Верите?

Если бы Леху спросили, когда все это началось, он бы не смог ответить. Лёха давно уже перестал задаваться вопросами «когда?», «откуда?» и «почему?». Просто однажды в его съемной квартире-однушке с протекающим потолком и ободранными обоями поселился призрак. «Что?» — спросите вы. Лёха не ответит. Лёха как-то никому о нем и не говорил. Кому угодно скажешь — не поверят! «Шутишь?» — спросят. Или скажут: «Больной!»/«Псих!» А Лёха точно знал одно: он не псих. Хотя с некоторых пор сомнения таки стали закрадываться. Надо бы ко врачу записаться… Лёха приходит домой поздно. Заваривает чай на двоих. И говорит будто сам с собой: — Как день прошёл? — И у меня. — Ты опять посуду не помыл?! Вы не верите. Лёха верит. Ведь он вот: сидит за круглым кухонным столиком напротив. Улыбается ему гаденько своими тонкими губами, а глаза у него карамельного цвета, ехидные-ехидные. И шрамы по всему телу. Лёха его спросил как-то: «Ты че, помер?» Тот только плечами пожал. Не помнит, мол, ни черта. Лёха его впервые увидел, так чуть ли в обморок не грохнулся: — Ииии! — завопил. — Аааа! — вторил призрак. — Г-грабитель! Вор! — Лёха, недолго думая, схватил метлу. — Я не вор! Не надо, пожалуйста! — замахал руками парень. Лёха тогда здраво рассудил на пару с призраком, что грабить в его съёмной обшарпанной однушке нечего. — Ну и че ты здесь, блять, делаешь?! — потребовал объяснений Лёха. — Да я просто так… Лёха собрался было вызывать полицию, милицию и даже пожарных. Но под истошные вопли парня передумал. А когда тот продемонстрировал ему свои способности (очень натурально взмыл в воздух, а рука Лёхи благополучно прошла сквозь блеклое тело), Лёха решил вызывать себе скорую. Опять же, парень заставил отказаться от этой единственной здравой мысли. Других умных мыслей у Лёхи не осталось, поэтому он заварил чай. Две чашки. — Ну и че ты, призрак типа? — Да… — И че ты здесь забыл? — Мимо проходил… А куда мне теперь? — Бля… — тянул Лёха, ещё раз проверял, на месте ли его призрак, делал глоток чая, и снова тянул: — Бля… — Как тебя звать-то? — спросил Лёха (на большее его тогда не хватило). — Не помню… — ответил парень. — Ну бля… Лёха решил: если он сейчас ляжет спать, а завтра ничего этого не будет, то он спишет все на усталость и головную боль и сходит к психотерапевту. А если это недоразумение будет ещё тут, то вот тогда он начнёт волноваться. Недоразумение было тут. Парень в белой футболке и чёрных брюках парил в воздухе, расставляя тарелки на стол. — Это че? — спросил Лёха. — Завтрак, — ответило «недоразумение». Завтрак — сладко пахнущие блинчики с мёдом — в отличие от призрака, был осязаем. И ещё он был почему-то вкусным. — Ты где так готовить выучился? — спросил Лёха. — У бабушки, — пожал плечами парень. — Странно, да? Ничего не помню. Ни кто я, ни почему здесь, ни почему у меня шрамы по всему телу. Но почему-то помню, как готовить блинчики по бабушкиному рецепту… Лёха прыснул. Призрак нахмурил каштановые брови. Ему, конечно, не до шуток. Будь Лёха полупрозрачным недоразумением, которое даже не помнит собственного имени, он бы тоже не ржал. Но Лёха пока был собой: хамоватым парнем двадцати лет с волосами под ёжик и серыми глазами. Ну чё с ним поделать? Пусть, что ли, перекантуется — Лёхе не жалко… Уже ночью Лёха пожалел. Он спокойно себе спал и похрапывал, когда это чудо загремело чем-то на кухне. Лёха приперся на кухню в майке и боксерах, и спросонья не заметил оценивающий взгляд карамельных глаз. — Че ты творишь? — спросил Лёха даже не зло, а как-то миролюбиво и сонно. — Да я… Чай хотел заварить, уже ведь утро, — виновато глянул на него призрак. Лёха перевёл взгляд на окно. Протер глаза. Не, за окном валит снег. И темно. Очень темно, фонари только горят. — Какое, нах, утро? — искренне удивился Лёха. — Ну как, шесть утра. Сонливость вдруг ушла. На часах и правда было шесть утра, и Лёха смог сделать логический вывод, что раз на улице декабрь, то в эти самые шесть утра там и должно быть темным-темно. — Отойди от плиты, — приказал он. Парень отлетел в сторону. — Мне в универ только к десяти, умник, — проворчал Лёха, ставя на конфорку сковороду. Через десять минут на столе появились две тарелки с яичницей. Каким бы человеком ты ни был, а попробуй прожить всю жизнь на одних только дошиках — как тут не научиться готовить? Вот Лёха и научился. Даже вкусно. Вон и этот его — сидит, уплетает, щеки набил, словно хомяк… Ну, хоть молчит. — Так че ты… Типо у меня пока живёшь? — спросил Лёха, заскучав и не зная, о чем ещё поговорить с призраком. Тот кивнул и одновременно пожал плечами, и засунул большой кусок яичницы за щеку. — Ну и как мне тебя звать тогда? — спросил он в раздумье, а призрак вдруг отвёл глаза, а потом радостно подлетел вверх и заулыбался, пытаясь справиться с куском яичницы. — Вспомнил! Вспомнил!!! — проголосил он, когда проглотил пищу. — Меня Слава зовут! Лёха слегка оху… Ну, то есть, в шоке был. Призрак — Слава — радостно носился, то подпрыгивая, то подлетая, по кухне. — А я это… Лёха, — сказал Лёха, вспомнив, что сам забыл представиться. Да с таким недоразумением нетрудно забыть даже свое имя… Слава протянул ему руку, и Лёха уже поднёс свою к его, как вдруг замер. Чужая рука не ощущалась… Ну, никак. Только собственную кожу будто бы овеяло холодком. Плечи Славки поникли, а глаза расстроенно опустились в пол. Тогда Лёха просто достал чашки, налил чаю, и, подождав, пока Слава усядется на стул, протянул тому пачку овсяных печенек. — О, мои любимые… — вздохнул призрак и взял печеньку. — Так-то, глядишь, и где живёшь, вспомнишь. Славик удовлетворенно кивнул, запивая печеньку чаем, и Лёха им невзначай залюбовался: вроде призрак, а не похож ни разу, только что бледный, как снег. А глаза карамельные, радужка тёмная в крапинку, длинные ресницы, губы тонкие и бледные, а на щеках крошки от печенья. Ну и обжора. Так они и познакомились. Правда, Лёха не ожидал, что привыкнет к Славе столь быстро. За всю жизнь он научился обходиться без чужого общества, но когда появился Славик, который вечно был рядом, все изменилось. Сердце, неугомонное такое, прыгало радостно каждый раз, когда Лёха открывал дверь в квартиру, где его ждали; на столе — ужин, везде чистенько, красивенько, а Слава тут, под боком. И все у него истории разные: о себе ничего не помнит, так о других рассказывает. Сегодня бабки-соседки ругались с час; кошка забралась на дерево, а он её спас, пока никто не видел; а в соседнем доме затопило верхние этажи. А Лёха ему о своём: про универ, дурака-Кольку, подработку… А Славка сидит — глаза круглые, интересно, ротик приоткрыт, руками вцепился в чашку. Ляпота. Лёха, конечно, офигел, когда, вернувшись после смены в продуктовом, обнаружил Славика в своей футболке. Сначала удивился, а потом решил — пусть ходит. У него своих вещей ни одной. А футболка на худом теле висит, и то и дело остренькое плечико показывается; Лёха смотрел, смотрел, да и не выдержал: — Все! Отдавай! — А ты попробуй отбери! — показал язык Славка и с азартом запрыгал по комнатке. Лёха думал, правда не поймает: призрак же. Каково же было его удивление, когда он схватил кусок футболки, и Славка свалился на пол, утянув за собой и Лёху. — Лёш, ты это… Тяжёлый, — пропищал Слава. Лёха поразился: под собой ощущалось живое тело. Он хотел дотронуться до Славки, тронул его руку, но пальцы прошли сквозь и похолодели. — Это что получается? Ты это, осязаемый… В футболке, — удивился Лёха и замолк, потому что футболка под ним заерзала. Лёха слез: потрогал коленку, вот она, есть, а голой щиколотки уже и нет в пространстве. — Почему ты меня чувствуешь… В одежде? — спросил Слава. — Не знаю… — призадумался Лёха. — Но это здорово! Славик покивал радостно. И тут же кинулся обниматься. — Правда здорово! — выдохнул он Лёхе холодком куда-то в шею. — Ты тёплый… Лёха быстренько ретировался, потому что тело вдруг отозвалось приятными судорогами в низу живота, и он точно не хотел, чтобы Славик чувствовал и это. Теперь в жизни Лёхи стало много объятий: Славка вообще оказался очень тактильным. Помимо этого, он вспоминал о своей жизни все больше и больше, и регулярно рассказывал Лёхе о прошлом. Теперь тот знал, что у Славки было забито место в каком-то универе, что он любит математику и физику, что в детстве у него был домик на краю леса, куда они приезжали с родителями летом. Но самого главного — где его дом и что же все-таки случилось с его телом — Славик не помнил. Хотя догадывались оба. Славику не нужно было спать и есть; впрочем, это не мешало ему уничтожать по пачке печенья за день, а по ночам быть где-то рядом с Лёхой и наблюдать. Лёха не злился, Лёха понимал, что он попал. Потому что голые плечи, шоколадные глаза и каштановые волосы с завитушками-кольцами на концах ему уже снились. Слава стал не просто незваным сожителем. И все бы хорошо, да только Славка бросал на Лёху долгие взгляды, полные тоски, пока тот, как ему казалось, не видел. Лёха все видел и хотел сгрести Славика в охапку и… Ну, все остальное. Но Славик был призраком, поэтому Лёха не очень-то понимал, что делать: даже дотронуться до него не получалось, а футболка не в счет. И он медлил. В общем, их маленькая игра в гляделки продолжалась ровно до того момента, как обоим все стало понятно. Тогда Лёха всё же притащил Славку к себе, придвинулся к стенке и оставил для того место на кровати. Славка улёгся рядом, глаза в глаза. Его изучающий взгляд пробежался по острым чертам Лёхиного лица, задержался на губах и опустился на шею, а после на ключицы. — Лёш, ты только не злись, если что… — сказал Слава и легко коснулся губами губ Лёхи. То есть, конечно, даже не коснулся, а так, призрачно ткнулся в них. Но чужое прикосновение отпечаталось теплом на губах. Лёха с минуту удивлённо разглядывал Славку, а потом закинул руку на его футболку и уснул, согретый прикосновениями кожа к коже. А на утро Славка исчез. Лёха проснулся, потёр глаза; простынь была измята, а Славы не было, и с кухни ни звука. Подозрительно тихо. Лёха прошлёпал босиком на кухню по холодному полу. Странно было видеть помещение пустым. В доме отчаянно недоставало Славы. Слишком тихо, слишком… — Слав? Нет ответа. — Слава! Ни-че-го. Славы нет. И как сомнительное доказательство его существования (и того, что Лёха не сошёл с ума) — только отсутствие той самой футболки. Лёха в тот день на пары не пошёл. Все бегал по квартире, звал, что-то искал, кого-то искал, выбежал было на улицу, но никого, ничего… Мысли запрыгали, как черти, в голове. Что, куда? Где он теперь? Верно, вспомнил все… И что ж? Вернулся к себе в квартиру? И быть ему призраком всю жизнь? А Лёхе теперь — что? А вдруг… А вдруг Славы больше нет? То есть, совсем?.. При этой мысли загривок Лёхи покрывался мерзкими мурашками, и глаза начинало щипать. Лёха вернулся домой под ночь, когда исходил все окрестности вдоль и поперёк. Дом пустовал, зиял, как большая дыра. У Лёхи теперь, кажется, тоже дыра где-то в груди… И саднит нещадно. Славка, родной, тёплый… А сегодня его нет. Лёха заварил чай. Поставил чашку, вторую… Вспомнил. Чашка полетела на пол, скинутая в порыве безысходной ярости. Глаза застилала пелена, а руки дрожали, когда Лёха колотил ими об стену. Кричал, выплескивая беспощадную тоску и боль на ободранные обои в цветочек. Соседи начали стучать по батарее, и парень устало опустился на пол рядом с осколками проклятой чашки. Хотелось что-нибудь ещё разбить, нагрубить кому, содрать кожу рук в кровь в драке… Но Лёха, дрожа, сидел у стенки и беззвучно захлебывался, давился воздухом, пока судьба небрежно разрывала его внутренности на части. Прошло две недели. Лёха выучился за эти две недели вот чему: не ставить вторую чашку (иначе та непременно летела на пол), не вспоминать о Славке, а ещё закрывать глаза на бесконечные сны, в которых мелькали вьющиеся волосы, нежная кожа и длинные ресницы. Но всё уже просто не могло быть как раньше, как бы он ни пытался этого добиться. Будто он был живой и вдруг умер (сколь бы иронично это ни звучало, в голову приходило именно такое сравнение). В жизни недоставало чего-то, и Лёха знал, конечно, чего, но отчаянно не думал, не думал. То приснится, то привидится — всё напоминало, словно нарочно, бередя едва покрывшиеся корочкой раны, и его вновь заключала в свои по-зимнему холодные объятия беспросветная тоска. Вот почему важно было не вспоминать о карамельных глазах, хитром изгибе тонких губ, острых ключицах и каштановых кудрях. Только бывает, увидел в толпе копну тёмных волос, и на секунду будто снова живой. Бежал, смотрел — не он, не тот, не его… Бесконечная, безрадостная зима. А смысл жизни где-то потерялся. Лёха не мог вспомнить, зачем он жил до Славки. Когда появился Славка — ради него. Теперь Славки нет, и жить стало незачем. В дверь настойчиво долбили кулаком — звонок не работал уже года два. Лёха никого из возможных посетителей видеть не хотел и, притаившись на кухне, ожидал, когда же этот больной уйдёт (или проломит дверь). Наконец, стук прекратился. Тут в дверь ударили ещё раз, видимо, ногой, и из-за неё послышался жалобный, обиженный и злой одновременно голос: — Лёш, да открой же! Я видел, у тебя свет горит! Послышалось. И так мерещится везде. Или в этот раз нет?.. А вдруг? Лёха осторожно поднялся со стула на ватных ногах. — Лёш! Ну открывай уже, достал! — взывала к совести дверь. Лёха, не до конца веря, дёрнул ручку вниз. На пороге стоял Славка. Зимняя куртка, красный нос, шапка с помпоном, бровки сдвинуты, глаза злющие. Пихнул его в грудь ледяными руками: — Я итак еле тебя нашёл, а ты.! Да ты… Лёха не очень понял, когда прижал Славу к себе и начал покрывать поцелуями все его лицо. Щёки у Славки оказались холодные, но настоящие, из плоти и крови, и румянец на них смотрелся непривычно. Наконец, Лёха впился тому в губы резким поцелуем, ведь теперь можно, всё можно… Поцеловал, прикусил нежно и влажно, ещё раз… Глаза в глаза — напротив дрожащие ресницы, расширенные зрачки, радужка шоколадно-карамельного цвета, а на щеках уже почти незаметные дорожки слез. Но теперь-то ничего. Теперь не страшно. Лёша схватил его за руку и втащил в квартиру, захлопывая дверь и прижимая к ней Славку. Потом, все потом, а сейчас только руки на его щеках и его тонкие пальчики поверх, сейчас — поцелуи, рассыпающиеся по любимому лицу. Сейчас — лови моё дыхание — тихое, как ножом вырезанное на сердце, надсадно-хриплое «люблю». И счастливые глаза напротив, и незамедлительный, единственно верный ответ: — И я. Вы не верите? Лёха верит. Ведь вот он — живой, теперь уже совершенно. Рядом. И никакого рационального объяснения этому нет. Есть, правда, одно нерациональное. И зовётся оно любовь.