Гадание на ромашках

      Метка прожигает запястье, а девушка кричит от боли — неужели всё было предрешено?       Эмили девять лет. Девять лет, но её уже преследуют кошмары. Она мечется на простынях, бормочет, вопит — кровавый клинок, расчерчивающий извечно одинаковый сюжет, сверкает в холодном свете. Родное, милое лицо застывает навсегда.       Трудно забыть тот день, когда едва не пала Империя. Трудно забыть тот день, последний день, когда ты чувствовал тепло родных рук.       Эмили девять лет, но взгляд у неё совершенно не ребяческий. Она всё понимает. Её отец возвращается и молчит, но она знает — у него на руках кровь. Эмили знает, что больных предпочитают убивать, что у многих нет денег на эликсир, что город изглодан крысами, что кто-то вынужден торговать своим телом, чтобы выжить, что… что… что. Слишком много «что». Она улыбается, рисует, пишет, учится, будто бы ничего и не поменялось.       Эмили теряется в мужских играх, и никто не замечает, как в ней умирает маленький беззаботный ребёнок. Ребёнок, имеющий право на что-то помимо смерти вокруг.       Эмили девять лет, и её любопытство не сломят самые суровые распри. Она старается читать как можно больше, теряясь в книжках. А книжки бывают разные — арифметика, сказки, молитвы, тёмная магия… И последнее завораживает сильнее всего.       — Корво, а что значит твоя татуировка? — мужчина как всегда молчит, а потом отмахивается, что это «на удачу». Потом Эмили видит, как едва искрится узор. Она вообще очень часто — видит. И глубже, чем думают взрослые.       Может, поэтому её чаще других мучает страх по ночам.       Эмили девять лет, и, возможно, она наконец находит себе друга.       Кошмары просто исчезают, сменяясь пустотой. Кромешной пустотой. Из пустоты вырастает башня, в которой она живёт, а бесконечную чернь прокалывают маленькие звёздочки. Это – дом. Камерный, искусственный, но всё же дом. А на подоконнике сидит человек. Он почти не выделяется на фоне ночи за стеклом.       — Кто вы?       Незнакомец молчит. Его силуэт вызывает лёгкую опаску и в то же время детское любопытство.       — Вы специально разбудили меня от кошмара?       В ответ — лишь кивок. Он даже не улыбается. Эмили остаётся только учтиво кивнуть в ответ. Она садится на край кровати и, кажется, их игра в гляделки длится вечность. Его глаза, укрытые темнотой, напоминают ночь за окном, и в самой середине точно такие же проколотые звёздочки.       Эмили просыпается неожиданно. Из сна она помнит только человека и… впервые чувствует силы встать с постели.       Может, незнакомец действительно добрый?       Эмили девять лет, и вот уже на протяжении многих ночей она видится со своим Странным Другом. Он постоянно молчит, а улыбается редко-редко. Но он показывает ей зелёные леса Морли, горы Карнаки, снега и льды Тивии. Он открывает ей мир вокруг, позволяя увидеть что-то помимо крови, страха, интриг. Иногда он оставляет её одну, и девочка чувствует себя одиноко. В такие моменты она самостоятельно изучает местность во сне.       Иногда Эмили фантазирует, как показала бы ему их паб, принесла бы все ракушки с илистого берега реки, познакомила бы с Корво и Самуэлем, но он существует только во сне. От этого девочка грустит. Она представляет, что он наблюдает за ней и в жизни — например, та ворона на фонаре, или на удивление спокойная минога, или подошедшая бесстрашная крыса. И почему-то, когда она пытается представить его голос, она сразу вспоминает шум ветра. Или волн. Но он молчит. Странный незнакомец молчит.       Только в последнюю встречу Эмили слышит его.       Тогда он показал ей огромное цветочное поле, смутно знакомое. Трава пенилась красными взрывами маков, утихала в голубизне васильков, а самые тенистые низины изрезались лютиками. Но прекраснее всего были ромашки. Эмили сидела в траве, собирая цветы, и плела венки. Один из них красовался на голове Человека. Стебель умело оплетал стебель, тонкий плющ стягивал всё в круг, путаясь в пальцах. Девочка любовалась своей работой и совсем забыла, что было днём: хмурого Хэвлока, напряжение, суету. По полю прошлась новая волна, и она отразилась на лице незнакомца.       — Что-то случилось? — спросила его Эмили, хотя знала, что тот не ответит. Его осунувшееся лицо всегда было каменной маской, но девочка не сдавалась и продолжала попытки. Она лишь вздохнула и сорвала ещё одну ромашку. Задумчиво повертев её в руках, она оторвала один лепесток. Совсем детское занятие — гадание. Гадание ни на что, просто так. Но почему-то это вызывало у незнакомца улыбку. Отдающую неизведанным холодом, но — улыбку.       — У судьбы бывает много исходов, — Эмили показалось, что это прошелестел ветер над ухом. И она широко улыбнулась — она была права, его голос действительно как ветер. — Но есть то, что нельзя изменить.       Эмили обернулась и зачарованно посмотрела на человека. Тот стоял к ней спиной, сложив руки, и смотрел вдаль.       — Как ромашка. Неизвестно, какой лепесток будет последним. Но — цветок уже сорван, а цепь событий запущена.       Неожиданно голова Эмили начала идти кругом — ей казалось, будто внутри взорвалось множество голосов. Словно кто-то приоткрыл барьер, удерживавший сотни воспоминаний: она видела смерть, она видела чуму, она видела поле, она слышала смех, она видела маму, она видела ромашку в волосах. Она видела клинок.       Она видела чёрные глаза незнакомца, которые были совсем рядом.       Которые были проткнуты маленькими звёздочками...       И которые увидела в последний раз.       — В твоей жизни будет множество таких лепестков, юная Эмили, — он взял её за руку, и тело окатило волной холода. В запястье покалывало. — Но есть то, что неотвратимо.       Эмили открыла глаза, а через несколько минут её насильно затолкнули в лодку. Хэвлок сказал, что им нужно в безопасное место, где их «уже ждёт Корво».       Эмили не знала, что сейчас на плечах её отца лежит целая Империя, а сзади него стоит черноглазый — и то ли поддерживает, то ли толкает его в Бездну.       Эмили двадцать четыре, и она сразу узнаёт человека перед ней. Он ухмыляется холодно, шелестя своим голосом:       — Так какой лепесток последний?