчерпала. Главное, чтобы Саня не огорошил маменьку тем, что тоже встречается с мужчиной, иначе из Юли польется такой поток дерьма, к которому сын не готов. А мне, как бы лично я к Юле ни относился, не хотелось бы, чтобы у него в арсенале появились плохие воспоминания о его матери. — Привет! — Юля нацепляет на лицо искусственную улыбку. Юлия Станиславовна, играйте лучше. Наш сын не должен узнать, какие между нами терки. Это его не касается. Но появление Сани почему-то не переключает внимание бывшей с меня на него. Если мой гнев при виде сына тут же сменяется милостью, из Юли ярость так и прет. Блин, да даже Шурик теперь выглядит скорее растерянным и смущенным, нежели желающим продолжить скандал. С тобой-то что не так, женщина?! — Сашенька, скажи маме, а где ты сейчас живешь? — елейным голоском тянет Юля. Ты бы хоть жопу со стула подняла. Сына бы обняла. Мне, блядь, учить тебя надо тому, как вести себя с нашим ребенком?! У тебя же двое детей! Уж ты-то должна знать без сопливых! Неожиданный вопрос Саню ставит в тупик. Да уж, странное начало разговора. И это «скажи маме» звучит как явная манипуляция. Мама ты только по документам. В остальном — малознакомая женщина. — Э-э-э… Ну… С парой своей, — бормочет он, окидывая Юлю удивленным взглядом. Вообще-то Саня не умеет держать язык за зубами и, кажется, разболтал уже половине города о том, что встречается с Дитрихом. То, что он неожиданно дает обтекаемый ответ, говорит очень о многом. — А, ну хорошо, — кивает Юля, эту обтекаемость заметив, но то ли решив, что Саня пытается меня прикрыть, то ли надумав еще какую-нибудь несуразную херню. Да, милая, я выкинул сына на помойку, чтобы ебаться с мужиком. Ты все правильно поняла. Поймала с поличным. Господи, ну какая идиотка! — Буду рада познакомиться с твоей девушкой! — выдает она, чуть щурясь. — Можно и прямо сейчас. Юль, харэ уже шастать по чужим домам без предупреждений. Даже будь у Сани девушка, с какого хера ему тут же вести тебя к ней ради знакомства? Ты с сыном-то своим почти не знакома! — Не, прямо сейчас не выйдет, — отмахивается Саня с извиняющейся улыбкой. — Он…а работает. Репетиторством занимается. Иначе бы я приехал с ни… ней. А что за внезапный интерес? — спрашивает Саня осторожно. — Не внезапный! Конечно, мне хотелось бы познакомиться с девочкой моего сынишки! Сынишка на голову тебя выше. Взрослый парень. Разговаривай с ним, как со взрослым, пожалуйста. А то я опять вспылю. — Не хочу и дальше оставаться… в душном помещении, — фыркает Юлия, окидывая нас с Шуриком выразительным взглядом. Таким образом она дает понять Сане, что мы с Мироновым — так себе собеседники. Слушай, душно здесь лишь благодаря тебе. — Эй, да вы чего? — примирительно улыбается Саня. — Поссорились что ли? Ладно вам носы друг от друга воротить, — отмахивается сын. — Давайте лучше чай пить! Святая простота. — Я с ним, — Юля неожиданно тыкает пальцем в Шурика, — пить чай не собираюсь! Шустро соображает. Поняла, что на меня лучше не гнать, и выбрала Миронова в качестве козла отпущения. Шурик в ответ усмехается. Я-то думал, злиться будет, но походу, кто здесь действительно все больше злится, так это я. — Ну очень жаль… — улыбка Сани начинает потихоньку увядать, — потому что он член семьи. Миронов лупит на Саню глаза с таким видом, будто впервые его увидел. Я в очередной раз преисполняюсь за сына гордостью. Юля… Юля в ужасе. Юля не верит своим ушам. — Член семьи?! — взвизгивает она. — Так ты его знаешь?! — Конечно, знаю. С чего бы мне его не знать? — спокойно кивает Саня. — А в каких он с твоим отцом отношениях, ты знаешь? — бросает бывшая жена едкий провокационный вопрос. …А она да что она? Вечно мне лгала. …И меня никогда понять бы не смогла. — Да, знаю, — Саня больше не улыбается. Голос его звучит тихо-тихо. — И ты считаешь это нормальным?! …Разбежавшись прыгну со скалы. С сыном что-то происходит. Он морщится, как если бы у него неожиданно кольнуло в боку. Во взгляде не остается и следа восторженности от встречи с матерью. — Какое ко мне имеет отношение то, с кем спит мой отец? И какое отношение эта инфа имеет к тебе? — выдыхает он медленно. Хороший вопрос, Саня. — Самое прямое, Саша! — Юля вскакивает на ноги. — Вижу, он успел запудрить тебе мозги. Господи, трагикомедия местного разлива. Раздула проблему буквально из ничего. — Можешь делать со своей жизнью, что захочешь, но его, — Юля тыкает пальцем в Саню, — не впутывай! Ебать, воинственная валькирия, готовая порвать глотку каждому, кто прикоснется к ее ребенку. Юль, не верю. — Поехали, — бывшая жена с уверенной миной берет ничего не понимающего Саню под руку. — Куда? — не врубается он. Из меня же вырывается нервный смешок. — К твоей девушке. Вы снимаете квартиру? Вам с деньгами помочь? А вообще, ты не обязан снимать жилье. В этой квартире есть и твоя доля. Обратимся в суд и разменяем. Ты должен получить то, что тебе причитается. А этот… пусть и дальше ведет свою разгульную жизнь! — начинает тараторить она, пытаясь утянуть Саню в коридор. Но сын по телосложению весь в меня. Высокий и крепкий. Он остается на месте, шокировано смотря на Юлю. — Ты что такое говоришь? — тихо произносит он. — Я не позволю тебе жить под одной крышей с… с… с педерастами! — зло выплевывает она, указывая на нас с Шуриком. Тут бы Сане в тысячный раз напомнить, что он здесь и не живет, но слух его режет другое слово. Все мы прекрасно знаем, какое. — Почему же? — тихо спрашивает он. — Так они же… — Юля непонимающе хлопает глазами. Как это Санечка не осознает причины ее беспокойства? В квартире же парочка педиков. Караул. Спасайся, кто может. — Они же… — продолжает пыжиться Юля. — Мало ли что они с тобой сделают! — выпаливает она. Ёб твою мать, каждый новый домысел краше предыдущего. — Не позволю тебе с ними жить! Да не живет он здесь. Сколько тебе раз повторять, дубина ты стоеросовая?! — А кто ты такая, чтобы не позволять? — выдыхает Саня. О, вот и мальчик мой солнечный разозлился. — Я твоя мать! — Юля явно не понимает, что сама загоняет себя в угол. — И как давно ты это осознала? Ну, то, что ты, оказывается, моя мать? Ох, не хотел я, чтобы Саня мыслил в таком ключе. Но Юля сама напросилась. И все выводы, к которым он сейчас придет, из него уже потом не испарятся. Отношения испортятся навсегда. Саня отходчивый, но не в таких ситуациях. Этого он не забудет. Этого он не простит. Вот и зачем все это было, спрашивается? Зачем? Я-то давно понял, что на Саню Юле по большому счету плевать. Понял не когда она ушла, а когда вернулась. Ее приезд продиктовал краткосрочный всплеск чувства вины. И не более. Видел я, с какой снисходительностью она на него поглядывает. Видел и то, как корчится, когда Саня сообщает ей, что спать они будут вместе. Видел, но не хотел, чтобы видел это и Саня. Лучше уж создать образ мамы, которая когда-то вынужденно его покинула, но все равно любит. Чем то, с чем мы имеем дело на самом деле. А Юля этого не понимает. В ней взыграла личная уязвлённость. «Изменять с девчонками — еще куда не шло. Но с парнями?!» — вот что она мне высказала перед своим уходом. Ее не столько оскорбила измена, сколько измена с мужчиной. Не знаю, возможно, она приняла это на свой счет, хотя к ней это никакого отношения не имело. И теперь, увидев Шурика, она вспомнила эту обиду и решила что? Неожиданно взяться за сына? Безумие какое-то. — Саша, не говори со мной в таком тоне, — строго выговаривает Юля. А из Сани вырывается в ответ на это нервный смех. — А в каком тоне я должен говорить с женщиной, которая пытается меня уверить, будто бы мой отец опасен для меня лишь потому, что он гей? — Так это же правда! Юля. Юля, бля, заткнись! — А раньше что? Предыдущие восемнадцать лет он, выходит, тоже, по твоей логике, был для меня опасен, верно? — сухо выдыхает Саня, выдергивая руку из хватки матери. — Ты ведь потому и ушла, что с мужиком его запалила. У нас с папой друг от друга секретов нет, — добавляет он, замечая промелькнувшую во взгляде Юли панику. — То есть ты осознанно оставила своего ребенка на попечение человека, который, по твоим же заверениям, сделать со мной мог что угодно? Могила вырыта, Юль. Запрыгивай. Не стесняйся. — Я думала, он остепенится! — А может, тебе просто было насрать? — выдыхает Саня, отходя от Юли на шаг. — Вот что он обо мне говорил? — хмурится моя бывшая. — Что мне насрать?! — Нет. Папа о тебе за все это время ни единого злого слова не сказал. И честно признал, что ушла ты из-за его вывертов. Взял, так сказать, весь удар на себя. А что же ты? Появляешься впервые за семь лет и сходу начинаешь копаться в чужом грязном белье? Не нравится, что у папы парень? А тебе, собственно, какая разница? Ты ему кто? По-моему, единственный человек в этой квартире, который действительно должен тебя заботить — это я. Твой сын. Но вот впервые за столько лет я вижу свою маму, а она мне с порога срет в уши про ориентацию моего отца. Охуенно. Ни тебе «Саня, как твои дела?», ни тебе «Как учеба, здоровье, чем увлекаешься»? Просто рубиново похуй. А вот на то, что батя ебется с мужиком — тебе, блядь, не похуй. Это, нахуй, действительно животрепещущая тема! — выдает Саня на одном дыхании. Мы с Шуриком невольно переглядываемся. Так-то малец дело говорит. — С мужчиной он спит или с женщиной — это его выбор. Бля, да хоть с дикобразом! Ты приехала не к нему! И не для того, чтобы проверять, в кого он член пихает! Ты ко мне приехала! Ко мне! Хотя, как вижу, нихуя подобного. Я тебе не интересен… Ты мне, в таком случае, тоже. — Ты все не так понял, зайка, — поняв свой просчет, уже мягче воркует Юля, но голос ее дрожит. Не, милая, тебе это не поможет. — Значит, разъясни мне, где я успел просчитаться, — выдыхает Саня, а я прямо вижу, что злится он все больше. Да уж, тяжело, когда сердце твое разбивает твой же родитель. — Только не надо сейчас давить на жалость, рассказывая, как тяжело тебе с папой жилось. Это терки между вами двумя. И я здесь ни при чем. Я на тот момент ссался в горшок и грыз деревянные игрушки. Если уж я проеб двух малолеток — окей, смирился. Нежеланный ребенок — похуй, дали жизнь и на том спасибо. Решила построить новую семью без меня — лады, каждый волен сам решать, как жить. Так мне всегда папа говорил. Но как же так выходит, что по твоей логике бросать своего ребенка — это нормально, ведь это твоя жизнь. А папе с парнем встречаться — это ужасно и так поступать нельзя? — разводит Саня руками. Глаза Юли наполняются слезами, но на Саню это не действует. Поняв, что ответа он не дождется, сын хватает принесенный матерью пакет с разноцветными шариками и протягивает ей. — Мне ничего не надо. Спасибо. Тебе лучше уйти, — выговаривает он отрывисто. — Извини, что не потешил твое эго, как в прошлый раз. Вырос. Испортился. Видать, весь в отца. Юля начинает плакать, из вредной тетки перевоплощаясь в ту беспомощную девчонку, что больше двадцати лет назад нарисовалась на пороге моего дома с новостью: «Я беременна». Так же плакала. И так же не знала, что делать. И что-то так тоскливо на душе. Понятное дело, и ее жизнь не так сладка, как она рассказывает. И сына она, может, и не любит, но вину за собой все равно чувствует. Потому и пытается наладить с Саней контакт. Вот только стратегию она выбрала неверную. Настроить сына против меня у нее не выйдет ни из чувства мести, ни из благих побуждений. — А, и еще… — Саня начинает бороться с потертым ремешком часов, которые когда-то подарила ему Юля. — Поистрепались, конечно. Все ж семь лет мне верой и правдой отслужили. Но все равно забирай. Они рабочие. Продашь на Авито. Или выбросишь. Сама решишь. А мне от тебя ничего не нужно, — Саня справляется с ремешком и бросает часы в пакет с шариками. Юля умоляюще взирает на Саню еще долгие десять секунд, а потом разворачивается и молча идет в коридор обуваться. Выходит из квартиры она, не попрощавшись. Никто ее не провожает. Мы остаемся втроем. Саня устало опускается на стул, на котором до того сидела его мать. Взгляд пустой. Лицо бледное. Руки чуть дрожат. Он поднимает на меня глаза и, облизнув пересохшие губы, тихо спрашивает: — Она всегда была такая… ебанутая? Вопрос звучит с интонацией искреннего недоумения, и меня из-за этого почему-то пробивает на нервное ха-ха. Шурик легко подхватывает мой нарастающий ржач, и вскоре мы оба разве что по полу не валяемся. Знаю, что Саня в шоке, и его мои хохотунчики вообще ни разу не ободряют. Впрочем, вскоре и он к нам присоединяется. Мне кажется, все вместе мы истерически ржём минут пять, прежде чем нервное напряжение затихает. Почувствовав облегчение, я ставлю на стол многострадальный коньяк и три рюмки. Когда-нибудь мы добьем эту бутылку. С другой стороны, распиваем мы этот напиток лишь в особенно трудные времена и то, что бутылка пустеет так медленно, указывает на то, что этих времен у нас хрен да маленько. Молча берем по полной рюмке. Молча опрокидываем в себя их содержимое. Молча закуриваем с Саней, а Шурик не говорит ни слова, хотя приучает меня курить исключительно на балконе. — Мда… Как-то я такого поворота событий не ожидал, — бормочет Саня, чуть очухавшись. — Хорошо, что Дитрих в рабочей запаре. А то я ведь хотел притащить его с собой. С мамой познакомить. Пиздец, его бы тригернуло, — бормочет он. — Достаточно и того, как тригернуло нас, — вздыхаю я. — Еще по одной? — киваю я на коньяк. — Не, — качает Саня головой. — Поеду домой. Я было напоминаю, что он и так дома, но Саня добавляет: — К Саше. Сын направляется в коридор и уже оттуда интересуется: — А можно одолжить твой лом? — Саня… — хмурюсь я. — Да не собираюсь я гоняться за мамкой по всему городу с железякой наперевес, — бубнит сын, открывая кладовку и шумно в ней копаясь. Как всегда безрезультатно. Должно же что-то в этом мире оставаться неизменным. Например, Саня, который не способен найти лом в помещении метр на два. Знаю, там достаточно барахла, которое было бы неплохо разобрать, но даже так… Вот же он (лом) торчит! Разве что неоном не светится! Как его можно не заметить?! Подойдя к сыну, я просовываю руку в недра кладовой и извлекаю оттуда нашу семейную реликвию. — Да как у тебя это каждый раз выходит?! — с искренним восхищением выдает Саня, а затем достаточно комично пытается засунуть лом в рюкзак, который по всем параметрам меньше железного стержня раза в два. В результате сын фиксирует торчащий наружу лом собачками замка, после чего закидывает рюкзак на спину. — Ладно, я пойду. Хорошего вам вечера… вдвоем, — улыбается сын, хватаясь за ручку двери. — Саня, — зову я его в последний момент. — М? Я без лишних слов заключаю сына в крепкие объятья. — И ничего ты не нежеланный, — чуть помедлив, говорю я. — Еще какой желанный! Просто мы не сразу это поняли. Саня смеется мне в шею, дарит подернутую печалью улыбку и уходит. Не хочется отпускать его в таком состоянии, но понимаю, что теперь поддерживать его в особенно непростые периоды жизни должен не я. У него для этого дела имеется кандидатура получше. Дитрих, смотри не обосрись. — Сильно его задело? — спрашивает Шурик тихо, когда я возвращаюсь на кухню. — Да уж… не слабо, — подтверждаю я, опускаясь обратно на стул. — Твою мать… — тут же вскакиваю со своего места. — Совсем забыл! Мясо по-французски сверху приобретает более насыщенный коричневый оттенок, чем задумывалось изначально. Но сгореть не успело. И на том спасибо. Юля, блядь! Пришла! Навела суеты! Мало того, что в душу нахаркала не хуже заправского забулдыги, так еще и ужина чуть не лишила! — Хотел тебя порадовать, — вздыхаю я, ставя противень на плиту. — Но получилось как всегда. — Ой, хватит набивать себе цену, — шутливо отмахивается Шурик. — Всё ты всегда делаешь идеально. Правда что ли? А сможешь повторить эту фразу на диктофон, чтобы я включал запись каждый раз, когда ты начинаешь орать ровно противоположное? — Жрать, кстати, хочу, как сволочь, — признается Миронов. — После твоей бывшей особенно! Что, она напомнила тебе о тех добрых деньках, когда ты грыз людей на завтрак, обед и ужин? Пошутил бы эту шутку вслух, да боюсь, как бы мне самому потом чего не отгрызли. Накладываю мясо Шурику и берусь было за вторую тарелку, чтобы положить и себе, но Миронов ее у меня отнимает. — Клади обе порции в одну. Окей. Вопросов не задаю, а то раздраконю. Тарелку с двумя порциями мяса Шурик ставит на стол передо мной. Я, вооружившись вилками, плюхаюсь на свое место, а Миронов молча усаживается ко мне на коленки, забирает из моих рук одну вилку, крутит ее в руках и откладывает в сторону. — Покорми меня, — требует он. С каждым днем все чудесатее и чудесатее. Берусь разрезать мясо на куски, пока Шурик, вольготно устроившись у меня на коленках и откинувшись спиной на мою грудь, тихо наблюдает за моими действиями. Подозрительно тихо. Шурик Так как я слишком устал, бомбит меня тихо. Хочется схватить Артёма за ворот футболки и, хорошенько его встряхнув, проорать, чтобы больше он своих бывших на порог квартиры не пускал. Особенно, если бывшая — ёбнутая психичка. Но я не столько злюсь на Артёма, сколько на эту дуру. Наблюдая за тем, как меняется выражение лица Сани, я ненароком ощущаю себя на его месте. Мой разговор с родителями тоже звучал в подобном ключе. Только обвиняли не близкого мне человека, а меня самого. И мне почему-то кажется, что это проще: когда винят тебя. Я слишком хорошо знаю, как Саня привязан к отцу, чтобы понимать, насколько противно ему было все это выслушивать. А если учесть, что он и сам встречается с парнем, он параллельно зеркалил слова этой идиотки еще и на себя. Двойное комбо. В какой-то момент мне даже показалось, что Саня расплачется. Или дело крылось в том, что чуть не расплакался я сам. И у меня перед глазами неожиданно встали картинки прошлого, когда мальчишка был еще совсем мелким. Чудо был, а не мальчик. Он и сейчас чудо, конечно. Но уже не мальчик. Молодой мужчина. А тогда был совсем шмакодявкой. Вечно путался под ногами и норовил заглянуть в глаза. Что он там у меня высматривал, хрен его знает. А еще он любил вот так, как сейчас я, забираться Артёму или мне на коленки и тихо сидеть, пока мы обсуждали вопросы, связанные с моей практикой или какую-то другую не интересную детям взрослую скукотищу. Я всегда относился к детям спокойно. В смысле, есть те, кого бесят детские капризы и попытки привлечь к себе внимание, есть те, кто этому умиляется. Я же грань между двумя сторонами этой монеты. Сюсюкаться не стану, но и в просьбе вместе сложить пазлы или поиграть в машинки не откажу. Тогда я не мог не обратить внимание на то, как Саня тянулся к людям. Особенно к женщинам. К мамам и бабушкам друзей. Конечно же, ребенку не хватало матери, пусть Саня никогда этого не признавал… А теперь не признает тем более. Вышла какая-то кикимора из своего болота, наговорила хуйни и растворилась в воздухе. Пиздец? Пиздец. Хуй с ним с Артёмом. Он сам в это говно влез, сам пусть и расхлебывает. А вот за Саню искренне обидно. Мальчишка не заслужил, чтобы ему таких хуев в панамку накидывали. И, кстати, Саня назвал меня членом семьи… И я чуть не расплакался еще и из-за этого. Короче, зол я. Но при этом еще и расстроен. И жутко устал от рабочей гонки в последний месяц. Потому на автопилоте жую мясо, которое Майский практически вкладывает мне в рот, и пытаюсь абстрагироваться от неприятной действительности. Я, может, и сам не сахар, но черт… Я так со своим ребенком ни за что бы не поступил. Пиздиться с Артёмом, конечно же, не прекратил бы, но никогда бы не устраивал разборок на глазах у мелкого. Я, собственно, не устраивал и девять лет назад, и сейчас стараюсь при Сане лишнего говна на вентилятор не накидывать. Потому что наши взаимоотношения с Тёмой, какими бы они ни были непростыми, все же должны оставаться между мной и им. Никогда не имел привычки втягивать других людей в мои взаимоотношения. Хотелось ли мне? Да. Но делал ли я это? Никогда. Даже я со своей в говно разъебанной психикой знаю границы дозволенного, а эта пизда с ушами — нет. Возмутительно. Мясо исчезает моментально. Тёма, не прося меня слезть с его коленок и кряхтя, как древний дед, перекладывает опустевшую тарелку со стола на кухонную столешницу. Я молча отдаю ему и сахарницу, печенье, чай и конфеты, что остались там после гостьи. Тянусь к кружке, но вместо того, чтобы отдать Артёму и её, намеренно сталкиваю посуду со стола. Раздается звон разбивающегося стекла. Майский тихо смеется. — Можно было просто помыть, — замечает он с улыбкой в голосе. — Лучше разбить. На всякий случай. Вдруг яд этой змеюки пропитал чашку насквозь, — бормочу я, откинув голову Артёму на плечо. От еды размаривает больше прежнего. Мне кажется, я бы так и заснул, сидя у Майского на коленях, но легкий поцелуй в шею дает понять, что спать еще рановато. Ах да. Я же обещал Артёму жаркую ночку. Что ж… погорячился. Тихо фыркаю: «Отстань, я устал», но с коленок не слезаю и руки Майского, которые оказываются у меня под футболкой, не откидываю. Я устал, но Артём-то небось выспался. Вот сам пусть все и делает. — Ты вот знал, что… — Майский касается моей груди, — …когда соски твердеют, это тоже называют… — сжимает пальцы и слегка скручивает мои соски, пробуждая нервные окончания, — …эрекцией? — М-м-м? — мычу я, ощущая как тело мое, вобравшее в себя тонну стресса и усталости, с легкостью откликается на его прикосновения, жаждая в первую очередь эмоциональной разрядки, но не торопясь отказываться и от физической. Давай, Артём, пошевеливайся. Хочу, чтобы череда чертежей и переговоров стерлись из моей памяти хотя бы на пару минут, а тревоги заглушили первобытные инстинкты. Не знаю насчет эрекции сосков, но вот эрекция Майского в привычном понимании этого слова ощутимо упирается мне в бедро. Вас, Артём Максимович, вообще нихера не берет, да? Скандал скандалом, а секс по расписанию. Меня, кстати, тоже не особо берет, раз я завожусь, как по щелчку пальцев. Нет, наоборот. Меня скандалы раздразнивают. Чем хуже и тяжелее ситуация эмоционально, тем лучше секс после. Но все равно я немного удивлен тому, как легко возбуждаюсь. Я ж на ногах еле держусь, а хуй встал, будто ему на общую вымотанность организма плевать с высокой колокольни. Артём оставляет мои соски в покое лишь когда те затвердевают, а каждое новое касание к ним заставляет меня непроизвольно ёрзать. Дыхание спирает. Температура тела медленно поднимается. Теплые ладони Артёма спускаются к моим бокам и с легкостью ныряют под резинку спортивных штанов. Ощущаю давление пальцев сквозь тонкую ткань нижнего белья и невольно начинаю тереться о Майского поясницей. Руками все судорожнее цепляюсь за запястья Артёма, не пытаясь его остановить, а наоборот, подталкивая к большему. — Кажется, один молодой архитектор заслужил хорошего траха, — шепчет мне Майский на ухо, и я отвечаю сдавленным стоном, дрожа от растущего благодаря его прикосновениям возбуждения. Бля, как же давно у нас ничего не было! Слишком поглощённый работой, я и не замечал, что тело мое уже на пределе. Поцелуи в шею становятся жарче, но прикосновения рук остаются такими же чувственными и медленными. В любое другое время я бы уже взбесился и начал орать что-то вроде «хрен ли тянешь кота за яйца, Майский?!». Но сегодня я решаю вообще лишний раз не выебываться. И, желательно, не шевелиться. Этот молодой архитектор действительно заслужил хорошего траха, так что давай-ка постарайся, Артём, как ты это умеешь. Артём В усталости Шурика присутствует один неоспоримый плюс — сил на возмущения у него не остается. Приходится бедолаге принимать то, что дают. А я, знаете, не любитель активного начала. Мне нравится тянуть резину. Ничто так не заводит, как доведение партнера до состояния, когда ему кажется, что если прямо сейчас я ему не вставлю, он сдохнет. Шурика же это всегда бесит. Он у меня слишком нетерпелив. Я еще и прелюдию толком не начал, а он уже на мне. Обычно. Не сегодня. Замученный трудовыебуднями Миронов тихо пыхтит и лишний раз не высвечивает, позволяя мне в кои-то веки придерживаться неспешного темпа, а не гнаться за его хотелками. И я без зазрения совести намерен воспользоваться беспомощностью Шурика по полной программе, потому что второго такого шанса может и не выпасть. Сжимаю лихо проснувшийся член Миронова у основания и медленно поднимаюсь к головке. Но касаюсь парня исключительно сквозь ткань нижнего белья. Из-за тонкой преграды ощущения он получает не такие острые, как бы ему хотелось. Понимаю это, когда Шурик начинает нетерпеливо ерзать у меня на коленках. Вместо привычных матюков, слушаю его потяжелевшее дыхание. Запястья саднят от впившихся в них ногтей. Хватка Шурика слабая, потому он и царапается. Совсем сил не осталось, да? Миронов за май и июнь успел поднабрать благородного жирка и приобрести цветущий вид, но за июль все это благолепие беспощадно сжег рабочий стресс. И теперь Шурик вновь кожа да кости. Неестественно худые пальцы напоминают лапки паука. Длинные, но тонкие и слабые. Опускаю руки еще ниже, оглаживаю внутренние части его бедер, а затем запускаю пальцы под трусы и касаюсь скрытой нижним бельем нежной кожи, обходя стороной самые чувствительные зоны. Шурик, до того по большей части сидевший на моем левом колене, решает отцентровать свое положение и размещается аккурат перед моим пахом. Член, будучи в боевой готовности, успел натянуть ткань моих штанов до такой степени, что кажется, либо вот-вот затрещит по швам одежда, либо, собственно, я сам. Рассчитываю на первый вариант. Миронов откидывается спиной мне на грудь, отчего мой стояк упирается ему в позвоночник. Шурику и этого мало, так что он, разомкнув слабые оковы на моих запястьях, заводит правую руку за спину, цепляется за пояс моих штанов и дарует моему члену свободу. Фух. Спасибо. Так намного лучше. Вязкая смазка, успевшая выделиться благодаря возбуждению, частично перекочевывает к тому месту, где мой член соприкасается со спиной Шурика. И каждый раз, когда Миронов дергается и невольно подается вперед, от моего члена к его спине прокладывается мостик из прозрачных нитей. Созерцание этого заставляет мою кровь медленно закипать, намекая мне получше Миронова, что следует бы уже переходить от легкого петтинга к чему-то посущественнее. Не чувствуя ни сопротивления, ни помощи, приспускаю с расслабленного Шурика штаны вместе с нижним бельем. До конца от одежды его не избавляю, потому что лень, а еще, потому что есть что-то пикантное, когда партнер раздет не до конца. Вставшие соски легко угадываются сквозь футболку. Спущенные с бедер штаны фиксируют худые ноги Миронова выше колена. В таком положении ноги не развести, даже если сильно захочется. Провожу языком по покрасневшему уху парня, зная, как ему это нравится. Шурик в ответ вместо попытки развести ноги, наоборот сводит их, будто стараясь угомонить разгорающийся зуд в паху. Я съезжаю по стулу вниз, подхватываю Шурика за бедра, и ловко приподняв, усаживаю его перед своим членом, а не за ним, как до того. Миронов тихо охает, когда мой стояк, проехавшись по его яйцам, утыкается в его член. Я уже обхватываю наше общее возбуждение рукой, когда… стул подо мной издает настолько страдальческий скрип, что становится понятно, я выбрал не лучшее положение. Если мы продолжим в том же духе, одним предметом мебели в квартире станет меньше. К счастью, перед нами красуется куда более крепкий стол. Грех не воспользоваться. Резко ставлю Миронова на ноги, а затем давлю рукой ему на поясницу, заставляя его лечь животом на полосатую скатерть. С чувством шлепнув Миронова ладонью по розовой ягодице и получив в ответ возмущенное, но тихое бормотание, придавливаю парня к столу своим весом, толкаюсь меж его сведенных бедер, пытаясь реализовать то, что не получилось проделать на стуле. По спине Шурика, по той части, которая оголилась из-за съехавшей к груди футболки, начинают проявляться знакомые красные пятна. Изученная мной вдоль и поперек россыпь веснушек как мое личное ночное небо, вглядываться в которое можно бесконечно. Эта астрономия мне по вкусу. Здесь я знаю каждую звездочку. Вот это созвездие выше копчика можно назвать поцелуйным, потому что Шурика как-то особенно потряхивает, когда мои губы оказываются там. Выше по позвоночнику созвездие засосов — здесь они остаются на более продолжительное время, чем на других частях тела. А парочка созвездий на обоих плечах — кусательные, потому что идеально подходят под данное действие. Одной рукой прижав свой член к члену Шурика и зажав их в стальной хватке, второй — оттягиваю и без того растянутый ворот футболки рыжика, сдергиваю его с правого плеча и впиваюсь зубами в покрытую веснушками светлую кожу. Миронов скулит сквозь зубы и невольно сжимает бедра сильнее. Проведя языком по припухшему следу от зубов на его плече, языком прокладываю себе путь к затылку. Зарываюсь носом в слегка отросшие рыжие волосы. Здесь они настолько тонкие, что больше похожи на детский пушок. — Да блядь! — слышится досадливое от Шурика. — Ты входить сегодня в меня собираешься? Или мне до пенсии ждать? — рычит он в стол. — Я думал ограничиться руками, раз ты устал, — замечаю я, не сдержав усмешки. — Слышь, Майский… В жопу иди! — Фигурально выражаясь? Или это прямое руководство к действиям? — уточняю я, привставая с Шурика. Злые слова Миронова не сочетаются с его изможденным видом. Он не лежит на столе, он по нему растекается. — Я в тебя сейчас что-нибудь кину, — обещает Миронов, при этом не шевеля и пальцем. — Обычно ты кидаешь без предупреждения, — веселюсь я. — Видимо, и правда страшно устал. Миронов шипит что-то нечленораздельное. Видать, вслух выбирает, какое красное словцо лучше подойдет для моей характеристики. Козел? Неоригинально. Кобель? Прозаично. Уебок? Неубиваемая классика. Ладно. Так и быть. Хозяин-барин. Смазка и презики всегда под рукой. Потом только не жалуйся, что был таким всем из себя обессиленным и беззащитным, а тебя поставили раком и выебали. Хотя, жаловаться, конечно, будет. Сперва поорет, потом спросит, когда второй сезон. Месячное воздержание легко ощущается сталью неразработанных мышц. Даже с внушительным количеством смазки палец в Шурика проходит со скрипом. Или дело в не до конца сошедшем физическом и психологическом напряжении. В любом случае, прямо сейчас проще выебать железную трубу, нежели Миронова. — Расслабься, — шепчу я ему на покрасневшее ухо. — Я пытаюсь, — цедит он сквозь зубы. — Пытайся лучше, — даю я запредельно полезный совет, свободной рукой касаясь созвездья поцелуев. Ограниченный гибкостью спины, я не могу прикоснуться к этому месту губами. Влажные и слегка липкие от смазки пальцы — какая-никакая альтернатива. Шурик сгибает руки и упирается лбом в предплечья, стараясь расслабить закостеневшее тело. Кое-как протолкнув в него палец, круговыми движениями обильно смазываю тугие стенки. Миронов молчит. Миронов пиздец как сосредоточен на своих ощущениях. Не ахти каких, иначе бы уже стонал в голос. — Да ебаный же ты насрать! — сквозь сжатые зубы восклицает он, когда я добавляю второй палец. — Извини, — выдыхаю я ему в волосы и переключаю внимание на созвездия на его спине. Легкими касаниями пробуждаю от долгого сна одну эрогенную зону за другой. Волнообразным скольжением пальцев постепенно достигаю необходимой мне податливости. Давлю на нижнюю стенку сильнее и подобно верно подобранному аккорду, наконец извлекаю из Миронова чистый звук наслаждения. Вот теперь он готов. Резко выдергиваю пальцы из Шурика и грубо приподнимаю его зад. Прижимаюсь к нему пахом и трусь членом между его порозовевших ягодиц. Пятерня, которую я оставил хлестким шлепком, все еще горит на его бедре насыщенно красным. Шурик выгибает спину и трется об меня задницей не хуже кошки в течку, мешая мне надеть презерватив. — Давай же уже, старый хер! — выдыхает Шурик с чувством. Вот же мелкий стервец. Максимально уставший, а силенок на то, чтобы огрызаться, всегда отыщет. Медленно погружаюсь в Шурика, стараясь неторопливыми толчками окончательно стряхнуть с него оковы напряжения, при этом не навредив. У Миронова другие планы. Терпелка как обычно подводит его. Шурик, упершись руками в стол, неожиданно резко с силой подается ко мне, хорошенько так на меня насаживаясь. И тут же начинает скулить. Бля, да что ж такое. Портачит он, а извиняться мне. — Сука, недорастянул! — шипит он зло. — Больно! Да тебя растягивать с твоими хроническими психозами можно до второго пришествия! И все равно потом войду со скрипом. — Так а ты нахуя сесть на меня пытаешься?! — рычу я, от маневра Шурика тоже не то чтобы кайфанув. У меня теперь такое впечатление, что мой член засунули в тиски! — Если ты меня порвешь, я тебя голыми руками придушу! — обещает Миронов. Вот этими вот худенькими ручками? Долго придется душить. Смотри, пупок от натуги не развяжется. Да и кто еще кого первый порвет. Ты мне сейчас, блядь, член оторвешь! — Вот же придурок бешеный, — выпаливаю я, рывком давя Шурику на шею и заставляя его обратно распластаться на столе. Второго такого закидона мой член может и не пережить. Пристально следя за Шуриком, медленно толкаюсь в тугое тело. Каждое движение сопровождается легким ненавязчивым жжением. Но меня не столько волнуют мои ощущения, сколько ощущения Миронова. Он едва заметно морщится первые несколько толчков, и только затем начинает расслабляться. Тиски ниже пояса уменьшают давление, позволяя мне двигаться свободнее. И тут уж несется душа в рай. Мое тело неожиданно вспоминает, что секса не было у нас давненько. Адреналин в крови подстегивает к ритмичному ускорению. Расслабленный и уже на все готовый Шурик как обычно не сдерживает стонов. Лишь периодически пытается развести ноги шире, но спустившиеся к щиколоткам штаны ему это сделать мешают. Я же в порыве чувств упираюсь руками в стол и даю Миронову жару во всех смыслах. Вот только… Мы оба поглощены друг другом настолько, что не замечаем подозрительного скрипа стола, очень уж напоминающего до того предсмертные стоны стула. У меня в ушах стоят лишь стоны Шурика, и мысли все только о Шурике, и ощущения, расцветающие ниже пояса, возникают благодаря Шурику. И когда он, вздрогнув и максимально сжавшись, кончает, я стремительно следую за ним. Секундная эйфория кажется вечностью, в которую каждая клеточка тела содрогается от сводящего с ума оргазма. Шурик расслабляется. Я обессиленно опускаюсь на него, только теперь ощущая, как противно футболка прилипает к вспотевшей спине. Какое-то время мы вместе пытаемся отдышаться. Я слышу, как сильно стучит мое сердце. И чувствую, как отдается в животе биение сердца Шурика. А затем раздается треск. — Твою м… — Миронов не успевает закончить мысль. Две ножки у стола надламываются, и мы стремительно летим вниз. Столешница падает на пол, Шурик — на столешницу, а, соответственно, я — на Шурика. Миронову достается сильнее всех. — Моя грудь… — стонет он, морщась от боли. — Мой член… — выдыхаю я с чувством, перекатываясь на спину, потому что не успел вынуть и… короче… так себе впечатление. — Наш стол… — продолжает игру в жалобы Миронов. Мы переглядываемся и начинаем смеяться. — Ты, Шурик, дорогое удовольствие. То посуду бьешь, то столы ломаешь, — заявляю я. — Ага, то есть стол — это моя вина? — моментально хмурится Миронов. — Чья же еще? Это же ты ходишь по квартире и соблазняешь меня у каждого угла. — Ах так?! — Шурик пытается подняться на ноги, но запутывается в собственных штанах и, потеряв равновесие, плюхается на меня. Нас накрывает новая волна смеха. Лежим посреди кухни на сломанном столе со спущенными штанами и ржём до икоты. А я неожиданно ловлю себя на мысли о том, как же интересно выстроилась моя жизнь: то, что раньше казалось трагедией, теперь оказывается неоспоримой удачей. Узнав о беременности малознакомой девушки, я думал, что жизнь моя кончена. А теперь у меня лучший в мире сын. Когда Юля ушла, мне казалось, что взваленная на меня ноша непосильна, а теперь я рад, что выпала она именно мне. А когда я на студзиме косился в сторону застывшего в одной позе Шурика, думал: «Нет, нихуя, не выгорит. Не лезь». Все равно полез. И смотрите-ка… Выгорело. Так и получается, что счастье мое в основном сформировалось из поспешных решений и неудач. Что ж… Ни о чем не жалею. Теперь-то точно.