Покидая розарий

— Я умру? — почти каждый день спрашивала она у скромной медсестры со звучным красивым именем Линь. Та осторожно прикрывала глаза, уже так сильно не пугаясь Чеен, и тихо обещала, что Чеен поправиться. Это стало ее ритуалом. Ритуалов теперь было много — без них Чеен не знала во что поверить, не знала, как продержаться. Кругом только посторонние, чужие, непонятные, враги, ни одного близкого, родного, драгоценного сердцу. Никого. И поэтому ей отчаянно и постоянно нужна была причина просыпаться по утрам. Чеен выбрала надежду. Так, наверное, решил бы Джонни. И так решила бы Цзы. — Почему ты думаешь, что умрешь? — как-то спросила добрая Линь, когда была в настроении поговорить — при первой встрече, помнится, она с ужасом кричала, когда Чеен очнулась. — Твоя рана заживает, доктор вытащил осколок, у тебя нет гангрены. Я думаю, ты будешь жить еще долго. — Просто так, — уклончиво сказала ей Чеен. — Просто. Она не могла сказать доброй китайской девушке, что на самом деле ей грозит смерть не от ран — она представитель вражеской армии, она пленница, и ее могут казнить просто за то, что ее фамилия Пак, и она не принадлежит коммунистической партии. Как многих до нее. Как всех, кого она любила. — Выглядишь лучше, — коротко говорил пожилой врач. — Сдается мне, что ты выкарабкаешься, деточка. Ты молодая. Возраст небольшой. При тебе была медицинская сумка. Я думаю, что ты медсестра, а медсестры живучий народ. Это ведь так? — Я стала медсестрой только во время войны, — Чеен не хотела говорить с этим человеком, но понимала — он спас ей жизнь, молчание же будет, как минимум, неблагодарностью. — Я студентка. Технический институт до начала войны. — Мой сын тоже закончил технический институт, — оживился тот. — Он был настоящим инженером, таких мало сейчас. Глаза горели, когда видел свои чертежи. Сконструировал первое здание еще в школе, а в институте мечтал начать работать над военными самолетами. — Почему был? Сейчас не инженер? — Погиб в самом начале войны, — доктор потер переносицу. — Кто-то из твоих братьев или женихов прострелил ему голову. Он даже первое солдатское жалованье не получил. Зато получил пулю. Единственную. На нее он точно заработал. Чеен осеклась, старательно избегая настойчивого взгляда маленьких пронзительных глаз врача, но потом вдруг почувствовала, что успокоилась и потерялась. Она не сможет объяснить кому-то, кто не знает ее, что не хочет воевать. А если этот человек спас ей жизнь, значит, он понимает что-то другое, что-то, что выше ее. — Простите, — сказала она, когда он пришел в следующий раз. — Простите меня. — Дура что ли? — покрутил тот пальцем у виска, прищурился. — Я ее на ноги поставил, а она — простите… За что простить? За то, что выжила, да? Он спокойно размотал рану на животе, надавил пальцем, чтобы проверить, не течет ли между сизых швов гной или кровь, потом спокойно подал знак милой Линь, взял спиртовую салфетку и положил сверху. — Дура ты, деточка, — сказал он, — За жизнь не извиняются, поняла? Если ты живешь, значит, кому-то это нужно. Даже если и не мне. Даже если и не Линь. И не тебе… Кому-то нужно. — Я была не одна, когда в нас попала ракета… — вдруг сказала Чеен — сама от себя не ожидала такой смелости. — Там были мои товарищи. Скажите… Они выжили? Может, они где-то тут? Или арестованы? — Из пожара вытащили только тебя, — сказала Линь, потому что пожилой доктор был слишком удивлен ее прытью, чтобы ответить ей. — Они сказали, что ты была не в кабине, поэтому выжила. У тебя была большая потеря крови. Если бы не рана, тебя бы на месте добили, но решили, что ты сама умрешь в дороге, а тут… — Не болтай! — прикрикнул старый врач. — Тебя военная полиция не погладит по голове. Партия тоже не отблагодарит. Эта девочка нам не друг. Она нам пациент. И да — никого там не было. Ты одна. Поняла? Все погибли. Привыкай к этой мысли. Если первый раз теряешь, то лучше привыкай сразу. — Не первый, — вырвалось у Чеен. — Не первый. Далеко не первый. Больше об этом они не говорили. Возможно, им на самом деле не положено было говорить с пленной девчонкой, а возможно, эти двое просто решили дать ей время прийти в себя и принять свою потерю. Чеен в ту ночь не плакала совсем — вспоминала. Добрая Да-ним, которая была с ней всю войну, добрый Чанель, который вернулся к ней из ада и снова пропал в нем. Даже водитель, который вез их в тот страшный день… Неужели, никого из них больше нет? — Не могу я поверить в это, — решила она про себя. — Не могу и не хочу. Не имеет смысла верить в такое. Пока не увижу, пока не удостоверюсь. Если сейчас начну оплакивать их, с ума сойду. Не могу. Не могу. Я жить хочу. Я должна жить. Меня дома ждут. В Сеуле у меня ребенок. Чон Чонгук… Джихе… Она самой себе казалась черствой и жестокой, а потом легко отказывалась от этого. Не время ей сейчас жить с этим — нет. У нее другой мир был в душе, о другом она думала. Впервые решила самой себе признаться — даже такая жизнь лучше смерти. Пусть даже и так. Пусть и в плену. Она столько пережила… Умирать сейчас — не получится, не хочется, не можется даже. Особенно после слов Чанеля… Даже после слов Чанеля… Джонни, единственный человек, к которому она теперь стремилась, не могла она взять и отказаться от своих чувств даже теперь. Но и умереть не могла. Даже если и есть мир другой, в котором Джонни и Цзы ее ждут — нет, не сейчас. Слишком много живых осталось у нее, слишком много еще нужно сделать. Ее дома ждут, в конце концов. — Я жить хочу, — говорила она сама себе. — Я жить должна. Любой ценой выжить. Не могу я умереть тут и сейчас. Не время еще. С этой непоколебимой верой жила она еще неделю, пока рана ее окончательно не зажила. И все казалось ей, что что-то должно произойти, что-то важное и особенное — и она ждала этого. Как только это что-то произойдет, ей сразу станет легче, ее мир изменится, ее вселенная повернется на иную ось. И это самое странное случилось с ней. Ранним утром, когда ей добрая Линь помогла ей собрать постельное белье и дала ей носильные вещи, к ней вошли двое солдат и велели ей идти за ними. Впервые она увидела отряд, в котором находилась — серые палатки, забрызганные грязью, множество обозленных китайцев, коммунистические алые флаги — и изредка белые передники медицинских сестер, как символ надежды. — Заключенная Пак Чеен, — торжественно объявили ей. — Тебя будут допрашивать. После допроса тебя ждет трибунал, на котором будет решена твоя судьба. Ясно? — Спасибо, — неловко выдала Чеен, сама удивившись своей реакции. — Хорошего вам дня. *** Впервые увидев подполковника Ким — для коммунистов женщина-подполковник это было слишком странно — Чеен решила, что она мила и напоминает ей лейтенанта Ким Дженни, влюбленную в Мин Юнги. Увидев ее во второй раз, Чеен поняла, что подполковник Ким совершенно другая. Она была лишена наносной грубости Дженни, высокопарных слов и влюбленности в свое дело. Она была из иного теста — деятельная, яркая, а еще безупречно красивая. Такую идеальную красоту Чеен видела лишь один раз. У покойной Бэ Джухен, казненной на старом вокзале. — Я знаю, что ты назвалась медицинской сестрой, — сказала ей красавица-коммунистка. — Но это не похоже на правду. Слишком ты хороша для такой работы. Может, полковой женой была? — Что вы… — ахнула оскорбленная Чеен. — О таком я даже не слышала… Красавица рассмеялась, обнажая белоснежные зубы — легкий оскал хищного зверя, и Чеен просто поняла, почувствовала своим нутром — недооценивать подполковника Ким опасно для жизни. Она не просто так получила высокое звание. Она сидит на своем месте. — Я просто медицинская сестра, — честно сказала Чеен. — Мы прорывались к фронту, чтобы помочь раненным и заболевшим. Это все. — И как? Получилось? — издевательски спросила красавица. — Бегло так прервали твои поиски… — Простите, — смутилась Чеен. — Я плохо понимаю, о чем вы говорите. Машина подорвалась, я получила осколочное ранение. Остальные, как мне сказали, погибли. — Тела сгорели, их трудно опознать, — заметила коммунистка. — Но на них военная форма и нашивки, стало быть, не все так просто, да? Зачем тебя, медсестру, сопровождал военный? — Потому что по-другому мне на фронт было не попасть, — пояснила Чеен. — Меня едва не отослали в Сеул, когда я заикнулась, что хочу помогать раненным. — Ты туда попадешь, — успокоила ее Ким. — С нами. Скоро Сеул снова будет занят коммунистической армии, бои идут уже у границ. — Однажды вы его уже заняли, — заметила Чеен. — Я была там, когда это случилось. — Да, я знаю, — лукаво улыбнулась ей девушка. — Я возглавляю арьергардный отряд. У меня есть информация про всех и вся. И имя Пак Чеен распространенное, конечно, но пара вариантов сошлась. Была девушка, которая во время первого года войны работала в госпитале для пленных. И она же потом перешла на работу в завод имени товарища Мао. Обувной завод на базе какой-то фабрики в Сеуле. Это ведь ты? Возраст подходящий. — Я, — Чеен поняла, что скрывать себя не имеет смысла. — Это я. — Интересно, — рассмеялась красавица подполковник. — Очень интересно. Такие истории бывают именно на войне, в мирное время ничего подобного не найдешь. В любом случае я бы с радостью посмотрела, чем это все закончится. Она спокойно села на стул, сложив ногу на ногу. — После войны я напишу об этом книгу, — сказала она восхищенно. — Об историях войны. Я их много собрала, пока служила на фронте. Правда, мои родители коммунисты старой закалки, вряд ли одобрят. Но я бы с радостью поведала миру, что чувствую, что вижу. Думаю, получится очень интересно. И потомкам будет полезно узнать, какая она война… — Чтобы сохранить мир? — Да, — кивнула девушка. — Ну или чтобы следующая война была бы еще интереснее… Думаешь так? На минуту ее удивительная красотка померкла для Чеен, и перед ней вдруг появилась огромная темная фигура отчаянно умного, ослепительно гениального и до ужаса равнодушного человека. Чеен впервые стало страшно. Этот человек лишен жалости, ум ее отполирован, она знает, чем хочет, и вряд ли ее растрогает забота Чеен о своих товарищах или ее воспоминания о прошлом. Это даже не Ким Намджун, которого волновало только плотское, земное. Это что-то, с чем Чеен не смогла бы справиться. Неведомая сила, которая подчинилась красивой умной женщине. — Я еще допрошу тебя, — с улыбкой сказала красавица-коммунистка. — Когда подумаю, о чем мне тебя спросить. Пока же не стоит. Думаю, есть возможность немного подождать. На самом деле военная полиция просто хочет расстрелять тебя. Но я не могу позволить умереть так сразу тому, кого так долго и упорно спасали. Понимаешь о чем я? — Да, — кивнула Чеен. — Простите. Я не сделала ничего плохого. Я не шпионка. — Наверное, — кивнула подполковник Ким. — На шпионку ты не тянешь. Слишком милая и наивная. Скорее, просто отчаянная влюбленная девочка, очарованная военной романтикой, да? И оппу проводила на фронт. И носки связала для бойцов армии. И любовный роман почитываешь вечерком… — Я работаю, — вдруг вырвалось у Чеен. — Не играю с людьми, не обманываю и не исследую их. Просто работаю, чтобы была еда. И стараюсь помочь своей родине. Ращу ребенка. — Ребенка… — в глазах подполковника Ким зажглись огоньки. — Ладно. Уведите ее, — скомандовала она, Чеен поднялась со стула, натолкнувшись на заинтересованный взгляд красивых глаз. — Встретимся еще, — сказала ей красавица на прощание. — И про ребенка расскажешь. И про осаду столицы тоже хочу послушать. *** Чеен пробыла во временном лагере еще неделю — ночевала в пустой палатке, где не было больных в наручниках и кандалах. Днем их снимали, и после короткого пресного завтрака ее водили на допрос. До обеда допрашивала военная полиция, после — подполковник арьергардного отряда. Странное это было действо — двое равнозначных человека вели допрос совершенно по-разному. Чеен сразу бы никогда и не приняла это. Слишком уж странным все это было. Представьте себе — хмурого пожилого полковника с повязкой на глазу, которого интересовали ракеты, мотивы Чеен и все то, что она, по его мнению, уже успела выведать, и красивую госпожу Ким, которая больше спрашивала, что ела Чеен во время осады и откуда у нее ребенок. — Оппа тебе его сделал на прощание? — спрашивала с детским любопытством. — Или какой-то из наших солдат. — Это дочь моей подруги, — нехотя рассказывала Чеен — почему-то грубые резкие допросы полковника ей нравились больше. — Подруги больше нет. Я ращу ее ребенка. — А… — разочарованно тянула красавица. — Надо же. Пресно и обыденно. Как у всех. Для нее человеческая трагедия действительно была пресной — Чеен просто вымораживало такое отношение, но она помалкивала. Удивительно красивая снаружи госпожа Ким была равнодушной и даже холодной внутри. Она словно играла всем этим лагерем — половина слушались ее из почтения к ее званию, красоте и уму, другая половина боялась ее. Особенно ее побаивались врачи и медсестры, поскольку стоило им начать испытывать человеческие чувства к своим пациентам, госпожа Ким узнавала об этом и с детским энтузиазмом разрывала все эти связи, даже если пациент был коммунистом и из своих. Китайцы зато ее обожали — жестокие всегда голодные и до хлеба, и до крови люди, были полны почтения к красавице, они легко сделали бы все, о чем она могла бы попросить, и не спросили бы зачем. С Чеен обращались неплохо, по крайней мере, если учесть, кем она была. Ее кормили, ей позволили сменить одежду и помыться, с нее снимали наручники в течение дня. Никто особо не кричал на нее, разве что только китайцы, от которых милая Линь — этническая китаянка — советовала ей держаться подальше. Единственное, что ее беспокоило — судьба ее товарищей. Ну и еще — допросы подполковника Ким. Подполковника Ким тут было слишком много. Это замечала даже Чеен. Везде только и слышался ее задорный голос, всюду блистала ее красота, ее улыбки, ее планы и решения. Никто не проводил ни минуты, чтобы не вспомнить ее — а она время от времени появлялась то в госпитале, то в палаточном городке, то в столовой, и всегда благоухала душистой водой, была красиво заплетена и выглядела опрятно. — У тебя во время осады была новая одежда? — спрашивала она у Чеен, и тут же, пока та не успела сориентироваться. — Кто ее тебя покупал? Бровь ее лукаво изгибалась, девушка улыбалась широко, и Чеен снова читала в этой улыбке оскал. Она не доверяла красавице, в ней не было сердечности, как и враждебности. Чеен точно знала — она никогда не оскорбит ее просто так. Но она также знала, что та легко пустит ей пулю в лоб, если потребуется. — Сдается мне, что ты со мной не особо искренняя, — сказала она с сожалением на последнем допросе Чеен. — Жаль, ведь я просила только об этом. — Почему же? — тихо спрашивала Чеен. — Я не вру вам, госпожа. — Но и недоговариваешь, так? — щурилась девушка. — Ладно уж. Поверю на слово. Потому что хочу тебе верить. Ты мне нравишься, Пак Чеен. Я бы даже подружилась с тобой, если бы сейчас были другие обстоятельства. Но время наше с тобой на исходе. Скоро тебя заберут. Жаль, но придется нам с тобой привыкать к другим людям. — К другим? — Ты — к новому надзирателю, а я — к новым подопечным, — хихикнула та. — Меня куда-то отправляют? — плечи Чеен сжались, как от предчувствия беды. — Со мной что-то случится? — Почти, — подмигнула ей красавица. — Ты ведь военнопленная. Поедешь в другую базу. Военная полиция тебе не верит. Считает, что ты прорывалась на фронт с тайным донесением. Учитывая, что в живых ты одна осталась, эта версия похожа на правду. — Меня увезут отсюда? — Чеен попыталась представить, как ее везут вглубь страны, подальше от всех. — Зато останешься живой, — пожала плечами подполковник Ким. — Не переживай, за тобой приедет добрый человек. Он хороший парень, хоть и китаец. Я ему доверяю, но только ему. — А я думала, что китайцы вам нравятся… — вырвалось у Чеен, и она сама испугалась собственной дерзости. — Совсем нет, — без тени обиды легко сказала девушка. — Они же отвратительный народ. Обездоленный и жадный. Готовы на все. В них нет романтики. И нет особого смысла. Зачем мне их любить? Они раздражают меня только. Я б с радостью убедила товарища Ким Ир Сена, если бы знала его лично, что они наши вторые враги. — А кто первые? — тихо спросила Чеен. Только вчера она слышала, как красавица-коммунистка уверяла китайцев, что они ее братская нация. — Советский союз, — доверительно сообщила ей девушка. — Они самые первые наши враги. Ненастоящие коммунисты. Лживые и неискренние. Увидишь, настоящего коммунизма они и не увидят. Китайцы — возможно. Русские — нет. — Почему? — Потому что настоящих коммунистов давно перебили, еще до войны, — со смехом сказала она. — Остались только испуганные бюрократы и пара идейных идиотов. Мы ведь звали их помочь нам. Советы могли бы так пришугнуть Америку, что я бы давно уже обставляла бы свой новый дом в Сеуле. Не временный — постоянный. Но эти трусы отказались. И вот теперь мы вынуждены вести бой по всем фронтам единолично. Но ты об этом не думай, — сказала она, улыбнувшись. — Тебя ждет другое. Тебя ждет новая жизнь. Возможно, там тебе больше понравится. Там большая действующая база, допросы будут интереснее. Сходи сегодня в баню, ты довольно грязная. Переоденься, я прикажу, чтобы тебе дали свежую форму. И постарайся понравиться новому патрону. Может, однажды это спасет тебе жизнь, — пошутила она. Линь тем же вечером действительно помогла Чеен помыться и принесла ей новенькое белье и чистое выстиранное и выглаженное суконное платье. — Чулок нет, — виновато сказала она. — Никаких нет. Мы свои распороли на бинты еще летом. — Переживу, — тихо сказала Чеен. — Ничего страшного. Когда она была готова, Линь вдруг подошла и обняла ее. Просто обняла — горячо, как подругу или сестру. И Чеен ответила ей, тепло прильнув к ее плечу. Ей вдруг почудилось, что через Линь она обнимала всех потерянных подруг и онни, а больше всех Цзыюй. Чеен заплакала тогда — впервые за две недели, и добрая китаянка вытерла ей слезы о свой передник. — Не показывай им свой страх, — посоветовала она. — Военная полиция это и любит. Она сама проводила Чеен к штабу поздно вечером. Оттуда слышны были крики и смех. Дверь открылась, избитого человека выволокли во двор. Чеен узнала его — беднягу-китайца арестовали еще вчера при ней за попытку саботажа. Стало быть, гасят бунт на корню. Чеен сглотнула судорожно, задумалась — как ей быть теперь. Наконец, решительно поднялась на крыльцо. Линь и солдат, который охранял Чеен, открыли перед ней дверь. Когда она вошла, она не сразу поняла, где находится, хотя и бывала тут довольно часто за все время. Огромный накрытый стол говорил о том, что местное руководство встречало приезжее. Во главе стола сидела красавица Ким. Рядом сухопарый полковник и еще пара офицеров. Незнакомый офицер сидел рядом с девушкой. Он что-то бурно обсуждал с ней, но, когда вошла Чеен, замолчал и посмотрел на нее. — Моя Пак Чеен, — сказала подполковник Ким так, словно Чеен была ее младшей сестрой или воспитанницей. — Отдаю ее вам в полное ваше распоряжение. — Спасибо, — хмыкнул гость. Чеен подняла глаза. Ахнула. Не смогла даже сдержаться. Чанеля она не узнала сразу — зато этот человек каленым железом выжег свое имя в ее истории. Она должна была сразу догадаться… Китаец… Предатель родины… Где же ему еще быть, если не в военной полиции? Чжан Исин внимательно смотрел на Чеен, изучая каждый сантиметр ее тела. Он вне сомнений тоже узнал ее сразу же — словно почувствовал. Теперь не мог отвести глаз. Но не ее наверняка он видел — видел единственную причину, по которой Цзыюй не поехала с ним. Врага видел. Врага и ничтожного человека. — Я ее знаю, — громко сказал он. — Вот так встреча. Она работала на фабрике, на которой я руководил. — Правда? — фальшиво удивилась Ким — и Чеен тут же поняла, она все это знала, заранее знала. — И была любовницей капитана Ким Намджуна, — сказал Исин, без тени стеснения или смущения. — У них были нежные отношения, он даже хотел забрать ее с собой. Все громко рассмеялись, а Чеен опустила глаза в пол, она готова была провалиться сквозь землю, лишь бы не слышать надсадный голос Чжан Исина. — Когда они сблизились, у него стали пропадать документы, на фабрике случился саботаж и прочее… После того, как мы вернули врагам Сеул, насколько я знаю, у нее была репутация человека, помогавшего врагам. Так что все ваши подозрения, полковник, верны. — Я говорил, что девка не просто так тут появилась! — Надо же… — наслаждалась ситуацией Ким. — Господи, почему так? Мне так нравилась Пак Чеен, она была такой милой и славной девочкой. — Пак Чеен… — сказал Исин. — Посмотри на меня. Да, сомнений нет, это она. Та корейская шлюха, которая вредила нам. Ее мне сдали, стало быть? Я с радостью выбью из нее все данные. — Не выбьете, — закричала Чеен — ненависть, которую она испытывала, невозможно было сдержать, она перелилась через край и захватила ее с головой. Чеен потеряла способность говорить что-то или делать. Сердце ее бешено колотилось, глаза застилала пелена из слез. — Что ты сказала? — процедил он сквозь зубы. — Ваш с Цзы ребенок у меня, — сказала она громко. — Я воспитываю вашего ребенка. После того, что вы сделали с Цзы, ее казнили, и теперь ваш ребенок у меня. Если у вас есть хоть капля здравого смысла… — Браво! — закричала довольная подполковник Ким. — Я так и знала! Боже, мои осведомители были правы… Чжан Исин, я вас правильно нашла и вызвала… Эта девочка действительно ваш шанс оправдать свое светлое имя, не так ли? Вы ведь бросили на себя тень подозрения, зато теперь… — Я думаю, тут говорить не о чем, — сказал пожилой полковник. — Возможно, девку можно увести. — Нет уж, — Исин поднялся с места, глаза его были залиты кровью от злости, кулаки сжимались. — Нет уж. Он медленно подошел к Чеен, каждый шаг его отдавался в ее сердце гулом — слишком хорошо она знала, чем это все для нее обернется, но деваться ей было некуда. Она презирала этого человека, ее презрение было взаимным. Рано или поздно они бы нашли друг друга… — Что ты сказала? — спросил он, заранее занося руку для удара. — Повтори-ка, сука. — Я сказала… — громко начала Чеен, но закончить не успела. Сильная пощечина сбила ее с ног, заставила ее упасть и буквально отлететь в другой конец комнаты.