Исступление

      Безмятежное утро. Солнечные лучи пляшут на мятой постели Гоголя радужными отблесками, на небе виднеются остатки позднего рассвета. Ещё не сошли с голубой глади розоватые оттенки. Последние капли ночного ливня задерживались на жилистых листьях, иногда звонко разбиваясь оземь в это спокойное утро. Мужчина щурит глаза яркому солнцу и убирает с лица растрепавшиеся светлые пряди. В отдалённую комнату Николая ещё не проник пряный аромат с кухни; старые петли входной двери немного скрипнули, оповещая о приходе постороннего.       Тихо. Лишь редкие звуки города долетают до сонного Гоголя. Он лениво потягивается, чувствуя как задевает кого-то около себя. Взор голубых очей упал на оказавшегося рядом Достоевского. На нём привычная сорочка лавандового оттенка, а тёмные волосы с фиолетовым отливом растрёпаны, как всегда, с утра. Словно обтянутые фарфоровой кожей, пальцы русского сейчас медленно и заботливо поправляли выбившиеся из косы блондинистые локоны.       Во взгляде Фёдора читалось чуждое и неизвестное доселе чувство, с каким он в последнее время смотрел лишь на Николая. Холодная ладонь Достоевского легко коснулась его руки, вызывая лёгкое вздрагивание. Вновь на кончике носа почувствовался знакомый запах полевых цветов, с примесью чего-то иного. Какие-то очень простые слова слетают с его губ хриплым голосом. Мужчина вглядывается, тайком рассматривает миловидное личико подданного; их ладони соприкасаются, слепо, где-то под одеялом. Он аккуратно пододвигается ближе, не сводя с него взора сиреневых глаз.       Фёдор медленно касается чужих губ, как бы невзначай и немного робко; проводя языком по верхней губе, пару раз причмокивая и отдалясь, но не надолго. Заметив отклик в чужих глазах, Достоевский сильней сжал ладонь подчинённого, припадая к приоткрытым устам Гоголя. Бывшей сонливости от недавнего только пробуждения словно и не было; губы обдало жаром. Кончики тёмных волос немного щекотали щёки Николая; ладони русского скользили по спине, пальцы нащупывали каждую лопатку, выступающее ребро на чужом теле под рубашкой. Рваные вздохи вырывались изо рта Фёдора; напоследок грубо оттянутая им губа немного распухла, чем придавала образу мужчины ещё большую раскрепощённость.       Шершавый язык скользнул вдоль шеи, оставляя мокрую полосу за собой; одних только губ было мало. Сначала лёгкими поцелуями, а потом уже укусами мужчина смещался вниз под довольные стоны и редкие вскрикивания. Хотелось покрыть ими всё бледное тельце Гоголя, разукрасить девственную кожу сине-фиолетовыми синяками, оставить собственную метку.       Пуговицы поддались ловким пальцам, рубаха спала, обнажая плечи и спину Николая. Неизлечимый романтик — он кольцом обвивает чужую шею, приближаясь и целуя без пошлого подтекста. Даже если всё говорило о другом настрое его партнёра.       Достоевский не любит нежности и робкие поцелуи; слишком приторно и скучно. Шершавый язык вторгается в пунцовые уста, одним коленом Фёдор разводит худые ноги, буквально прижимая Гоголя к белой постели и угрожающе нависая над ним. Такой невинный Николай теперь выглядит более привлекательным.       В аметистовых глазах виден мелькающий огонёк, что теперь разгорается костром в развратных побуждениях, грязных фразах. Руки бесцеремонно стянули штаны вниз вместе с бельём; мужчина протянул пару пальцев, чувствуя как покорный подданный обильно смачивает их слюной, своевольничая и покусывая подушечки на кончиках.       Ладонь касается чужого паха; пальцами смазывая порядком возбуждённый орган, Фёдор видел, как Гоголь прикрывает рот тыльной стороной ладони, явно сдерживая довольные полустоны. Пальцы второй руки расстегивают каждую пуговицу на своей сорочке по очереди; взору чужих глаз предстали хрупкие, девичьи плечи и глубокие впадинки у ключиц.       Рубаха приспущено висит на предплечьях; немного непонятные возгласы слетали с губ Николая, только раззадоривая Достоевского. Зудящее, приятное чувство разливалось, казалось, у него в крови, по маленьким сосудам и всем артериям. Фёдор бесцеремонно скользит взглядом по телу, изучая собственно поставленные засосы; резинка на ночных штанинах ужасно давит; до слуха Гоголя доходит лишь легкий шорох да скрип кровати.       Вскрик словно всколыхнул воздух; руки сжимают постель под собой то ли от боли, то ли от новых ощущений. Русский срывается на быстрый темп, вжимая Николая в кровать. Казалось, ему совсем не жалко своего подданного, которому приходится чувствовать подобное впервые.       Потеплевшие руки оглаживают плоский живот; каждый толчок заставлял его прогибаться в спине и негромко стонать, покусывая губу. Приятное чувство дурманило, уже не так досаждала неприятная поначалу теснота внутри; было не так больно чувствовать его ласки ниже пояса.       Кровь пульсировала где-то в висках; тёмная голова Фёдора нависла над его грудью. Бледно-розовые губы касались каждого миллиметра плоти, языком играясь с двумя горошинами, игриво зализывая засосы на шее. Свободной рукой мужчина аккуратно убирает ладонь с его уст, сжимая её и сплетая пальцы.         — Я хочу слышать твой голос.       По коже пробегают мурашки, сиплый голос ласкает слух, пробирает до дрожи. Дыхание русского тяжёлое и рваное, грудь то поднимается, то опускается. Перед глазами звёздное небо; сил не хватает сжимать чужую руку где-то в лабиринте одеял; вмиг становится легче.       Пропадает уже знакомое чувство, раздаётся ещё один скрип кровати; Достоевский усаживается напротив, выходя из разгоряченного тела. Вязкая жидкость не спеша стекала по животу; мужчина поочередно вводил в рот Николая испачканные пальцы, заставляя его медленно их обсасывать, слизывать мерзкую субстанцию с характерным чмоканьем в конце. Чувствовать досаждающую отвратность на языке и всё равно глотать.       Скупая слеза катится по щеке; мужчина наклоняется, останавливает её мокрым языком, затыкает жарким поцелуем в уста. Слизывая слюну с губ, хватаясь за острый подбородок, надавливая на пах коленом до негромкого оханья.       Горячее дыхание опаляет кожу; Гоголь медленно поднимает руки, невзначай касаясь то бедра, то груди. Руки блуждают по разгоряченному телу, биение собственного сердца слабым эхом отдаётся в барабанных перепонках. Пальцы легко расплели длинную косу, освобождая непослушные космы. Немного затуманенный взгляд голубых очей Николая остановился на лице Фёдора; каждая неровность, неточность его лица, прядь волос, складка на лбу теперь были так близко-близко.       Ему нравилось, нравилось краем глаза ловить на себе присутствие солнечных лучей, наматывать на палец локон шелковистых волос; прислоняться ухом к грудной клетке, распознавать каждый вдох и выдох, каждое вздрагивание сердца внутри. Наслаждаться собственной и чужой наготой, запоминать каждое мгновение этого утра.       Их взгляды пересеклись, Достоевский улегся на бок рядом с подданным, поворачиваясь к нему лицом. До сих пор не сошла та пелена возбуждения, что волной накрыла обоих, качая на мягком гребне и разбивая о скалы. Один поцелуй в скулу немного прояснил обстановку. Николай лишь сильней прильнул к Достоевскому, грудью прижимаясь к его телу, носом зарываясь куда-то в тёмные космы; чувствуя, как тот царапает сухими губами кожу на плече, пытаясь унять пыл.       Ландыши расцвели в груди, такие ранние и слабые, яркого, фиолетового оттенка; мужчина в последний раз потянулся к устам русского, невесомо касаясь их и легонько проводя языком по нижней губе, каждым движением головы Николай щекотал партнёра своими светлыми прядями.       Солнце вставало всё выше и выше, улыбаясь им в окно. Постель измялась и кое-где испачкалась; блондинистые волосы волнами спадали на плечи. Худые кисти рук Фёдора легли на чужой затылок, мужчина не мог оторвать взгляда от светлого тельца Гоголя, что до сих пор было девственно-чистым среди этой грязи и похоти.       Несмотря на яркие засосы, укусы и царапины, он всё равно остался нетронутым; чистым алмазом, который словно не касался извращенного Достоевского, тёмного рубина. Гоголь похож на луч света во мраке: такой тёплый и яркий. Недоступный людским грехам, страстям и нечистоте.       Странно даже видеть их рядом, наблюдать за слиянием света и тьмы; блаженного, девственного и порочного, греховного.