Покидая розарий

В январе 1952 года впервые за все время войны было объявлено длительное перемирие. Причин, казалось, много — война зашла в тупик, ни одна из сторон не могла занять длительное главенствующее положение, союзники не превалировали ни с одной стороны, ни с другой, да и новые законы, принятые и коммунистической партией, и освободительным движением, позволяли взять передышку в интересах мирных жителей. Простым жителям, в принципе, было все равно на эти причины, их волновало другое — мирное время могло дать малую толику надежды, тогда как продолжение войны лишило бы их последней возможности пережить и эту зиму. — Глупости, — ворчал Чонгук, держа распухшие ноги в горячей воде. — Все это глупости! Будто бы мы не знаем, что страна просто обнищала из-за войны… Никто уже не в силах сделать хотя бы что-нибудь… Мы голодаем, а они играют в свои танки и самолеты. Можно подумать! Решили поговорить о гуманизме… Чеен качала на коленях уснувшую Юну, помешивая суп в кастрюле — сейчас, во время зимы, работа была только у Чонгука, и она старательно поддерживала его, играя роль молчаливой спутницы, сестры, товарища. Госпиталь переживал не лучшие времена, ее, ненастоящую медсестру, сократили, и она не особо расстроилась — в декабре Юна перенесла тяжелый бронхит, и Чеен знала, что здоровье ребенка ей важнее всего на свете. — Не переживай о таком, — бурчал Чонгук, когда она робко заговаривала о подработках или работе на дому. — Сиди с девочкой и поддерживай порядок. Я буду работать. Все равно пришел к тебе нахлебником, хоть так помогу. Нахлебником, впрочем, он не был, и Чеен всякий раз от стыда сгорала, когда вспоминала, как много делал этот человек для них с Юной, и как сильно она ненавидела его раньше. Чонгук работал на вокзале, числился инженером, на деле же был и грузчиком, и кладовщиком, и слесарем. Платили ему неплохо, по временам войны, потому что вокзал хорошо функционировал даже в суровое время. То, что он зарабатывал, кормило их и защищало, и Чеен постоянно молилась, чтобы ничто не помешало им жить так дальше. Раньше она бы и сама пошла на работу — хоть улицы мести — но сейчас у нее была Юна, и малышка занимала все свободное время. Ей было восемь месяцев, она росла быстро, как и все недоношенные дети, но во многом уступала другим, часто плакала и простужалась, и Чеен с ума сходила от беспокойства. Она не могла доверить ребенка никому, кроме Чонгука и Дахен, и боялась всего на свете, когда дело касалось девочки. — Сумасшедшая мамаша, — шутила Сынван. — Ты больная, Ченги. Оставь ребенка в покое. Ничего с ней не произойдет. Но Чеен ее не слушала — конечно, произойдет, конечно. Бог не бережет тех, кого она любит, в это глупо уже верить — где сейчас ее семья, где Джонни, где Ким Сокджин, где Цзыюй?.. Никого с Чеен не осталось рядом, потому что она слепо верила в хорошее и позволяла плохому случаться с ней. Больше так рисковать она не могла — поэтому с нежностью заботилась о ребенке, купала малышку, кутала ее, подстригала крошечные ноготочки, варила ей кашу и больше всего на свете мечтала защитить ребенка. Откуда появилось материнство?.. Чеен не знала. Возможно, это самая большая тайна на земле — ни одна женщина не сможет разгадать ее. Но им это и не нужно — материнская любовь появляется сама по себе, из ничего, из запаха детских волос и звуков детского имени. Чеен не рожала Юну, не вынашивала ее, но полюбила так сильно, что больше ни о чем думать не могла. И писем Джонни она теперь не писала почти — лишь в самые редкие моменты, когда ребенок спал, а саму Чеен переполняло отчаянное сильное чувство. — Дорогой оппа, — в такие минуты твердила она, как молитву. — Я думаю только о том, каким счастьем будет вырастить девочку в это тяжелое время, увидеть, как она цветет и радует всех вокруг, становится самым свободным и счастливым человеком на свете. И начинала взахлеб рассказывать, как она счастлива с ребенком, как вкусно пахнет маленькая Юна, как быстро учится новому, как забавно за ней наблюдать… И только потом вспоминала — самого Джонни стало мало в ее жизни. Только тень от ее огромной любви к нему. И непонятно, кто был тому виной — быть может, ее боль, или чувство к Сокджину, или маленькая Юна. — Твоя любовь, оппа, покидает меня, — написала она ему в последнем письме. — Я уже и не помню, почему так сильно любила тебя, но помню, что до сих пор тебя жду. И всякий раз постепенно теряю веру в то, дождусь ли на самом деле. И потом, когда собиралась заплакать, вспоминала — Юна не накормлена, а скоро вернется Чонгук с работы… И бежала снова варить, мыть, чистить, стирать и по кругу. И постепенно привыкала к этому. Шел январь 1952 года. Шла война. *** После отбытия Даниэля Дахен снова пришлось переехать к Джихе — по-другому и быть не могло. Отношения этих двоих изрядно потрепал молодой муж Джихе, но Дахен была мудрой, а еще она не умела таить зло. Поэтому она посчитала так — она нужна Джихе, Джихе совсем разбита, а значит, ее долг, как подруги, быть рядом. И она снова собрала вещи и въехала в квартиру, которую Джихе и Даниэль позиционировали своим домом. — Я так рада, что ты вернулась, — плакала Джихе — в эти дни она постоянно плакала, — Пожалуйста, будь со мной всегда. Ченги редко заходит. А ведь я так нуждаюсь в компании… Я бы могла помогать ей и… Дахен вежливо кивала и молчала о том, что в свое время Джихе сама отказала Чеен от дома. Джихе изменилась — потерялся блеск в глазах, она похудела, лицо стало мертвенно серым. Ее крошечный живот рос, а настроение и радость появлялись только когда приходило письмо от Даниэля. — Он пишет, что воюет… — плакала Джихе. — Он беспокоится обо мне и о нашем сыне… Дахен слушала ее, и не понимала, как можно помочь — в сердце остывала надежда, что прежняя мудрая и рассудительная подруга вернется, а помочь никак не могла. Только раз в глазах Джихе загорелась радость — они пришли к Чеен, та пригласила на чай. Чонгука не было дома, в квартире было чисто, маленькая Юна сидела на высоком стуле с подушками и счастливо била ладошками по большой старой книге, которую Чеен ставила перед ней. — Какая она милая… — шептала Джихе. — Девочка… Надеюсь, наш с оппой сын тоже будет милым… Как вы думаете? Как? Она не дождалась ответа — заплакала, и Дахен стыдливо посмотрела на Чеен, быть может, Чеен не будет сердиться, постарается понять. И вообще, было бы неплохо, если бы Чеен и Джихе помирились. Время прошло, многое давно позади, а война, как и жизнь, продолжаются и… — Я не могу, — спокойно сказала Чеен. — Не могу, Да-ним. Для меня Джихен всегда останется подругой, но не такой, как прежде. И никогда уже не станет той прежней. Плачущая Джихе подняла глаза — Чеен подала ей полотенце, подлила чай и вытерла от каши щеки ребенка. — Я понимаю все, — сказала Чеен. — Но и тебе придется меня понять в этот раз. Просто взять и забыть, что Цзы больше нет, я не смогу. — Мы бы не смогли помочь, даже если бы хотели… — попыталась вставить Джихе. — Но я знаю, ты уже не будешь это слушать. — Не буду, — кивнула Чеен. — Не могу слушать, Джихен. Никогда и ничего я не просила у вас. Старалась быть хорошей подругой. Делала все, чтобы быть рядом с вами. И всего лишь раз попросила помочь моей Цзы… И я знаю, конечно, вы бы не смогли ей помочь… — И? И?! — с надрывом спросила Джихе. — И что? — Но ты даже не попыталась, — с грустью сказала Чеен. — Не попыталась даже. Не предложила вариант, не пожалела ее, не посочувствовала. Не сделала ничего. — Я была слишком счастлива тогда, — Джихе покачала пальцем — крошечная ручонка Юны вцепилась в него. — Я была слишком счастлива. Была. Теперь этого нет. — Я хочу, чтобы твое счастье вернулось, — сказала Чеен. — Ничего другого я тебе не желаю. Дружбы больше нет, наверное, но есть мое чувство к тебе. Будь счастлива, Джихен. Пусть твой ребенок будет самым счастливым на земле. Она не заметила, как сама заплакала — но не из-за собственных обиды или боли — из-за Юны. Малышка вдруг подняла на нее огромные материнские глаза, и Чеен узнала в ней и черты Исина, и черты Цзыюй. Это была настоящая красивая дочь своих замечательных родителей. Сердце Чеен сломалось в этот момент. Дахен подошла к ребенку, взяла на руки и вышла в другую комнату. Чеен так и осталась сидеть на стуле, сложив руки на коленях, а Джихе долго смотрела на нее, и вдруг подсела поближе и положила голову ей на плечо, а ладонь Чеен на свой живот. — Ченги, — сказала она мягко и отчетливо. — Смотри… Это мой ребенок, Ченги. Он уже шевелится. Доктор говорит, что он сейчас как котенок. Она счастливо улыбнулась с глазами полными слез — Чеен улыбнулась ей в ответ. — Я ношу внутри котенка, — пошутила Джихе. — Во мне растет котенок. Котенок от Кан Даниэля. А помнишь, он был оппой, который и смотреть на меня не хотел? Теперь я его жена. Внутри меня его ребенок. Скоро я стану мамой. Она улыбалась, и Чеен улыбалась вместе с ней. Впервые она почувствовала — жизнь взяла свое и сделала первый оборот. Не имеет значения в какое время и как — жизнь все равно продолжилась. Пусть даже сейчас, в разгар зимы, в разгар войны. И дальше тоже… Ребенок Джихе отчаянно толкнулся прямо в руку Чеен. Она рассмеялась — ничего подобного никогда раньше она не испытывала и не чувствовала. *** Теперь она тоже могла выйти на работу — и они с Дахен вернулись в тюрьму для пленных, где были медсестрами. Ошибки прошлого дорого обошлись Чеен, она не решилась продолжать их. Никакого общения с пленными или солдатами — только процедуры и работа, все. Чеен нужны были деньги, она хотела помогать Чонгуку, хотя тот спокойно и тянул эту лямку один, но время сделало свой оборот, а жизнь продолжилась и без всех тех, без кого раньше она ее не представляла себе. Работа, работа — война продолжалась, несмотря и на перемирие, караван пленных в город шел медленно и верно, и никогда этот ручей не иссякал. Среди них были и раненные, и больные, и тогда пригодилась помощь доктора Чхве и его помощников. Чеен старательно бинтовала раны, и никогда не думала о том, врагу она помогает или другу — потому что ни врагом, ни другом, разумеется, любой из этих несчастных обезболенных солдат не был. Чеен в каждом из них видела Джонни, и никто не мог переубедить ее в этом. Джонни там, где-то далеко тоже страдал от беззакония и жестокости, и, возможно, какая-нибудь девушка помогает и ему… Пусть так. Лишь бы жив еще был… Лишь бы вернулся… Джихе вместо работы сидела с маленькой Юной, и сердце Чеен постоянно разрывалось от желания вернуться к малышке, и от необходимости заработать на нее больше денег. Юна росла, ей нужна была одежда, нужны были свежие продукты. К тому же беременная Джихе работать тоже не могла, а бросить ее на произвол судьбы они с Дахен не могли. Поэтому и вернулись на работу. Кормить Джихе тоже стало некой обязанностью, хотя та искренне пыталась перевести темы разговора на другое, и не брать у них с Дахен помощь. Но помощь ей требовалась, и Чеен нравилось помогать Джихе. Внутри та носила маленькую жизнь, как когда-то Цзыюй, и ничего лучшего в мире не было. У Дахен все получалось лучше Чеен в работе — это было заметно. Легкая и всегда немного сердитая, она обросла сетью рассказов и слухов среди заключенных пленных, ею все восхищались, все ее любили. Кроме того она заметно похорошела в эту зиму — вытянулась и выпрямилась, а свои военные бледность и нездоровый блеск в глазах носила с достоинством. Она была всем куда интереснее худой и хмурой Чеен. К тому же руки у Дахен тоже работали лучше. Дахен штопала раны, промывала ссадины, ставила капельницы и делала уколы быстро, а потом принималась за грязные бинты и перевязки. А по вечерам успевала подмести пол и приготовить ужин — и никогда, совсем никогда она ни на что не жаловалась. Чеен тоже старательно работала, но гораздо медленнее. А еще она не была настолько уверена в себе, поэтому точно знала, она не Дахен, у нее могут быть ошибки. И несколько раз обдумывала все варианты, прежде чем принять то или иное решение. И ни разу не пожалела об этом. Чеен не любила рисковать чужой жизнью, боялась она искренне и навредить кому-то — и это страх тормозил ее развитие, останавливал ее в полуминуте от истинного счастья, лишил ее сна. — Вы славные, — говорил добрый доктор Чхве. — Чеен-а, конечно, уже мастер, мое уважение тебе, но Дахен-а… Дахен-а просто человек с большой буквы, особенная. Ей бы в медицинский университет… Цены бы там не было. — Я инженером буду, — скромно говорила Дахен. — Медицина это для умных, я не такая. И работать надо. Не время сейчас бездельничать за учебниками… — Зря ты так… — качал головой доктор Чхве. — Без твоих решений тут уже не обойдутся. Особенная ты. Разум холодный, руки расторопные, страха нет. В хирургии тебе бы цены не было. И в травматологии… Я встречал таких, как ты, с горящими глазами –из вас и получаются лучшие врачи, только время нужно. Время и сила. Чеен слушала это, слушала, и поверила внезапно для себя самой. Если Да-ним не хочет ничего делать сама, тогда она вполне может сделать это за нее. В конце концов, кто знает человека лучше Ким Дахен? Чеен ее боги послали, не иначе. — Я не собираюсь никому помогать, — ворчала Сон Сынван. — Я терапевт. Я законченный врач, зачем мне молодой ученик. — Потому что у тебя много практики, — честно говорила Чеен. — И ты сама хотела кого-то чему-то научить. Так почему бы не научить Дахен? — Но у нее нет медицинского образования… — Война закончится, она его получит! — И она не желает сама… — Она просто сомневается. Ее нужно убедить, это я беру на себя. — Это все глупости, зачем ты принимаешь решение за человека? — Потому что люблю ее, — просто сказала Чеен. — Люблю. Да-ним лучшая. Светлой души, искренняя и чистая. Таким и должен быть врач. Умным и добрым. — Глупости, вздор, трата времени! Не надейся даже, что я тебе помогу. Не собираюсь. И пробовать не буду, это точно. Сон Сынван ворчала, но на деле понимала — из этого всего может выйти и дело. В конце концов, что такое, врач без помощника. Самой Сынван часто нужно и чемоданчик нести, и укол иногда сделать пациенту, да и опасно бывает одной ходить по домам — но взять себе помощницу… О таком она и не думала никогда. Да и Чеен так редко о чем-то просит, а на любую просьбу самой Сынван бежит первой, лишь бы увидеть, помочь, вытащить, решить. — Ради меня сделай, — попросила Чеен. — Да-ним хорошая. Доктор Чхве постоянно говорит о ее потенциале. Не могу просто сидеть, зная, что она, возможно, жизни будет спасать, а сейчас просто в тюрьме бинты стирает. — Не все так просто, Ченги… Это сложная система, в которой много изъянов. — Я понимаю, — Чеен накрывала руками руку Сынван, улыбалась. — Но и Сеул не за один день построен был. И короли королями не рождаются. Для всего самого лучшего нужно трудиться. Она трудиться готова, я точно знаю. И я помогу. — Вот только скажи мне… — Сон Сынван чертыхалась, вглядываясь в светлые глаза девушки. — Тебе-то какой прок от этого? Зачем ты так стремишься всем на свете помогать, а? Что в этом такого? Люди разные. Среди них и хорошие, и плохие есть. Так много опасностей и боли. — Я все это видела, онни, — Чеен быстро кивала. — И боль, и опасности, и предательство тоже. Но во мне еще что-то осталось. Не хочу сдаться просто так… У меня Юна есть, и все вы. Ради вас буду держаться. — И Ким Сокджин, да? О нем ты еще не забыла? Не пыталась найти его? — И Ким Сокджин, — старательно прятала улыбку Чеен. — Как он интересно? Жив ли? Найти его не получится, тут меня опекаю, как лестницу в будущее. Сон Сынван свое слово сдержала — Дахен долго отказывалась и извинялась, но потом согласилась. Всеми правдами и неправдами они зачислили ее на первый курс полевой школы помощников врачей. Дахен теперь работала вместе с Сынван. Ходила с ней по вызовам и помогала в новой больнице, открытой для простых граждан на деньги американских меценатов. Практики там было много, а до знаний Дахен была очень жадна. — Спасибо, Ченги, — смущенно говорила она. — Я бы сама никогда не решилась бы. С твоей помощью все… Спасибо. — Тебе спасибо, — говорила Чеен. — Тебе спасибо. Она приходила домой, слушала рассказы Джихе, забирала Юну к себе, варила ужин, и встречала Чон Чонгука с надеждой, от которой у нее загорались глаза, а в горле угасал крик радости. Чеен думала только о том, что даже если посреди зимы и войны, у кого-то из них снова появились мечты и планы, значит, жизнь действительно продолжается. Они не погибнут и не сгинут. Они будут жить вечно, как и должны жить люди. — Это твой мир, — обещала она маленькой Юне, когда та плакала перед сном. — Когда ты подрастешь, он станет безопасным и большим, слово тебе даю, малышка. И я всегда буду поддерживать любое твое решение. Юна засыпала, а Чеен еще долго видела перед собой сияющую улыбку Дахен, ее красивые глаза и надежду, загоревшуюся внутри ее сердца. Теперь и самой Чеен было зачем и для кого жить. *** В феврале Джихе сильно простыла, и Чеен с Дахен удалось всеми правдами-неправдами положить ее в больницу для государственных служащих. Только там еще были медикаменты, да и тепло в эти холодные зимние дни. Лихорадящую женщину приняли быстро и без особых вопросов, только благодаря общим усилиям - но и Чеен, и Дахен искренне верили, что оно того стоило. Ни о чем другом, конечно, думать нельзя было — Джихе похудела и гасила нарочно в груди кашель, чтобы никто не волновался о ней, и чтобы она могла по-прежнему видеть Юну, к которой она сильно привязалась. — Лечись, Джихен, — ворчала Чеен, — Лечись. Если не выздоровеешь, домой не пущу. Дни протекали бесцельно — работа, госпиталь, дом, работа, госпиталь — по кругу. Чонгук, который тоже приходил поздно, замечал, Чеен стала молчаливой и странной, иногда болтает во сне, а часто и вовсе не спит, лежит с открытыми глазами, его это пугало, внушало страх, но докопаться в чем суть он пока не мог. — Ты сама плохой пример подаешь, — ворчал он. — Приди в себя, никто не умрет, если ты им не поможешь. — Умрет, — грустно говорила она. — Уже умирали, Чонгук. Больше я так не опоздаю. Слово себе дала. — Дура, — просто сказал он. — Пак Чеен, ты дура. О себе подумать не забыла? Добрая ты наша… — Я о себе и думаю, — пояснила Чеен. — Не смогу жить, если еще кого-то потеряю. Я устала, Чонгук, устала. Слишком многое прошло мимо, слишком многое уже не вернуть. Все, что осталось у меня, это надежда и ожидание. Их я и хочу защитить. И еще вас. И Юну. — А тебя кто защитит-то? — спросил Чонгук, покачав головой. Он думал о том странном времени, когда неприятная ему Пак Чеен внезапно стала членом его семьи, важной ее частью, и в очередной раз поразился иронии бога, если, конечно, он есть — последние два года поменяли полностью вектор его жизни. Прежним он уже не станет. Да и новым тоже. А если и станет — Чеен его и таким примет. Она семья. Стена. Тепло. Прошлое. И будущее тоже. Он вдруг вспомнил о той дате, что недавно прочел на обороте одолженной у нее книги, взял куртку и вышел из дома. А когда вернулся, нашел ее спящей — Чеен спала у кроватки маленькой Юны, накрывшись одеялом с головой. — С днем рождения, — сказал он, поцеловав ее в висок. — Сегодня тебе двадцать исполнилось, Чеен-а. С днем рождения… Чеен его так и не услышала — она впервые за долгое время крепко спала. А неделю спустя они втроем — она, Чон Чонгук и Дахен забирали Джихе из госпиталя. Она полностью поправилась — вот только не совсем без последствий. Из-за тяжелой простуды у нее случился поздний выкидыш. Ребенка Кан Даниэля спасти она не смогла. Он покинул ее тело, и последняя нить, что связывала ее с мужем, прервалась окончательно. Джихе не плакала — шла на собственных двух — думала, что все в порядке. Сомнения берут, что все там нормально, но отступать было некуда. Она все это время думала только о Даниэле, и совсем не думала о других. О собственном ребенке подумала только накануне вечером, когда он готовился покинуть ее. Равнодушие убивает - а она сама была равнодушнее всех тех, кого знала... И к собственному ребенку... Что она скажет, когда вернется Даниэль? Соврет? Правду скажет? Промолчит?.. Зла или обиды нет, никто, конечно, не узнает, но карма сыграла свою роль. Она не представляла даже, что станет матерью — не думала, и мир услышал ее мысли, лишил ее материнства до завтрашнего утра или вообще навсегда. Только возле дома она упала вне себя от боли, скрючившись от рыданий — Чонгук осторожно взял ее в руки и отнес в комнату — за ним едва поспевали Дахен и Чеен. О другом говорить, конечно, еще рано бало - оставалось только на дно лечь и перевести дух. Главное, чтобы не поздно… В первую же ночь Чеен сама перетащила кровать Джихе к себе в спальню. Теперь они жили там вчетвером — она, Джихе, Дахен, и маленькая Юна. Такими их и нашел Чонгук, когда вернулся на следующий день с работы. Уютный свет ламп, старый патефон напевает о чем-то — как будто бы вернулось мирное время, даром что сердца разбиты навсегда… Джихе спала вместе с Юной, закутавшись в одеяло, Дахен читала им вслух, а Чеен на кухне варила похлебку. Идиллия, так ему подумалось, но тут он разглядел этот чертов старлайн и прочее. — Надолго это? — шепотом спросил Чонгук. — Я в твои решения верю, но нужно ли это было? Думаешь, так она скорее придет в себя? — Нужно, — тихо кивнула ему Чеен. — Нужно, Чонгук-и. И да — надолго. Возможно, навсегда. Мы сейчас нужны Джихе. И мы, и Юна… Разлучу их — и разрушу ее будущее навсегда. На ужин у них сегодня была похлебка и хлеб с сардинами, которые они мирно и спокойно разделили на четверых. Семейный спокойный ужин был.