Верите?

Прошёл год. После удивительных двух месяцев, полных счастья и печали в то же время, Лёха наконец может спокойно выдохнуть. Они теперь живут вместе, и хотя Лёхе приходится ежедневно пополнять запасы печенья, а ещё терпеть соблазнения со стороны Славки, он ничуть, нисколечко не против. Иногда Лёхе вспоминается то, что случилось в прошлом декабре: как они встретились, жили вместе, как Славка внезапно пропал, а потом так же внезапно нашёлся… А ведь все было до смешного просто. В ту ночь, когда оба заснули на Лёшкиной постели, Слава все и вспомнил. Позже он рассказывал, путаясь в словах из-за волнения, как вся жизнь будто пронеслась перед глазами. Мелькнула — и он снова знал, кто он, где живёт, помнил своё детство, школьные годы… Слава, не раздумывая, выплыл в окно из дома, напоследок бросив беглый взгляд. Будто интуитивно знал, куда направляться, проскользая меж домов, всматривался, вглядывался в каждое окошко… И вдруг одно место показалось знакомым. В Славкиной квартире пустовало, вещи были разбросаны, метровый слой пыли покрывал каждую поверхность. В шкафах вещей было куда меньше, чем должно бы; а позже в глаза бросилась вещица — часы, которые Славик покупал специально перед поездкой в Мюнхен. Мысли в голове засобирались, покружились, и вдруг Слава припомнил, что они собирались с одногруппниками съездить на три дня в Европу. Что проспал в нужный день, в спешке покинул дом, забыв часы, и вызвал такси. Перед глазами пронеслись страшные мгновенья: прямо в их маленькую «Ладу» врезается на всей скорости внедорожник, а дальше — тупая боль и темнота. Было так страшно и больно, что Слава подумал: он умер. Позже узнал, что вылетел через лобовое стекло прямо на дорогу — в спешке забыл пристегнуть ремни безопасности. И ведь правда едва не умер; итог был почти равносилен смерти — кома. А цена за жизнь — шрамы, покрывающие все тело. Вы знаете, что произошло дальше. Слава стал призраком и, шатаясь по городу в попытках понять, что произошло, попал к Лёхе. Теперь, вспомнив все, он решил непременно выяснить, где его физическое тело. Он нашёл нужную больницу, и на следующую ночь пробрался туда. А после проснулся на койке с капельницей. Вернулся в своё тело! Но и дальше все было не так гладко: две недели он проходил реабилитацию (серьезных последствий, по факту, не было, хотя Слава забыл, как управлять своим настоящим телом), мирился со шрамами, думал, что делать дальше, скучал по одному человеку, не зная, что тот думает после его исчезновения. Так долго искал то самое место, ведь почти не помнил, как выглядел нужный дом… Все произошедшее теперь казалось каким-то книжным романом не про них. Будто все это — разыгравшееся воображение. Но иногда один из них говорил: «Было дело…», и второй подхватывал, чтобы убедить — было, все было. А сейчас… Сейчас они вместе. Вместе живут в квартире Славки. Уговорить Лёху переехать к нему было нелегко — Лёха упрямый, а ещё честный и совестливый. Готов был продолжать жить в своей однокомнатной съёмной, с ободранными пожелтевшими обоями, разводами на потолке… С родителей ни копейки не взял и тут тоже взъерепенился. Славка долго убеждал, просил, приводил доводы, и Лёха поддался уговорам спустя два месяца, едва не перессорившись со своим парнем. Но и тут он удивил Славу: из угрызений совести по дому Лёха делал все наравне с ним. Ходил в магазин каждый день, вкусно готовил, убирался, ворча, и мыл посуду… Мало того, под Новый год приволок с местного рынка красавицу-ель. Так и жили. Близился Новый год. В квартире пахло мандаринами, на кухне закипал чайник, а Славка сновал по дому туда-сюда. — Лёш, давай ещё на дверь венок повесим, — крикнул он, уже осторожно и ловко закрепляя электрическую гирлянду над окнами, взобравшись на лестницу (он иногда скучал по способности летать). Из другой комнаты показался Лёха. В коротком ежике волос застрял обрывок фиолетовой мишуры, а в руках — красненький стеклянный шарик-игрушка. — Ща повешу, ты только не упади, — ответил он, подходя ближе. — А я уже закончил. Тут сильные руки сгребли его в охапку и спустили с лестницы. Славик тихонько засмеялся, улыбаясь своими тонкими губами, которые Лёха обожал терзать поцелуями. Тот уткнулся носом в изгиб шеи и вдохнул — пах Слава все теми же мандаринами, коих в доме было полным-полно, но они почему-то никак не приедались. Как и их любовь — оба были совершенно ненасытные, и страсть не гасла вот уже много месяцев. Славка осторожно забрал красный шарик из рук Лёхи и, покрутив его в руке, чмокнул своего парня в подбородок и унёсся в другую комнату — вешать игрушку. Лёха только улыбнулся: ему нравилась вся эта предновогодняя суета. В доме было как никогда светло и красиво: на оконных стеклах зубной пастой выведены снежинки — Славкина идея, над окнами висели гирлянды, мерцающие яркими огоньками и отбрасывающие на потолок причудливые отблески, а в комнате стояла ёлка, которую притащил Лёха. Ёлка была мохнатая, разлапистая, и от неё приятно пахло хвоей. Слава и тут расстарался — ёлку украшала гирлянда с белыми огоньками и множество разноцветных игрушек. От всего этого улыбка не покидала лицо входящего в комнату ещё долгое время, а из окошек на улицу всегда струился разноцветный свет новогодних огней. Лёха закрепил венок с красными шариками и шишками на входную дверь и довольно выдохнул. Жизнь потекла быстрее с появлением Славки. С ним никогда не было скучно, а в преддверии Нового года — тем более; казалось, его энергии и оптимизма хватит на всех. А Лёха любил это в нем всем своим сердцем; прошлый Новый год только благодаря его рвению успели отпраздновать. Слава объявился за пару дней до праздника, а Лёха, конечно, до этого момента не думал ни о празднике, ни о ёлке, ни о подарках… За два дня они справились со всем: убрались в квартире Лёхи, нарядили скромную ёлочку, иголки которой осыпались от небрежного касания, и обвесили все мишурой. Славка на скорую руку сделал оливье, Лёха купил шампанское, и в канун Нового года они, уставшие, но счастливые, уселись за кухонный столик. На столике примостились бутерброды с икрой, большой таз оливье и ещё крабовый салатик. Но им и этого хватило с лихвой — оба были пьяны от любви. А дальше — праздновали. Славка произнес важный тост, и оба залпом выпили по бокалу шампанского. Посмотрели новогоднее обращение президента: Славик почему-то помнил его наизусть и декламировал вслед за ним. Потом двое прилипли к окну, смотря на взрывающиеся в тёмной материи неба фейерверки. И смеялись — смеялись они больше всего. После, уже за полночь, парни лежали на пушистом ковре (почти единственной вещи, которую Лёха купил сам) под ёлочкой. За окном кто-то кричал поздравления, слышался смех соседей за, очевидно, картонной стеной, а воздух дрожал от грохота салютов. Лёха не заметил, как его рука оказалась в кудрявых волосах Славы, а губы — на его губах. Слава по вкусу напоминал ему шампанское и пах тоже как-то по-новогоднему. — Лё-ё-о-оша… — выстонал тот, подставляя шею по жалящие поцелуи. — Давай прямо здесь… Лёха мысленно с ним согласился, потому что ёлка над их головами сверкала так ярко, а Слава под ним был столь соблазнительным, что парень просто не мог сдержать возбуждение, рвущееся наружу, как фейерверк. Он в последний раз оставил поцелуй-укус на истерзанной шее и запустил руки под красный свитер с глупым оленем, оглаживая тёплую кожу. Слава дрожал под этими прикосновениями; его заводило до предела — знать, что Слава его, полностью его и ничей больше. Лёха жарко шептал ему в ушко признания, целовал тонкий изгиб губ, с удовольствием чувствуя, как они раскрываются ему навстречу; руками постепенно стягивал свитер и целовал там тоже, или кусал безудержно куда придётся. — Лёша, ну давай уже, давай! — подстегивал Славка, прерывисто дыша и извиваясь под ним. Лёха взялся за ремень — было физически больно оттого, как туго джинсы сдавливали член. Славик тоже было потянулся к его штанам, но руки у него тряслись от желания, и он вскоре бросил попытки помочь. Одежда валялась под ёлкой вместе с подарками, Слава стягивал носки — единственное, что осталось на нем. Лёха нависал над ним, поглаживая его член и очень, очень сильно отвлекая. Когда Слава кинул носки куда-то за ель, Лёха оторвался от своего занятия и оглядел его затуманенным взглядом. Подтянутое тело Славки покрывали белые шрамы, и Лёша не удержался от того, чтобы не провести по ним кончиками пальцев, преданно и нежно заглядывая в карамельную глубину глаз, скрывающуюся за дрожащими ресницами напротив. — Красивый… Мой, — шептал он, целовал шрамы, живот, выпирающие тазобедренные косточки, и ниже, ниже… Лёха взял в руку основание члена, там, где росли каштановые кудрявые волоски, на пробу лизнул шершавым кончиком языка головку и наконец обхватил губами. Парень под ним подавился воздухом, притягивая его ближе и без стеснения насаживаясь бёдрами. Лёха двигал языком, пошло причмокивая, наслаждаясь каждым новым вздохом, стоном, безудержной страстью между ними. Потом оторвался от своего занятия и осторожно сжал кольцом пальцев основание блестящего от его слюны члена; Славка выругался, но тут же был прерван собственным непроизвольным стоном — Лёха вновь стал вылизывать его, помогая себе руками. В голове опустело, и Славка со вскриком кончил — белесая капля сорвалась с Лёхиных губ и утонула где-то в ворсинках ковра. Тот лишь притянул ближе к себе, снова оглаживая руками все тело и довольно жмурясь. — Смазка есть? — хрипло спросил Лёха, тут же с удивлением наблюдая, как Славочка тянется рукой под ёлку и достаёт из блестящего пакетика тюбик смазки. — Все хорошо? — уточнил он. Слава лишь кивнул, прикрывая глаза дрожащими веками. Его щеки залил карминовый румянец, когда Лёха щедро смазал свой член, а руками он судорожно хватался за ковёр, сгорая от нетерпения. Лёха пристроился ко входу и осторожно вошёл, едва сдерживаясь от того, чтобы не качнуться вперёд и начать вбивать податливое тело в мягкость ковра. Слава беззвучно хватал ртом воздух, схватив его за плечи. — Лёша… — прошептал он на грани слышимости. — Люблю… И Лёха не вытерпел. Обхватил руками, ставя метку на губах, и толкнулся вперёд. Комната заполнилась стонами, вздохами, и даже соседи затихли за стенкой, видимо, из чувства такта (или шока). Лёха был уже на грани возбуждения, и даже под его зажмуренными веками мелькал Славка с пошло раскрытым ртом, влажными от поцелуев губами. И весь мир, кажется, переворачивался с ног на голову, пока Лёха вбивался в жаркую тесноту, а уши ласкали звуки его имени, слетающие с любимых губ. — Слав… Я сейчас кончу, — выдохнул он полушёпотом, который показался оглушительным, и Славка вцепился ему в руку, без слов говоря, что он тоже. Лёха толкнулся в последний раз, и на него обрушился самый оглушительный оргазм в его жизни, и мир взорвался — или взорвались фейерверки за окном, бухал салют, золотыми искрами осыпающий все небо, а Славка смотрел ему в глаза, едва оставаясь в сознании — и не было ничего лучше. Они ещё долго пролежали на этом ковре, шепча друг другу влюблённые глупости и просто радуясь тому, что они вместе, пускай на потолке были жёлтые разводы, а ёлка сыпала иголками прямо на них. Оба ещё не знали, но верили, что все будет хорошо. Тем более после их истории сомневаться не приходилось: чудеса случаются, особенно когда их не ждёшь. В этот раз Новый год отмечали с большим размахом. Славка щеголял по квартире, обмотав вместо шарфа красную колющуюся мишуру, и все напевал новогодние песенки. Потом ещё полдня готовил запеченную индейку, а Лёха стругал салатики и занимался больше закусками. Вечером они сходили в ближайший круглосуточный, не забыв покидаться друг в друга снежками, — зима выдалась снежная — и купили две бутылки шампанского. Когда все было готово, уселись за стол, улыбнулись друг другу, и вдруг Славка начал: «А помнишь…», и оба пустились в бурное обсуждение событий уходящего года — вспоминали, как праздновали прошлый Новый год, вспоминали, как Лёха переезжал, как Славка начал учиться в университете. Что-то казалось таким близким — а ведь уже и год прошёл. И они опять вместе, и просто все хорошо. Сидели, улыбаясь, держались за руки. Вышли на улицу, чтобы прогуляться, и счастья в груди было столько, что каждому встречному хором кричали поздравления. А когда вернулись, снова уселись под ёлкой. — Лёш, — Славка довольно развалился на все том же ковре. — А давай, как в прошлом году? Жизнь идёт своим ходом, но какие-то вещи не меняются, подумал Лёха. И как ни странно, он был этому только рад.