Гадание на ромашках

      Сплетни ползут по дворцу быстро. Поэтому о неведомом госте судачил весь двор уже на следующее утро…       Эмили разбирает очередную кипу документов в своём кабинете. Окна широко распахнуты и впускают тёплый ветер с привкусом соли. Отдалённый крик чаек настолько привычен, что совсем не мешает работать. Обычный вечер императрицы — столько нужно сделать, чтобы восстановить порядок... Но в этот раз у девушки дрожат пальцы — то она поставит кляксу, то подпись выйдет неровной. Левая рука замотана плотной тканью. Как и обычно, конечно же, чтобы никто не увидел метки.        Эмили не выдерживает, откладывает перо и осторожно касается повязки. Потом отодвигает её в сторону.        Вместо до боли знакомого, изученного узора она видит гладкую кожу. Как и часы назад. Как и этим утром, когда она проснулась от невероятной боли в запястье, оставившей пустоту и высушенность.        Она надвигает ткань обратно и откидывается на спинку кресла. Весь день она не может ни на чём сконцентрироваться. Её мысли заняты только им. Она не видела черноглазого с того самого момента, когда последний отряд гвардии вновь давал ей присягу. С того самого момента, когда она вернула себе корону. И сейчас… он забирает метку. Наигрался со своей игрушкой, да? Эмили старается не думать об этом, она хочет верить, что ей не будет лгать хотя бы Бог.        Эмили, наверное, в который раз вздыхает и цепляется взглядом за букет цветов в вазе. Смешно, но она полюбила ромашки. Она берёт один из цветков и задумчиво вертит в руках. «Погадай, юная Эмили», — кажется, что это знакомый голос прошептал совсем рядом, что это совсем не отголосок давностью в пятнадцать лет…        И Эмили гадает. Она отрывает вначале один лепесток, потом другой…        «Не лжёт».        «Лжёт».        «Не лжёт».        «Лжёт».        «Не лжёт»…        И так осыпается пять, шесть, десять, пятнадцать лепестков… Двадцать. Эмили хочет сорвать последний.        Лепестки сдувает неожиданным вихрем, словно что-то пронеслось совсем рядом. Девушка уже успевает схватит рукоять меча, как на плечо ей ложится рука.        — Мне нужна помощь. По старой дружбе.        Эмили поднимает глаза и видит над собой точёный, каменный силуэт. Она вглядывается, пытаясь рассмотреть в лице что-то знакомое, и…        — Билли!..        — Да, ваше высочество, — подтверждает она, и осипший, вымученный голос резко обрывает Эмили. Огонь от свечи освещает лицо рядом, и только сейчас Колдуин замечает, что у женщины пропала повязка. Вместо неё… что-то, напоминающее протез. А вместо руки — что-то, лишь очертаниями напоминающее руку…        Билли учтиво молчит, словно дав время на осмысление происходящего. С их последней встречи поменялось всё.        — Так значит… помощь? — спрашивает Эмили, встав и задвинув кресло.        — Да, и… — Лёрк пытается подобрать слова. — Не совсем мне. Нашему общему другу. Мне проще показать.        Общий друг? Она о?.. Эмили беспрекословно следует за Лёрк. Когда они выходят на балкон, руку Эмили сжимают крепче, и… она ощущает, будто её окатывает ледяной волной. Всего секунда на балконе — и они уже на соседнем. Ещё секунда, и ещё, и ещё… Они быстро перемещаются по уступам и останавливаются лишь тогда, когда оказываются у беседки. Чёрт возьми, силы покинули её только этим утром, но она так успела изголодаться по ним… Геометрия мира покорно расступается, и ток проходит сквозь её тело, наполняя тут же выветривающейся энергией.        — Значит, у тебя метка?.. — шепчет императрица, не в силах повысить голос.        — Нет. Я могу больше, чем возможно с меткой. Я объясню тебе потом, в свободную минуту, а сейчас… взгляни.        Они в той же беседке, где когда-то Корво докладывал о блокаде вокруг Дануолла. В той же беседке, где была убита Джессамина. В той же беседке, где скромно обустроена её могила. В той же беседке, куда Эмили приходит каждую ночь, когда ей не спится.        Сейчас там лежит тело, прислонённое к колонне. Оно замотано в саван, постоянно дёргается и о чём-то бормочет. И, когда лунный свет касается его лица, Эмили ахает.        — Мы освободили его.

***

       Да, на следующе утро об этом странном незнакомце судачит весь двор. И на следующую неделю тоже. И даже через месяц. Потому что императрица, измотанная государственной рутиной, всё свободное время проводит в гостевой комнате. Там, по слухам, и лежит этот таинственный человек. Кто-то говорит, что он чем-то болен. Кто-то говорит, что он в коме. А кто-то заявляет, что императрица совсем обезумела и хранит там давно остывший труп.        Потом проходит и ещё месяц. Эмили искренне надеется, что всё разрешится. Лучшие лекари империи пытаются привести в чувство всего одного человека. Он ведь и не через такое проходил, так? Значит, выкарабкается и сейчас.        Эмили очень хочет так думать. Но состояние остаётся неизменным. Больного лихорадит, он в постоянном бреду, и лишь иногда можно разобрать какие-то слова. Иногда он кричит, словно кто-то вонзает ему в горло кинжал. Эмили старается проводить как можно больше времени рядом, поглаживая по рукам, иногда даже засыпая у кровати. Она подолгу смотрит на его лицо, осунувшееся ещё сильнее. Впавшие глаза, мертвенная бледность, острые скулы – живой скелет, укутанный одеяло.        А иногда ей кажется, что в неразборчивом шёпоте она слышит своё имя. Тогда она сжимает чужую руку особенно крепко, надеясь, всё ещё надеясь, что это хоть как-то поможет.       Как он когда-то помог ей.        Но проходит ещё полгода. Врачи недоумённо жмут плечами. Отец пытается остановить свою дочь и убедить, что всё бесполезно. Только Билли иногда сидит в комнате вместе с Эмили, молча, сочувствующе.        И Эмили хочется рыдать, потому что человек, который дал ей хоть какое-то подобие детства, человек, который дал ей шанс выжить, человек, который мечтал выжить сам и был в шаге от свободы… Он лежит на кровати, липкий и холодный, как труп. Но его сердце всё ещё издевательски бьётся.        Эмили выбивается из сил: сквозь наступающий сон она чувствует, как её плечо сжимает рука Билли — та самая, похожая на скелет — и её тело вновь окутывает сила. Её слишком мало, чтобы что-то сделать. Её даже слишком мало, чтобы остаться бодрствовать. Её достаточно только для того, чтобы заснуть спокойно, без кошмаров.        И жизнь, чёрт возьми, любит над ней поиздеваться. Потому что она просыпается в той самой башенке, в которой жила десяток лет назад. Но на этот раз без черноглазого. Эмили осматривает комнату, кровать, которая ей теперь мала, полку со старыми книгами… Башня будто и не изменилась – такая же камерная, искусственная, родная. Кажется, если сейчас выйти на улицу, то можно увидеть огни паба. Там будут пить лоялисты, празднуя очередную победу, там будет прибираться Каллиста, там будет Корво…        Эмили выходит наружу, и её окружает Бездна. Она своим дымом клубится вокруг, вызывая какой-то внутренний животный страх и отрезая путь назад. Эмили инстинктивно бежит прочь, в сторону паба, но и там она встречает лишь марево. Она кидается из угла в угол, пытаясь найти выход, и в итоге оказывается на берегу. Эмили смотрит в лунную воду Ренхевен, и видит девятилетнюю девочку. А рядом — чернеющий силуэт юноши. Бездна дышит в спину, готовая захватить в свои удушливые объятия, и Эмили тянет руку вперёд…        Она падает в воду, давится ею на несколько секунд, а потом вновь оказывается на ногах. А точнее — в чужих объятиях. Девушка поднимает взгляд и пытается разглядеть лицо — она знает, чьё, но, будто ослепши, не может рассмотреть ни одной черты. Зато она замечает, что они стоят посреди ромашкового поля. Оно будто выкошено кем-то — каждый цветок сорван, каждый бутон разорён.        — По ощущениям четыре тысячи лет в Бездне были секундами… — голос звучит как из-под толщи воды. — Но каждая секунда на этом поле — как тысячелетие. Я перегадал на каждой ромашке, Эмили.        Девушка чувствует, как её отпускают, а потом вкладывают в ладонь что-то маленькое, хрупкое…        — Это последний. Я хранил его, боялся, что он снова покажет неудачу, — он вздыхает. — Пусть моя судьба решится сейчас.        Эмили не видит его лица, но чувствует напряжённый взгляд. Он ждёт. А она вертит бутон в руках, высматривая в нём что-то…        — В нём двадцать один лепесток, — просто говорит она, вкладывая ромашку обратно в его руку. — И моё первое слово — «жив».        — Мёртв, — шепчут рядом.        — Жив, — Эмили берёт чужое лицо в свои ладони.        — Мёртв… — дыхание палит кожу. Девушка задерживает вдох и едва шевелит губами.        — Жив! — звонкий крик. Эмили закрывает уши. Она мотает головой и пытается понять, что происходит. Её кто-то трясёт за плечо, перед лицом маячит Билли. Колдуин яростно трёт веки: лекари бегают вокруг кровати, на которой истошным кашлем заливается юноша. Впервые за полгода он судорожно хватает воздух и широко распахивает глаза.        — Жив… — повторяет Эмили и, закрыв лицо руками, уходит обратно в сон.

***

      Эмили двадцать пять — и она вновь полноправная императрица. Империя медленно восстанавливается под руководством мудрой правительницы. Произошло много потрясений, и события прошлого года ощущаются как вчерашние.       Чтобы скрасить дни и поднять дух в городе, Эмили устраивает балы. Пышные, яркие — они позволяли задуматься о чём-то кроме работы. А по двору ползут слухи — императрицу уже не раз заставали не одной.       Эмили кружит, вальсирует в очередном танце. Девушки переходят от партнёра к партнёру, делают учтивые реверансы, кокетливо хихикают. Императрица носит маску и отдаётся веселью, смешиваясь с людьми.       Лишь один человек узнаёт её в маскировке. При очередном обмене партнёрами он крепко хватает Эмили за талию, и они вместе продолжают вальсировать. В ушах играет музыка, а Эмили всматривается в зелёные глаза рядом.       Больше не чёрные. Без инея. Ставшие настоящими звёздами.       Юноша мягко проводит по левому запястью Эмили, и она не чувствует привычного тока или боли. Только нежность.       — Почему я? — Эмили улыбается: для неё вопрос скорее риторический, сказанный в пустоту.       — Потому что маленькая девочка пережила то, что не выдержал бы бог, — неожиданно отвечает он.       Эмили смеётся, а потом с серьёзным лицом смотрит на юношу. Тот светло улыбается в ответ — в этой улыбке нет и тени холода.       — Это было предрешено?       Чужой задумывается. Совсем скоро закончится танец, и пары вновь поменяются. Музыка медленно затихает.       — Судьба захотела погадать на твоём цветке, — он делает паузу. — Я дал тебе метку, и ромашка перекочевала в твои ладони. Ты могла пасть от руки Далилы, могла закончить кровавым тираном, обезуметь… — он понижает голос сильнее и наклоняется к её уху. — Но ты спасла империю. Ты решила свою судьбу — то, чего не смог сделать даже бог.       Музыка молкнет, а пара так и остаётся рядом, прижимаясь друг к другу и не видя ничего вокруг.       — Есть вещи, которые нельзя изменить. Но ты была изначально особенной, ты…       Чужой наклоняется к девушке, приподнимая её маску, и осторожно касается её губ своими. Внутри расцветает что-то невероятное, тёплое, лёгкое, что-то… Эмили подаётся вперёд.       — Ты решила мою судьбу — то, что не смогла сделать даже Бездна.