Покидая розарий

Когда-то давно, наверное, в прошлой даже жизни, перед тем, как Джонни покинул орбиту ее вселенной, он сказал ей, что на войну его гонит не ненависть — а любовь. Чеен тогда удивилась — разве любовь не должна была посоветовать ему остаться рядом с ней, но промолчала. — Я люблю то, что у меня есть, — пояснил он, немного смутившись — он ведь так и не сумел сказать ей о своих чувствах. — Я люблю свою жизнь и хочу сберечь ее. Чтобы те варвары не растоптали то, чем я дорожу. Поэтому я и иду туда. И если так получится, что я не вернусь оттуда, я, по крайней мере, до самого конца буду знать, что я боролся за свое будущее. Я вовсе не жажду убивать или сражаться. Я просто хочу жить так, как я всегда жил. Меня ведет не ненависть к врагам. Меня ведет любовь к моему настоящему. Чеен прекрасно понимала его, видела праведный гнев в его глазах, чувствовала его страх — даже тогда, когда она впервые отдалась ему в собственной пустой спальне общежития, она видела, что его к акту любви толкнул страх потерять и ее, и все прочее в будущем. Она знала, кем был Джонни для нее, знала, что он не мог просто стоять в стороне и смотреть на то, как меняется его мир. Она видела его мотивы, как свои, чувствовала его. И прекрасно понимала — Джонни мог бы взять оружие и убить любого, кто покусился на свободу его родины — на жизнь его близких. Для него враги оставались врагами, а товарищами были только те, кто носил форму его цвета. Он был как кремень — не согнуть, не изменить цвет. Чеен прекрасно знала, что он никогда бы не одобрил то, что она пыталась сделать теперь — спасти врага, вытащить его из бараков, обмануть родное государство, изменить то, что менять нельзя было. Знала — и все равно шла по направлению к тюрьме, тщательно отмеряя свои шаги, сомнений или страха она не испытывала. Она знала только одно — Ким Сокджин однажды пытался спасти ее — и спас. Ким Сокджин был человеком, с двумя руками и ногами, с ямочками на щеках, с игривым взглядом и ласковым голосом. Ким Сокджина родила такая же мать, как ее собственная, а дома его ждала младшая сестра, похожая на нее саму. Помнила она и самое главное о нем — Ким Сокджин не хотел войны, он не любил убивать, он умел различать белое и черное, и не изменял своим идеалам. Он был почти как Джонни — только другой — и такой же, и на войну его тоже вела не ненависть, а любовь. Она же и помогла ему придержать оружие, остаться человеком и снискать ее симпатию. А это для Чеен уже было достаточной причиной, чтобы пойти и спасти его. *** На пропускном посту не сразу хотели впустить худенькую девушку в рабочем пальто, платке и сапогах. За прошлые месяцы Чеен похудела и побледнела — теперь выглядела как обычная дурнушка, хотя она и раньше не была первой красавицей, как та же Цзыюй, например. Солдаты долго журили ее — она не должна быть тут, она должна покидать город, начальство приказало никого не впускать и прочее, прочее, прочее. — Я медицинская сестра из военного госпиталя, — Чеен показала удостоверение. — У меня задание от доктора Чхве, капитана армии. Я тоже тороплюсь, господа, потому что хочу покинуть столицу со своим отрядом. — Какое же это задание? — удивился дневальный. — Не понимаю до конца… Разве ваши не отбыли в центральное расположение еще утром? — Проверить, что все пациенты временного госпиталя для военнопленных прибыли в расположение, — соврала она как по картинке. — Дабы пресечь возможную утечку врагов и их побеги. Опасно будет, если кто-то из них окажется в городе, который может быть занят врагами. Вы понимаете? Мое начальство рискует своими жизнями и моей тоже — но я обязана убедиться. — Никогда не слышали о таком приказе… — покачал головой второй. — Сестричка, ты уверена? — Уверена, — серьезно кивнула Чеен, она распахнула пальто, показав медицинскую форму под ним. — Прошу вас, я не собираюсь долго находиться в тюрьме. Но уйти и просто соврать своему начальству… Корейские девушки так не поступают. — Уважаю… — дневальный улыбнулся. — Сестренка, ты еле стоишь на ногах, но все равно работаешь. Копия моей сестренки, которая работает на заводе нашего отца, хен, помнишь, я рассказывал тебе? Я бы впустил ее… Не думаю, что она обманывает. — Хорошо, — кивнул старший, он разглядывал лицо Чеен, думал о чем-то и принимал решение тут же. — Пусть будет так. Девочка пришла сюда перед эвакуацией не просто так. Но предупреждаю, там почти нет охраны — камеры полные, их опустошают по одной или по две — помогать офицерам некому. Поэтому будь аккуратна. Проверь свои списки и возвращайся. — Спасибо, — Чеен поклонилась. — Я справлюсь. Помощи мне не требуется. Она быстрым шагом шла в сторону серых бараков, наспех сколоченных вдоль узкого зданий, стараясь не выдать себя ничем. Ей было стыдно от того, что она врала, но она думала, что спасение Ким Сокджина будет стоить даже этой лжи. — Он должен жить, — говорила она себе. — Он достоин жизни. Я соврала, я согрешила, но если я смогу вытащить его отсюда — значит, все получится. Значит, все наладится. Она шла по снегу, чувствуя, как намокли ее ноги в тонких чулках, как снег забрался ей за шиворот — ледяные острые струйки небесной воды стекали по ее спине. Страха Чеен не чувствовала — только уверенность в себе, в своем решении. *** Бараки, в которых должны были содержаться заключенные, оказались пустыми — практически все. От отчаяния, в которое она впала, когда позволила себе подумать, что опоздала, сводило нижнюю челюсть, защипало в носу, горькие слезинки катились с глаз без спроса — Чеен с надеждой подходила к одной камере, потом к другой, но все они были пустыми. Никого тут уже не было. Ни единой живой души. Только мертвые воспоминания и вещи, которые еще хранили запахи и звуки людей. Тут было все — книги, молитвенники, вещи — не было только самих людей, жизни не было. В одной из камер верхняя одежда — ватники и штаны — были аккуратно сложены, словно люди готовились к смерти, особенно поразил ее крошечный носовой платок — видимо, детский, оставленный на самом верху аккуратной стопки. В другой камере она увидела нацарапанные на китайском слова. Чеен проходила от одной камеры к другой, вглядываясь в стены, в темные от грязи скамьи, в лужи на полу — но никаких признаков живых людей не было. Наконец, обойдя все камеры, она все еще сжимая лже-список, которым доказывала свою законность дневальному, прошла в здание. Тут были слышны человеческие голоса, и она смело пошла на них. В крошечной комнатушке сидели два старика в форме — охранники, они пили пустой чай и переругивались. Появление Чеен испугало их, но версия, которую она озвучила им, показалась правдоподобной, спорить с ней они даже не пытались — просто показали ей на коридор, в котором еще, видимо, оставались камеры, и предложили продолжить ее досмотр. — Элиминация… — Чеен не знала, какое слово подобрать. — Она закончена? — Тут было почти тысяча пленных, — равнодушно сказал один. — Думаешь, дочка, они управились бы? Нет еще… Больше половины вывезли, говорят. Остаются еще некоторые. — На это время нужно, — пояснил второй. — Просто так же не стреляют… Сначала приговор читают, потом думают, выслушивают слова, суд же. — Суд? — удивилась она. — Трибунал? Разве они военные преступники? — Да, выездная сессия, — кивнул первый недовольно. — Но на деле — импровизация. Все знают, что коммунисты будут в Сеуле уже завтра. Все торопятся. Высокое начальство бережет свои шкуры. Пытаются поскорее сбежать отсюда. А мы вот остались… Кому мы нужны? — Ты за себя говори! — прикрикнул его товарищ. — А я сегодня же уеду к своей старухе. Денег подкопил и поеду. Она меня ждет. И сын, возможно, приедет. Если война кончится, тогда приедет. — Война кончится? — Чеен вспомнила выразительное лицо Джонни, горький комок растаял внутри. — Так говорят? — Враг займет столицу, дочка, — старики поменялись в лицах. — Значит, мы проиграем. Все будет коммунистами… Ни кино тебе, ни сигарет. А по мне — может, и к лучшему. Зато кореец пожмет руку корейцу. Они глухо засмеялись, и Чеен пошла дальше. До нее вдруг дошел слов доктора Чхве — все может закончится уже на днях. Их армия, в которую они осенью цветы бросали, может проиграть. Что будет тогда с ней? С родителями? С Онни? С Джонни и другими парнями? Что будет с Цзыюй, Дахен и Джихе? Чеен тупо брела по коридору, натыкаясь то на одну кучу уродливых вещей, то на другую — то тут, то там, повсюду лежали следы людей, которых, возможно, уже не было на свете. Она впервые явно столкнулась со смертью — и теперь никак не могла понять, как ей это пережить. Наконец, ее окликнули — и она обернулась, готовая к любой встрече на земле. Но тот, кого она увидела, не был ни богом, ни Джонни, ни самым главным генералом — это был Чон Чонгук, испуганный и настоящий. *** Чон Чонгук бранился как пьяный сапожник — затащил ее за руку в закуток и выругался. — Черт тебя дери, дура, — сказал он. — Почему ты еще в Сеуле? Давно должна была вещи собрать. — А почему нет? — спросила она. — Ты же тут еще. И другие тоже… Девочки еще тут. — Меня поймали на вокзале, — неохотно пояснил он. — Сказали, что я обязан помочь в тюрьме для пленных. Меня и еще парня. Но тот похитрее был и сбежал по дороге. А я вот тут. Таскаю вещи и всякое дерьмо. Не знаю, выйду ли вообще. — Выйдешь, — уверенно сказала Чеен. — И не из таких передряг же выбирался… — Хорошего ты обо мне мнения, — снова выругался он. — Ну да и к черту… Ты что тут потеряла? Зачем пришла? Кто тебя вообще сюда притащил? — Я должна найти Ким Сокджина, — твердо сказала Чеен. — Я хочу помочь ему. Ты знаешь, где он? — Что?.. — Чонгук едва не закричал, еле сдержался. — Ты что больная? Ах ты шлюха… Чертова девка, ты же любишь того придурка Джонни, ты крутишь романы с врагом теперь?! — Нет, конечно, — Чеен хлопнула его по руке. — Замолчи! Я жду оппу как и раньше. Но Ким Сокджина я должна вытащить отсюда. Помоги мне, Чон Чонгук. Ты должен помочь мне. Помоги. — Зачем тебе спасать его, дура? — Чонгук был готов сойти с ума. — Он пленный! Враг! Он пришел сюда убивать таких, как ты и я! Его ждет заслуженная смерть, если нет — он сам нас застрелит. Завтра вечером и застрелит. — Он не такой, — твердо сказала Чеен. — Не такой он человек. Он спас меня однажды. И тебя, кстати, тоже. Помнишь? Помнишь же! Он мог помочь им, а помог нам. — Потому что знал, что если бы помог убить нас, их бы всех расстреляли, дура! — объяснял ей, как маленькой Чонгук. — Ему просто выгодно было с нами сотрудничать. Он знал, что ты поможешь ему удержаться в госпитале. Он расчетливый и хитрый. А ты дура! — И пусть дура, — вздохнула девушка — как обычно переубедить Чонгука казалось невозможным. — Пусть. Но я должна ему помочь. Мы должны. — Я ему ничего не должен, — отрезал Чонгук. — Для меня он такой же враг. Я собираюсь сбежать из города и пойду воевать против таких, как он. Посмотри на его лицо — там же написано, что он нам враг! Спасешь его — он придет и убьет твою семью, меня, девчонок, тебя… Жаль, что так вышло, но спасать врага… — Да не враг он нам… — Чеен не выдержала — расплакалась, как сложно объяснить умному Чонгуку, что у нее в мыслях, в сердце — вспомнился и Тэен, которого больше не было, и уходящая спина Чонен, — Он не враг никому… Он тоже хочет жить, Чонгук-и. Он должен жить. Пожалуйста. Помоги ему, я прошу тебя. Он застыл — как вкопанный в землю стоял — не в силах понять, что у Чеен в голове. Она же расценила это, как грядущий отказ, и тут же встрепенулась, готовая убеждать его всем, что у нее есть и было. — Хочешь, я встану на колени? — горячо сказала она. — Я могу! Я встану! Помнишь, ты пытался сделать меня должной тебе? Так вот — я теперь тебе на самом деле должна. Я сделаю все, что скажешь. Пойду туда, куда скажешь. Только помоги мне. Помоги вытащить его отсюда. Она вцепилась в его рукав, потянув на себя — и только теперь он заметил, какой удивительно красивой она стала — настоящей женщиной из серьезных книг. — Он может помочь нам найти следы Йери потом, — серьезно сказала она. — Конечно, если он на самом деле хороший человек… Он поможет, я думаю. Если же нет, то мы все равно сделаем хорошее дело — мы спасем жизнь. Жизнь дорогого стоит, Чонгук-и. Такое только раз в истории и бывает. Бог тебе шанс дает. Ты же не убийца. Всех, понятно, уже не вернуть, но одного… — Значит, до конца ты не уверена, хороший он или нет? — вздохнул Чонгук. — Нет, конечно, — сказала Чеен. — Откуда мне знать? Я же не знаю будущего. Но он все равно не заслуживает смерти или одиночества. Никто не заслуживает вообще, — уточнила она. Чонгук серьезно посмотрел на нее, вздохнул. Была в этой девушке червоточинка — она выделяла ее из общего числа девушек, он ее боялся поэтому и презирал немного. Но не поддаться тоже не мог. Его тянуло к Пак Чеен, тянуло, как Чанеля того же или Джонни. Она ему не то чтобы нравилась. Он ее желал, наверное. И боялся тоже. — Хорошо, — с трудом сказал он. — Иди в подсобку. Я вытащу его. Но если меня поймают, то расстреляют вместе с ним, чтоб ты знала. В подсобке его нужно будет переодеть. Там посидите до конца дня, когда охрана покинет место, сможете уйти. — Спасибо, — горячо сказала Чеен. — Спасибо, спасибо, спасибо. — Ты меня зря благодаришь, дура, — ударил по лбу Чонгук. — Ты не поняла, что это означает? Сидеть тут до вечера? Не поняла? — Не поняла, — кивнула Чеен. — Значит, ты уже уйдешь к этому времени, да? — И я уйду, — Чонгук вытер пот со лба. — Я покину Сеул к вечеру. И все солдаты. И все офицеры. Все покинут. А ты не сможешь. Тебе придется остаться до вечера — значит, последний поезд уйдет без тебя. Завтра дороги взорвут или перекроют, чтобы враг не смог ими пользоваться. Ты останешься в Сеуле, дура. Ты уже не сможешь отсюда уйти. Чеен с минуту смотрела на него, пытаясь переварить все, что он сказал ей. Всматривалась в его испуганное покрасневшее лицо, но смысл его слов не доходил до ее сердца — неужели он на самом деле беспокоится за нее? Не настолько он сильно презирает ее стало быть… — Спасибо, — прошептала она. — Я, наверное, знала. Ты хороший человек, Чон Чонгук. — Что? — недовольно спросил он. — Ты в своем уме, а? — Ага, — весело кивнула она. — Я не боюсь того, что останусь в Сеуле. Точнее… Нет, конечно, боюсь. Меня в ужас приводит одна мысль остаться один на один с врагом. Мне страшно. Я хочу уйти туда, где будут наши регулярные войска. Но куда страшнее, если уж выбирать, упустить последний шанс спасти его. Я так не могу. Не спасти его — не могу. Мне страшно будет узнать, что он умер. Что человек, который спас нас с тобой, умер. Я это не приму. — Солдаты той армии… — Чонгук растерялся — такого от Чеен он не ждал. — Они могут обидеть тебя… Ты все-таки девушка. Ты хрупкая и слабая и… — Да, — кивнула она. — Могут. Но и свои могут обидеть тоже. Я могу упасть, удариться или заболеть тифом. Только бог знает, как все кончится. Вернее, наверное, и он не знает точно. Она подошла к нему, взяв его руку в свою — улыбнулась красиво и тепло, как улыбалась ему его мама много лет назад, от чего ему даже неловко стало. — Мы можем сейчас уйти отсюда без него, — твердо сказала Чеен. — И всю жизнь провести в сожалениях. А можем спасти хотя бы одну молодую жизнь. И тогда будем знать, что не просто так все это пережили. Прости, что впутываю тебя в это. Но, пожалуйста, помоги мне. Чонгуку оставалось только с сожалением смотреть в ее глаза — он был уверен, что она точно не передумает. И если говорить откровенно — он и сам не хотел, чтобы она стала думать иначе. *** — Почему? — спросил Сокджин, пока сидел с ней в темной подсобке, окруженный старыми вещами покинувших Сеул солдат. — Просто, — пожала она плечами. — У тебя же сестренка моего возраста. — А… — кивнул он. Выглядел он неважно — губа была рассечена, глаз заплыл, на ногах ссадины. — Подрался, — пояснил он. — Не переживай, красавица. — Побили… — поняла она. — Тот случай, да? — Сказали, что я предатель. Что не должен был сдавать своих… — пожал он плечами. — Потом посадили в отдельную камеру, чтобы они меня не убили до того, как это сделает трибунал. Смешно, правда? — Смешно… — почему-то согласилась она. — Ты будешь жить, Ким Сокджин. Ты должен жить. — Хорошо, — сказал он. — Я тебе поверю. Я тебе тогда еще поверил, когда ты только пришла. Теперь буду верить еще и еще. Он развалился на старых мешках, слушая, как отчаянно бьется собственное сердце — доктор Чхве, когда передавал его конвою, извинялся и советовал молиться. Говорил, бог все простит. Доктор Чхве, он добряк, он был прав. Бог действительно все ему простил, раз послал сюда эту девочку. Отчаянная голова, смелости не занимать — и сердце у нее огромное. — Ты рано умрешь, — вдруг вырвалось у него. — Если не станешь умнее и опытнее. — Я… — Чеен посмотрела на него, помотала головой в стороны — дескать, какая разница. — Наверное, — кивнула она. — Моя сестра тоже добра, — задумчиво пробормотал Сокджин. — Но она бы никогда не поступила так, как ты. Поэтому она сейчас в безопасности. А тебе придется остаться одной в столице, полной врагов. А мне придется присоединиться к регулярным войскам. И, возможно, я буду одним из тех, кто будет мешать тебе и твоим близким жить. Но отказаться я не смогу. Я ведь солдат… Он глухо рассмеялся — посмотрел на Чеен, боже, такая тоненькая, пришибить одной рукой можно. — Если пожалела, можешь убить меня сейчас, — сказал он. — Я не буду сопротивляться. Ты меня спасла, тебе моя жизнь и принадлежит. — Зачем? — пожала она плечами. — Живи и будь тем, кто ты есть. Человек, которого я люблю, так мне сказал. Я хочу пронести это через всю свою историю. И хочу, чтобы ты тоже пронес. Она улыбнулась ему — и больше они до самого заката солнца не говорили. А когда решились, наконец, выйти из подсобки, старая тюрьма уже опустела — грузовики увезли мертвые тела и последних солдат, среди которых был самый одинокий человек на свете — Чон Чонгук. *** В многоквартирном доме, где еще утром она собирала свои баулы, теперь было пусто. Остались только старики и инвалиды, но и они попытались уйти за город. Столица казалась нежилой, словно из нее вытряхнули всех людей, как из мешка. Дни после нового года должны быть полны радостей, гостей, угощения — но всего этого больше не было. Чеен молча поднялась по лестнице и открыла дверь. Она знала, что осталась одна, и готова была принять это. Чжоу Цзыюй сидела прямо посреди темного коридора — света теперь в их доме не было — и топила крошечную железную печку, на которой стоял чайник. Рвала какую-то драгоценную книгу из наследства ее отца и бросала листки в печку. Услышав шаги Чеен, обернулась и посмотрела — на ее холодном лице ничего не появилось. — Помоги, — попросила она. — Иначе умрем ночью от холода. — Почему… — пробормотала пораженная Чеен. — Цзы… Почему? Почему ты тут? Почему? Почему? — А где я должна была быть? — спросила та резко. — В поезде, да? В машине? Среди других? Бежать должна была, да? Поджав хвост, да? — Да, — кивнула Чеен, слезы стекали по ее лицу. — Да, да! Дура! Она впервые в жизни так говорила с Цзыюй, но только теперь поняла смысл слов Чонгука — последствия ее решений повлияют и на жизни других людей. — Я не так воспитана, детка, — сказала Цзыюй. — Я не такой человек. И дура ты у нас, если думала, что я оставлю тебя тут одну. Никогда бы я не покинула Сеул без тебя. Если ты решила остаться, то останусь и я. Она кивнула на собранные узлы у двери, потом вздохнула, села рядом, бросив книжку на пол. — Ты собралась и умчалась в темноту, — пояснила она. — Как я могу спокойно уехать после такого? Да и куда нам ехать? Чеен-а, тут наш дом. Вот эта квартира и вот эти две комнаты. Я хочу остаться тут. Я не была счастлива никогда раньше, но тут с тобой я счастлива. Я рада, я так рада, что ты вернулась… Чеен услышала облегчение в ее голосе и разрыдалась в голос. Цзыюй плакал тише — просто размазывала слезы по красивому точеному лицу. Она дождалась. Ее путь на сегодня окончен. Из коридора выступил в темноте Ким Сокджин в старой форме, которую он надел. Он ждал, но теперь уже не знал, как ему быть. Цзыюй кивнула ему безо всяких церемоний — понятно, ради кого сбежала Чеен. Ничего другого от нее она и не ждала. — Его зовут Сокджин, — сказала Чеен. — Он оттуда… Сегодня его должны были расстрелять по приговору трибунала. Я попросила доктора Чхве написать, что он умер от тифа. — Молодец, — сурово сказала Цзыюй. — Молодец, что привела его к нам. До завтра, пока его товарищи не займут столицу, ему на улице быть небезопасно. У нас, правда, холодно — она кивнула на печку — но хотя бы спокойно. И осталась еда с завтрака. Будешь? Это было обращено к Сокджину — но Чеен тоже зачарованно кивнула — все, что делала красивая душой и телом Цзыюй, тоже было красиво и вызывало восхищения. Сокджин улыбался — Цзыюй вздернула нос, как раньше, Чеен вытерла лицо и прошла на кухню — если они успеют сегодня, то наберут воды на дня два или три, завтра, возможно, колодцы уже будут закрыты. — Спасибо, — сказал Сокджин, когда они ужинали на холодной кухне, а он был закутан в китайский платок Цзыюй, — Спасибо, Чеен-а. Спасибо, спасибо, тебе. Ты сильный человек. Ты лучшая. Он говорил еще много разных слов, но смысл их оставался за гранью — его слушала только осторожная Цзыюй, которая хоть и приняла его, как и любого друга Чеен вообще, но не доверяла ему, а сама Чеен просто сонно кивала и задумчиво смотрела на свет от единственной свечки. Она себя замечательной и сильной не считала. Она считала себя эгоисткой. Она делала только то, что хотела сама — и рисковала другими. Но ничего не боялась и ни о чем не жалела теперь. Хотя и подвергла Цзыюй опасности, хотя и могла сама погибнуть теперь. Ничего она не боялась, ни о чем не думала, ничего не пугало ее и не причиняло ей боль. Она, наконец, смогла разделить чувства Джонни — теперь она тоже любила свое настоящее, и готова была защитить его любой ценой. Не ненависть вела ее — а любовь. Она любила и Сеул, и Чон Чонгука, и доктора Чхве, и девочек, и тех стариков-охранников, и дневального, и Ким Сокджина, и Цзыюй. Спали в ту ночь они на одной кровати — так было теплее, прижавшись друг к другу — Цзыюй у одного края, сжав карманный ножик в руке, Сокджин — с другого, скромно завернувшись в захваченную с подсобки им шинель, Чеен в центре — впервые за всю зиму ей было тепло и спокойно. Она была счастлива.