Покидая розарий

Потом, много позже, оглядываясь назад, Чеен понимала — она пережила конец лета и осень только благодаря Юне. Никому другому она не была так обязана жизнью — только Юне и когда-то давно ее матери, но образ Цзыюй внезапно померк и стал похож на далекое воспоминание. Так воспаленное сознание Чеен спасало ее от горя. Юна была недоношенной и полна проблем. Юна принадлежала государству. На Юне было клеймо дочери преступницы, расстрелянной за измену родине. Был еще миллион причин, чтобы помешать Чеен забрать этого ребенка, но бог, если он существует, сжалился над ней — и все проблемы исчезли сами собой. Никто не стал протестовать против Чеен, никто не помешал ей, никто не докапывался к документам. И Чеен приняла это как должное — просто пришла и забрала ребенка, чтобы у Юны был дом. Много позже, конечно, она поняла, кто помог ей в этом, но благодарить Сон Сынван и Ким Джунмена она не стала. Чеен стала не просто странной и неблагодарной — она изменилась навсегда. До того, как забрать Юну, ей пришлось снова вычистить весь дом, сжечь все дотла и выбросить все ненужное. В прошлый раз она делала это, полная надежд и мечтаний, теперь — методично, как робот, лишенный надежды. Перебирала вещи, починила печку, а на старом рынке какой-то мужчина с потухшим взглядом продал ей почти новую детскую кроватку. На пеленки пошли простыни и наволочки, а молоком помог доктор Чхве. И ни одна слезинка не сорвалась с ее глаз, ни одной грустной мысли, ничего — только терпение и молчание, и лишь когда очередь на разбор дошла до вещей Цзыюй, Чеен почувствовала пустоту внутри. И все-таки она перебрала вещи подруги и больше половины отнесла перекупщику — теперь они могут помочь Юне только так. На память девочке остался китайский сундучок Цзыюй и одна ее шелковая шаль. Чеен разорвала себе сердце, пока складывала и прятала их. — Я не одобряю того, что ты делаешь, — Дахен поджимала губы, помогая наглаживать тяжелым утюгом гору пеленок. — Ты дура. Дура ты. Чеен молчала, потому что помощь Дахен ей пригодилась, а еще потому что знала — теперь она обязана быть гибче и думать о других. Она не сможет растить Юну отдельно от целого мира, если она хочет защитить ребенка, ей придется думать и о других. Дахен не лучший вариант, она истерична и эгоистична, а иногда эмоционально тупа — но она не причинит вреда ребенка, а кроме Дахен и Сон Сынван у Чеен теперь никого не было. Поэтому она молчала, предпочитая, чтобы та высказывала свое недовольство пустоте. И ждала. А потом в дом пришла Юна — и все изменилось. Чеен, конечно, видела младенцев и любила с ними возиться. Помнится, у соседки по родительскому дому почти каждый год рождались малыши — и они с Элис любили играть с ними, с радостью помогая ей, когда требовалось посидеть то с одним, то с другим. Маленькая Чеен даже просила маму родить ей братика, чтобы она могла играть уже с ним, но мама смеялась и качала головой, потому что, наверное, понимала — вырастить двух дочерей и так сложно, не говоря уже о сыне… Теперь же у Чеен появилась Юна — недоношенная, всего два с половиной килограмма, с синеватой прозрачной кожей, огромными глазами, постоянно кричащая, требующая внимания, всегда голодная девочка — и это совсем не было похоже на других детей, невыносимая усталость, огромная нежность. Чеен работала посменно — и во время работы тащила девочку в детское отделение, там ей пообещали помогать. Юна там тоже плакала, но суровые медсестры не давали ей всего того, что давала ей Чеен — и она упорно ждала, когда приемная мать закончит работу, и уже дома давала волю своим детским эмоциям. Маленький человек почти постоянно плакал, требовал себе внимания — и Чеен укачивала, стирала, переодевала, кормила из бутылочки, а потом по новому. Она похудела. Перестала спать — постоянно просыпалась, чтобы проверить Юну. Иногда забывала поесть, и тогда Дахен начинала кричать на нее. Между заботой к ребенку и работой в госпитале другой жизни у Чеен не было — ни сна, ни спокойствия, ни надежды, ничего. Но зато была любовь — столько любви… Чеен никогда и не думала, что способна так сильно любить. Иногда всматриваясь в совершенно чужие глаза, в незнакомое личико — ничего в нем не было от Цзыюй — она вдруг осознавала, не отдаст, не позволит никому забрать, никогда не бросит. Было в Юне что-то божественное для Чеен — она словно дала обет этому крошечному двухкилограммовому богу, и не собиралась его нарушать. — Я люблю тебя, — говорила она малышке. — Я никогда тебя не оставлю. И лишь когда Юна забывалась коротким детским сном, Чеен вспоминала, с чем осталась в сухом финале — Ким Сокджин далеко, оппа, наверное, погиб, Цзыюй погибла, сестра и родители в деревне. И снова начинала идти по кругу — стирала, гладила, кормила и кутала малышку, с единственной надеждой — девочка вырастет и станет сильной, и тогда Чеен сумеет себя простить. — Я не понимаю тебя, — говорила ей Сынван, которую Чеен иногда звала посмотреть малышку — здорова ли, — Ты не справляешься… Посмотри на себя — кожа да кости… — Я не спрашивала твоего мнения, онни, — резонно отвечала Чеен, Юна на руках открывала глаза, словно чувствуя, что говорят о ней. — Я не брошу ребенка. Никогда и никому не отдам. — Но это не игрушка… — Сон Сынван по-хозяйски брала у нее из рук младенца, деловито разворачивала, рассматривала. — Это человек. Ей семья нужна. Семья. Не приемная мать, которая скоро умрет от переутомления. — Предлагаешь мне ее в приют сдать? — Почему бы и нет? — врач поднимала руку, останавливая крики — кричали одновременно и Юна, и Чеен, — Ты же не дура! Война идет. Еда пока есть, но скоро ее не будет. В приюте ее точно накормят и согреют, а ты? Что дашь ей ты? — Любовь и заботу, — обещала Чеен, маленькая Юна открывала глаза, внимательно смотрела на нее. — Много любви и заботы. Она с нежностью думала о маленьком человеке, которого ей оставила Цзыюй, вспоминала все лучшее, связанное с Цзыюй, и иногда вдумывалась — не было ли так предначертано, что Чжан Исин и Цзыюй стали родителями в разгар этой войны. Неизвестно где теперь этот мужчина — зато известно где сейчас Цзыюй… И все равно от них осталось что-то — вот эта маленькая девочка на ее руках, теплый комочек, который однажды станет человеком. — Я никогда ее не отдам… — твердо говорила Чеен. — Никогда. — Дура, — с грустью бормотала Сон Сынван. — Дура… Она думала, что заранее знает, как плохо кончится эта история — игра в материнство — и все-таки предпочитала помалкивать. Было в поступках Чеен что-то такое, что восхищало Сон Сынван, вызвало у нее немой восторг и уважение. Сама она на такое, конечно, не была способна. И слава богу. *** Чонгук заходил проведать Чеен редко — без особого желания — но никогда не пропускал и не забывал об этом. Это был его долг — словно вахта или работа, и все-таки от тщательно берег свои чувства и мысли по этому поводу, и постоянно возвращался к ней. Смотрел, здорова ли она, ворчал на нее, иногда спорил с ней, и всякий раз облегченно вздыхал. Слава богу, жива. Слава богу, такая же смелая и отчаянная. Придя к Чеен в начале октября, он узнал, что она в отпуске — взяла пару недель — и решил навестить ее дома. Он уже виделся в Кан Даниэлем, тот хвастался, что женился, что жена беременна, и что они живут рядом с Пак Чеен, которая в последнее время совсем перестала общаться с ними… Даниэль удивлялся, будто бы не знал причину — но зато Чонгук понял все сразу. Он уже слышал от кого-то, что та красивая китаянка, подруга Чеен, была расстреляна, и подозревал, что Кан Даниэль связан с этой историей напрямую. Чеен он нашел дома, в той самой квартире, и долго не решался позвонить в дверь, а когда все-таки позвонил, чуть не сбежал оттуда по непонятной причине — настолько странно себя чувствовал. Она открыла дверь — и удивилась, но улыбка сияла на ее лице — после всего пережитого они словно сроднились, хотя никак и не могли принять друг друга. Чеен протянула к нему руку — одну — а другой рукой держала трехмесячную девочку, растрепанную и красную от крика — и Чонгук не сразу смог понять, где он находится и почему. — Ребенок?.. — пробормотал он. — Откуда? — Мой, — упрямо сказала Чеен. — Входи скорее, там прохладно. Он вошел, словно во сне, не чувствуя ног — шел за ней, слушая ее ворчанье, прошел на кухню, на которой пахло молоком и порошком, сел на стул, рассматривая развешанные пеленки на веревках, вырезанные картинки из старых книг, бутылочки и стерилизованные соски. Все это казалось ему сном, далеким и неправильным. Сном. Не более того. Ведь не может же это быть правдой? Откуда? Как? Почему? — Чей это ребенок? — спросил он, но тут же все понял. — У нее родилась дочка? Как ты ее забрала? — Мне разрешили, — буркнула Чеен, Юна сидела на коленях, запихав в рот всю ручонку. — Она бы там погибла совсем одна. Я не оставлю ее в приюте, я им так сказала, и они разрешили. — Боже… — Чонгук всматривался в личико девочки, потом смотрел на Чеен — бледная, с кругами под глазами, — Ты с ума сошла? Немедленно верни ее туда… Какая из тебя мать? — Какая? — с вызовом спросила она, — По-моему, нормальная. — Тебе самой мать нужна, дура… — пробормотал Чонгук. — Ты же уязвимая и слабая, Ченги. Посмотри на себя! Младенцу тут не место. Как ты будешь воспитывать ее? У тебя нет образования и работы. — Я работаю, — Чеен покачала малышку. — И буду работать. А когда война кончится… Отправлю ее к родителям и продолжу учиться. Потом заберу. — И твоим родителям нужна внучка, да? — Чонгук не успокаивался. — Особенно, такая… Как быстро тебе ее отдали? Благословили на дорожку? Ее мать по статье села… Значит, и ребенка будут теребить. Кто ее отец? Бравый солдат коммунистической армии? — Замолчи, — перебила его Чеен — честность Чонгука, которую она больше всего ценила, сейчас причиняла ей боль. — Замолчи, пока не пожалел, Чон Чонгук. Ты в моем доме, уважай меня, пожалуйста. И мои решения тоже. Я не просто так взяла ребенка. Я ее люблю. И буду растить. Это мой ребенок. — Это не твой ребенок, — поправил он ее. — Жалко, что так случилось с ее матерью, но ребенок не твой. И долг не твой. Ты старалась ее спасти, ведь так? Раз уж ты однажды спасла меня, ту девушку ты точно старалась спасти… Не вышло… Но ты не обязана брать на себя все. Ты не стожильная. Ты всего лишь девчонка. И будь девчонкой дальше. Навещай ребенка, помогай ей, но не становись матерью. Ты не мать. — Я стану ею, — упрямо повторила Чеен. — Я хочу ею стать. Ее зовут Юна. Она «единственная». У мой Цзы единственный ребенок. Неужели ты думаешь, что я позволю ее единственному ребенку расти в приюте? — Конечно, позволишь, — качал головой Чонгук. — По крайней мере, ты должна. — Ничего я никому не должна, — поправила его Чеен. — Кроме своей совести. Я не брошу ребенка. Не отговаривайте меня. Я жива осталась только благодаря ребенку. Не было б ее… Чонгук внезапно протянул руку, коснулся ее руки — ледяные пальцы, ногти коротко обрезаны, кожа сухая из-за вечных стирок. Вспомнил, как на берегу моря пытался манипулировать ею, обижал ее и запугивал — и только теперь понял, почему делал все это. Потому что Пак Чеен была недоступна для него — его чары ничего не значили для нее, и она могла позволить себе относиться к нему так же, как ко всем. Необыкновенная. Особенная. Лучшая из всех. Ему ведь она нравилась — даже больше чем Йери. Та красивая и легкая — Чеен же таинственная и скрытная. И он пытался внушить ей, что он сильнее и лучше, но не вышло. А теперь она и на самом деле стала сама сильнее и лучше. И идет по жизни прямо — никакого страха и сомнений никаких. Ему ее снова не запугать. Да он и не хочет этого. — Дура, — вырвалось у него. — Дура ты. Что сказал бы Джонни? — Он сказал бы, что я права, наверное, — Чеен покачала головой. — Но я не знаю, Чонгук… Уже не уверена, что знаю, что бы он сказал мне. Он так далеко. Я так далеко. Она протянула ему Юну, которая не сводила с него глаз — и тянулась к нему ручонками, и Чонгук принял у нее из рук малышку. — Она близко, — сказала Чеен. — Пока Юна рядом, у меня смысл есть, понимаешь? Не знаю, кто кому сильнее нужен. Она мне или я ей? — Обе… — невпопад ответил он, качая на руках малышку. Та беззубо улыбалась, прижимаясь к нему щекой — доверяла уже, хотя и видела впервые. — Обе, — сказал он. На следующий день он снова стоял на пороге квартиры — принес с собой продукты и одеяла, потом принес немного денег и купленные у спекулянтов пеленки. А к ноябрю пришел и не ушел больше. Чеен все поняла — уступила ему меньшую комнату, и стала готовить теперь на двоих. Вместе жить — удобнее и выгоднее. И теплее. А еще впервые появился кто-то, кому она могла доверить Юну. У нее теперь была не только мама — папа тоже был. *** К началу зимы потери шли по всем фронтам — и в Сеуле снова говорили о возможной капитуляции. Как и в прошлом году — и все помнили, чем это закончилось, поэтому теперь было не до шуток. Снова потянулись вереницы беженцев, кто-то планировал уйти на юг, части регулярной армии стали собираться за пределами столицы, а все руководство снова снялось с места и было эвакуировано. Теперь надежда была только на солдат армии — и Чеен вместе с Дахен и другими девушками вязали им носки и собирали подарочные посылки, наполненные любовью и благодарностью. — Защитите нас, — писали они в открыточках. — Спасите от врага! У Чеен пропал сон и настроение было тяжелым, с первыми холодами Юна заболела, и ей пришлось даже оставлять ее в больнице несколько раз, особенно когда температура не хотела опускаться. В ход пошли не просто порошки или микстуры — теперь крохотное тельце кололи шприцами, и сил у Юны не оставалось. Она не плакала, просто лежала, спеленутая и жалобно смотрела на Чеен, будто бы умоляя ее забрать отсюда. Сердце Чеен останавливалось постоянно — Чонгук приносил ей сменные пеленки и ругал, дескать, успокойся, тут ребенку помогут, не будь дурой. Они по-прежнему жили вместе — как соседи и как брат с сестрой, он в своей комнате, она — в своей, но теперь все домашние дела легли ему на плечи, потому что Чеен занималась ребенком. Чонгук помимо работы отстирывал пеленки, готовил еду, а потом слушал жалобные рассказы Чеен и щедро ругал ее за глупость. — Она не умрет, — ворчал он, когда Чеен начинала рыдать. — Она сильная. Недоношенные дети лучше переносят такие болезни. Не беспокойся. А потом сам начинал переживать, ходя по пустой квартире из угла в угол, и всякий раз ему казалось, что Юну лечат неправильно, что о ней не заботятся, что их с Чеен обманывают. Теперь он часто видел Ким Дахен — она жила рядом, и иногда приходила помочь ему. В былые дни они особо не ладили, конечно — да и Дахен не особо интересовалась им, но теперь забота о Чеен и Юне сблизила их. Пока Чеен была в больнице, Дахен приносил ему суп и помогала с уборкой, а в другие дни он сам приходил к ней за советом, как лучше прибрать дома и где взять утюг… Слух о том, что Чонгук и Чеен живут вместе, разнесся еще осенью, но никто не осудил их, хотя и было понятно, что они скорее не живут — выживают вместе. Чонгук потерял Йери, перенес плен, что перенесла Чеен и так знали все вокруг. Понятно, что этим двоим нужно было тепло, им полезен был такой симбиоз, учитывая, что в доме маленький ребенок. Какое осуждение? Это нормально, особенно в такие годы. Осуждала их, наверное, только Джихе. Она была довольна своим браком, думала только о муже и своей беременности, и испытывала глубокое чувство вины перед Чеен за Цзыюй, поэтому стремилась обвинить Чеен в своих глазах — чтобы не так сильно болело сердце. Чеен живет с мужчиной… Чеен взяла ребенка врага… Чеен перестала здороваться… Чеен странная, странная, странная… — Я не одобряю ее поступков, — говорила она Дахен. — По-моему, ей нужна помощь… — По-моему, ты просто не поняла ее мотивы, — Дахен не вставала ни на одну из сторон, но сторона Чеен была поприятнее для нее. — Она тебя не презирает, Джихен, она просто живет… — Но она больше других пострадала во время осады… А та девушка… — Ту девушку звали Цзыюй… — поправила ее Дахен. — И ты ее хорошо знала. За одним столом с ней сидела. Разве она лично причинила тебе боль? Или навредила Даниэлю-оппе? Джихе морщилась, потому что понимала, что Дахен права, и это разбивало ей сердце. Она больше всего хотела поговорить с Чеен и объяснить ей, почему она тогда так поступила, попробовать извиниться и исправить хотя бы что-то, но не могла переступить через себя. А еще не могла, потому что Даниэль, больше других помешанный на законах и правилах, постоянно убеждал ее — они ни в чем не виноваты, они защищали свое счастье, они заслужили свою семью, и все то, что у них есть. И когда будущий ребенок Джихе начинал шевелиться, она клала ладонь на живот, задумчиво представляла себе младенца — видела всегда Юну — с глазами Даниэля, и отчаянное желание защитить свою семью просыпалось в ней. Хорошо бы Чеен стала прежней — мягкой, теплой, немного грустной — тогда она бы хорошо поняла Джихе. Новая же Чеен — молчаливая, упрямая и отчаянная — никогда не стала бы жертвовать чем-то во имя собственного блага. Значит, она никогда не простит ее. Значит, и прежней дружбы уже не будет. — Если б я только могла, — мелькало в голове Джихе. — Если бы… Но ничего такого не происходило, и она привычно натирала полы и готовила обеды. А Даниэль, как офицер армии, был постоянно занят на сборах и патрулировании — в его правильной жизни все было так, как должно было быть. Никаких ошибок. Никаких нарушенных сроков. Впереди была удачная карьера — ведь война не будет длиться вечно. И большой дом, они построят его сами. После первого ребенка будет время наслаждаться семейным счастьем — а потом родится второй ребенок и третий тоже. И они с Джихе будут счастливы. Жизнь пройдет размеренно и верно, как и должна пройти. Никто не встанет между ними. Он в это верил. И он не был готов к тому, что произошло. — Вам стоит вернуться на фронт, — сообщили ему. — Ваш долг защищать родину. — Но… Моя жена… — попытался он объяснить. — Если б вы дали мне отсрочку… — Никак не возможно, — отрезал его начальник. — Вам нужно вернуться на фронт. Немедленно. Ваше подразделение отправляется завтра. Он не знал, как сообщить Джихе — просто подумал и провел с ней хороший вечер дома, а на утро собрал вещи и ушел. Чеен проснулась от громкого крика — по привычке показалось, что плачет Юна, но Юна сейчас была в больнице, лечилась от бронхита. Кричали на этаже — и они с Чонгуком в ночной одежде выбежали наружу, не сговариваясь — он успел бросить ей фуфайку на плечи, чтобы она не простудилась. Джихе сидела на холодном кафеле и кричала — не плакала, кричала, как кричат брошенные хозяевами собаки, как кричат замерзающие птицы. Она кричала, а вокруг суетилась испуганная Дахен, не могла привести ее в чувство. — Помогите, — просила она. — Помогите, черт… Джихе… Успокойся, Джихе… Приди в себя! Но та не приходила в себя, кричала — одна рука лежала на животе, сжимая его, другой она вцепилась в оставленную кофту Даниэля. Чонгук все понял, шепнул на ухо Чеен. Тут он был, конечно, бессилен — он еще не прошлой неделе понял, что войска покинут столицу, и Кан Даниэля это тоже все коснется. — Пойдем, — сказал он Чеен. — Тут ей не поможешь… Истерика… Ее мужа призвали на фронт. Вряд ли он смог бы остаться, я думаю. — На фронт? — Чеен посмотрела сквозь него — впервые за долгое время вспомнила о Джонни, будто бы его тень снова вернулась к ней, пока маленькой Юны не было дома, потом опустила взгляд — Джихе просто скулила на холодном полу, вжимаясь в себя, теряя рассудок от боли. Ее счастье разрушилось как карточный домик. Ее мир больше не мог стать прежним. — Пожалуйста, — Дахен повысила голос. — Приди в себя. Тебе нельзя нервничать! Прошу… — Оппа… — рыдала Джихе. — Оппа… Вернись, оппа! Оппа… — Джихе, — ласково, как ребенку, сказала Чеен. — Пожалуйста, милая… Посмотри на меня. Чеен вдруг сразу поняла, что должна сказать Джихе, будто бы носила эти слова в себе много лет. Джихе — такая же Чеен — только выросшая в других условиях, ее не закалили холод и боль, она просто немного изнежена, но внутри та же Чеен, та же Дахен, та же Цзыюй… — Посмотри на меня, — попросила Чеен. — Ничего такого не произошло. Он ушел, но он вернется. А тебе нужно беречь себя. Внутри тебя малыш. Он нуждается в тебе. Не подводи его. Джихе замолчала — испуганно подняла глаза, всматриваясь в лицо Чеен, будто бы не узнавая. Несколько месяцев они не обмолвились и словом, и вот теперь, наконец, снова говорили друг с другом, как раньше. Лед между ними растаял, стена рухнула — и на ней зацвели полевые цветы. — Ченги, — узнала ее Джихе. — Это ты, Ченги. — Я, — сказала Чеен. — Я это. И я буду сердиться, если ты продолжишь сидеть тут. Вставай. Пойдем в дом. Я налью тебе чай, будем говорить обо всем на свете. Обещаю, я не оставлю тебя. Я буду рядом. — Ченги… — Джихе опустила голову, горячие слезы покатились по лицу. — Прости. Прости, пожалуйста, прости. — Мне не за что прощать, — просто сказала Чеен. — Ничего не случилось. Ничего. Они с Дахен помогли Джихе подняться — при виде ее округлившегося живота внутри Чеен что-то надломилось. Она вспомнила, как такой же живот носила несчастная Цзыюй, и ей отчаянно захотелось, чтобы ребенок Джихе не повторил судьбу ее Юны. — Я помогу тебе, — обещала Чеен. — Мы тебе поможем. Мы тебя не оставим. Она снова и снова болтала милые глупости, гладила ее по голове, приговаривала что-то и баюкала ее на груди. Снова и снова, будто бы маленькую девочку, будто бы Цзыюй вернулась к ней или Юна подросла и выплакивала ей свое первое детское горе. Мир сделал оборот — и сомкнулся на руках Чеен, но теперь она точно знала, что ей с этим делать.