Покидая розарий

Пока Чеен ждала решения Джису и Сехуна, дни тянулись тягостно долго. Она старалась жить так, как живется, раз уж у мира были на нее свои планы. Сначала старалась научиться чему-то и сделать выводы, потом просто приняла сложившиеся обстоятельства и попробовала полюбить их. Получалось плохо. Но зато появилась надежда. Оглядываясь назад, Чеен никак не могла поверить, что еще три года назад она надевала нарядное платье Йерим, чтобы пойти на танцевальный вечер, где ее смутил Чанель и защитил Джонни. Что именно она потом плавала в открытом море, жарила сосиски на костре и скромно подпевала милым девчачьим песенкам. Сейчас всего этого в ее жизни уже не было. Чеен, которая осталась в прошлом, была скромной и нерешительной, верила в светлое будущее и любила своего оппу. Чеен, которая была в плену теперь, была скрытной и рассудительной и точно знала — бога нет. Но она по-прежнему любила — вот только кого именно уже ответить не могла. — Дорогой оппа, — строчила она свои письма в голове. — Я верю, что госпожа Ким Джису поможет мне, хотя мне и сложно понять, что именно она сумела отыскать во мне. Мне хочется верить, что я еще вернусь домой, но где мой дом я уже не знаю. Ждет ли меня Чон Чонгук и Юна, ждет ли меня Сон Сынван и Джихе? И ждешь ли меня где-нибудь ты. Единственный и любимый. Самый-самый лучший. Она ненароком подумала — обиделся ли Джонни на ее стихийно возникшие чувства к Ким Сокджину, но потом поняла — она полюбила его именно потому, что Джонни научил ее любить. Именно ему первому она открыла душу, с его чувствами начала расти — и только потом смогла найти и полюбить Ким Сокджина, человека, которого спасла дважды, человека, которым была спасена сама. — Могу ли я поверить в то, что однажды сама расскажу тебе о нем… О том, как страшно было, когда он тихо умирал в нашем доме. О том, как я прятала его от Мин Юнги, а сам Мин Юнги оказался его другом. Как Ким Сокджин заботился о нас с Цзы, и как мы старались защитить его. Мы были врагами, но ненависти друг к другу не испытывали. Только любовь. — О том ты и говорил, оппа… О любви. Любая война это ненависть, но способ закончить ее — возможность любить и только. Если б каждый человек на земле открыл бы в себе любовь, никто бы никогда не захотел воевать, убивать и умирать за странные чужие идеалы. По сути, все мы одинаковы, у нас два глаза, которые не хотят плакать, две руки, которые мечтают обнять дорогого человека, и одно сердце, полное любви. Она с нежностью вспоминала высокую статную фигуру любимого оппы — и красивое изящное лицо Ким Сокджина. Разве достойна она была любить настолько идеальных людей?.. — Да, — отвечала она себе самой. — Жизнь не зря столкнула меня с ними. Я была готова полюбить их, и я полюбила. И если бы не оппа… Я бы никогда и не знала, что во мне столько любви. Чеен показалось тогда — она нашла универсальное лекарство, способное излечить от скуки, тоски и одиночества. Любить. Вот единственный рецепт. Наполни себя любовью как сосуд — и выплескивай ее на каждого, кто приблизится. Если кому-то и не понравится — обязательно найдется тот, кто оценит. Чеен хотела любить. Чеен надеялась, что она еще сможет это сделать. И пока она не могла дотянуться до тех, кого любила, она старалась одарить теплом тех, кто был рядом с ней. Юный Им Суним был почти ребенком — казался Чеен младшим братом. В отличие от старшего адъютанта, он никогда не грубил Чеен, был вежлив и обходителен — эдакий вечный ребенок. Он нравился Чеен, раньше в детстве она мечтала, чтобы у нее появился младший брат, и даже просила об этом родителей. Теперь же ее мечта сбылась, и Чеен иногда ловила себя на мысли, что ей хочется погладить мальчишку по голове или сказать ему ласковое слово. Им Суним был выше ее по рангу — она-то всего лишь была пленной, но в ее тепле он нуждался безмерно. Чеен старалась достать ему чистую одежду и накормить повкуснее. Она и защищала его от солдат грубого О Сехуна или от старшего адъютанта, который изредка горел желанием научить мальчишку жизни. — Нуна, — шепотом благодарил ее мальчик. — Спасибо, что не сказала подполковнику Ким, кто на самом деле испортил ее документы. — Я могила, — обещала ему Чеен. — Она бы рассердилась на меня… Она и так считает, что я ничего не умею и не могу. — Ты не так долго в ее отряде… Настанет время, и у тебя все получится. — Ты так думаешь? — он тут же начинал улыбаться. — Правда? Не врешь? — Нет, конечно, — Чеен улыбалась мальчишке. — Я думаю, что усердие и труд смогут помочь достигнуть небывалых высот. Если ты задашься целью — у тебя все получится. — У меня есть цель. — Вот… — Чеен осторожно убирала влажные волосы со лба, потом аккуратно совала в карман Суниму носовой платок, который он потерял, а она нашла. — Я бы хотел за все-все отблагодарить тебя, нуна… — говорил он, — Вот если бы кончилась война… Я боюсь, что когда все кончится, — Даже если она кончится, ты все равно будешь коммунистом, а я буду твоим врагом, адъютант Им. Но, я думаю, что если ты останешься таким же добрым и милым, я буду рада встретиться с тобой снова. — И с хеннимом? И с подполковником? — Да, возможно, и с ними тоже… Я буду молиться, что однажды мы встретимся в том месте, где не будет холода и не будут стрелять. — Но если бы не стреляли… — задумчиво сказал мальчишка. — И если бы не было холодно, нуна, я бы никогда не узнал тебя. А ты бы не узнала меня. И подполковника Ким. Война случилась… Мои родители погибли… И ты попала в плен, нуна. Но на самом деле, даже в этом есть какой-то промысел божий. Например, мы все встретились. Разве не так? — Какие у вас мысли… — восхитилась Чеен — она сама о таком не думала. — Возможно, ты прав, Суним-а, мне это в голову не приходило. Я привыкла винить обстоятельства и мечтать о лучшей доли, не зная до конца, заслуживаю ли я ее. — Конечно, заслуживаешь, — сказал Суним. — Вот только это еще не все поняли. Но если кончится война… Он с того стал частенько мечтать о том дне, когда кончится война. Голодный и уставший ребенок — для него конец войны стал неким символом, что его жизнь может измениться к лучшему. Чеен с интересом наблюдала за полетом его мыслей. Как и все дети, Суним, хоть и был взрослым, мечтал не о рациональном и верном. Он мечтал о настоящем. Им Суниму не были нужны корабли, пароходы и путешествия. Он мечтал вернуться в родную деревню, найти школьных друзей и завести собаку. — Когда кончится война… — мечтательно говорил он то сидя на кухне, где помогал Чеен с готовкой. — А вот когда кончится все это… — говорил он за ужином. — Когда войне придет конец… — бормотал он после того, как получал нагоняй. — Тебе не стоит его баловать, — хмуро сказал Чеен однажды старший адъютант. — К добру это не приведет. — О чем ты? — удивилась она. — Не понимаю… Разве я балую его? — Я не против, если ты просто подкармливаешь и обстирываешь его, — сказал он. — Но не поощряй его неправильные мысли. Об этом могут услышать. И тогда ему не поздоровится. — Он всего лишь мечтает… — возмутилась Чеен. — И я не поощряю его. Я просто слушаю. И думаю о том же. Разве вы не устали от войны? Тогда почему ему нельзя от нее устать? — Пусть держит рот на замке… — буркнул тот. — Но он говорит об этом только с нами! — воскликнула Чеен. — Он и так одинок, а вы хотите запретить ему делиться мыслями с теми, кому не все равно? — Нам всем все равно, Пак Чеен, — говорил ей адъютант. — Просто делаем вид, что нет. Это стратегия выживания. Ты, например, изнемогаешь от тоски по дому, и изливаешь свою заботу на него, потому что больше тебе позаботится не о ком. А я просто жалею его, потому что сам был таким же. Но на деле мы все думаем только о себе. И ты, и я. — Я и о нем думаю. — Потому что ты баба, — зло сплюнул он. — Тебе по природе поручено волноваться и любить. Но он-то мужик. Он солдат коммунистической армии, мать его. Ему положено завоевывать полуостров и получать трофеи. Он должен установить тут власть коммунистической партии. А он вместо этого ноет, хнычет и мечтает о конце войны. Он в своем уме? — Он ребенок, — напомнила Чеен. — Я в его возрасте уже воевал! — Но он попал сюда не по своей воле. Он вообще родился на южной стороне. Ему пришлось вступить в партию, чтобы выжить. На деле он просто одинокий мальчик, который хочет тепла и заботы. Неужели это так сложно понять? — Дура, — устало сказал адъютант. — Во-первых, в партию он вступил, чтобы выжить и быть сытым. Во-вторых, одинокий мальчик уже взрослый лоб, которому самому пора о себе заботиться. В третьих, если кто-то узнает о его нытье, его могут посчитать трусом и предателем. Это дело можно будет и до трибунала раскрутить. Ему нужно быть осторожнее. Наши карательные органы даже на фронте работают. — Вот как… — Чеен с недоверием посмотрела на него, хмыкнула и отвернулась. — Хорошо. Я попробую предупредить его. — Просто подальше от него держись, дура, — посоветовал мужчина. — Этот парень, как Иона, приведет беду к нам. Я давно это, кстати, понял. Слишком уж он сладкий, как мед с елем. Пацана нам тут не хватало. — Его взяла подполковник Ким. — Она такая же как ты, — пояснил адъютант. — Ей тоже хочется о ком-то заботится. Вот и все. Считай вас, баб, умными после такого… Но, в любом случае, мое дело сторона. Мне все равно. Просто будь осторожна, и его предупреди… Он оказался абсолютно прав — Чеен много позже на самом деле жалела, что не прислушалась к его словам. Это случилось в морозное февральское утро, когда старшие отбыли для какого-то совещания. Чеен было приказано накормить адъютантов — оставались оба адъютанта Ким Джису и еще трое О Сехуна. Все они были, как на подбор, высокие, рослые и дерзкие. Один из них, огромный Чан, наполовину китаец, уже пытался пару раз приударить за Чеен, а получив отказ, буквально едва не убил ее на месте — вмешались солдаты. Чеен наливала господам адъютантам чай — его привезли с последней оказией, настоящий редкий чай. Его заваривала крошечными порциями, и чай от него был светло-коричневый, но все равно непередаваемо вкусный и ароматный. Пили его с наслаждением, после него не болела голова, не звенело в ушах, но лучше всего был далекий привкус дома и мирной жизни — если чай появился на фронте, значит, недалек тот день, когда фронт кончится. А если фронт кончится, возможно, наступит дорогая мирная жизнь. — Какой вкусный, нуна, — Им Суним восхищенно мешал чай ложечкой. — Такой же варила моя матушка. — У нее был вкуснее, я уверена, — улыбнулась Чеен. Остальные адъютанты словно не замечали их. — Я бы с радостью угостил тебя вкусным чаем, — сказал мальчишка. — Когда война кончится, я обязательно сделаю это. — Чаем меня угостите, господин? — Да… — рассмеялся он. — Чаем и вкусными яблоками. Только бы война кончилась, и тогда… — Слушай парень, — один из адъютантов О Сехуна повернулся к нему. — Что-то ты заладил — кончилась да кончилась. Чем тебе война не угодила? Если б не война, рылся бы в своем навозе до сих пор… — Я не рылся в навозе, — обиженно сказал мальчишка. — У нас были работники на время полевых работ. И их было немало. Я иногда помогал матушке, но это была работа в саду. — Война для таких как ты шанс стать лучше, защитить родину, открыть для себя новое, стать сильнее. Но тебе, видимо, это все равно. Ты ведь ничтожный трусливый червяк. — Я не трусливый… — Им Суним потупил взгляд. — Да, я вчера испугался летящей на меня машины, но я ведь мог под нее попасть. И тогда я бы пострадал. — Она проехала за километр от тебя, — Чан громогласно расхохотался. — Признайся просто, что ты трусливое ничтожество, и все от тебя отстанут. А впрочем, ты и коммунистом стал недавно. Потому что чуть не сдох от болячек, от которых настоящие мужики даже не почешутся. Если бы не Ким Джису-я, ты бы сдох в грязи, как тебе и положено… — Я бы не сдох! Я сильнее, чем кажусь! — Тогда зачем постоянно ноешь, когда война кончится, когда война кончится. Хочешь цену себе набить? Это священная война, мы воюем за свою родину, за власть трудящихся. — Я просто хочу, чтобы она кончилась! Хочу, чтобы настали мирные времена. Разве это плохо? — Заткнись, идиот! Для такого труса, как ты, это очередное доказательство, что ты просто сгораешь от страха, когда нужно показать свою смелость. — Я не идиот… Я просто устал. И мне надоел холод. И разве наша армия на обескровлена? Столько людей погибло, почему я должен любить войну? Она не принесла ничего хорошего. Мы взяли Сеул, но… — Оставьте его, — второй адъютант Ким Джису попробовал вмешаться. — Он мальчишка. Несет глупости. Не обращайте на него внимания. — Нет, постойте-ка… — Чан поднялся с места, подошел к Суниму и приподнял его за грудки. — Что ты там вякнул про Сеул? — Им Суним-а, — тихо прошептала Чеен, — Помолчи… Не говори ничего… Ты уже много сказал и… — Про Сеул я сказал, что мы его взяли, — буркнул мальчишка — он бы и рад был замолчать, но природное упрямство взяло вверх. — И сдали обратно. Столько людей отдали жизни за столицу, но теперь она снова принадлежит врагам. Тогда какой смысл, что мы воевали и умирали? Лучше бы жили. Да, на той стороне, но… — Мой родной брат погиб, когда брали Сеул, — сказал Чан — кулаки его сжались. — Он крови своей не жалел, чтобы такие гниды, как ты, увидели столицу. Нашу столицу! А ты… Ты… Крысеныш, ты что себе позволил сказать? Как ты вообще посмел? — Я просто хочу справедливости… — попробовал объяснить Суним — ему было очень страшно, но он держался из последних сил. — И почему я должен постоянно молчать? Если я на самом деле устал от войны… К тому же я такой же адъютант, как и вы, хеннимы, я уважаю вас, потому что я младше, но звание у меня такое же и… — Что? — остальные двое вскочили с мест. — Ты что — ровняешь нас с собой? Мы получили звание и должность, сражаясь на фронте, мы кровь за тебя проливали, трус, а ты?.. Ты-то что полезного сделал? — И я воевал! — дрожащим голоском заявил мальчишка. — Я воевал! И я пытался! И у меня, и я… — Закрой рот, крысеныш! — Чан схватил мальчишку за китель, поднимая над землей. — Сегодня ты сказал достаточно, чтобы мы наказали тебя. — Не надо, — старший адъютант попросил их, поднимаясь с места. — Он сказал не подумав. Оставьте его. Когда подполковник Ким вернется, она будет недовольна. Не надо его трогать. Он ребенок и… — Пусть отвечает за свои слова! — сказали ему. — Если болтает, то должен знать, что за болтовню придется ответить. — К тому же подполковник Ким не наш командир, мы служим капитану О Сехуну, и только ему. — Да и ничего страшного не произойдет. Он нам спасибо скажет потом, за науку… — Убивать его не будем, — резюмировал Чан. — Но научить мы обязаны. К тому же он милый, как девочка, и ведет себя, как девочка, и… — Хен, — один из адъютантов внимательно посмотрел на Чана. — Ты что хочешь его… — Он же сам сказал, он в армии, он адъютант, и звание у него такое же… — расхохотался громила. — Пусть знает, что в армии делают с такими милыми желторотиками, как он. Баб тут нет, а мы мужчины, нам ласки хочется… И ему наука… Громко рассмеявшись, он потащил мальчишку к двери. Двое других адъютантов пошли за ним. — Не надо! — вырвалось у Чеен. — Оставьте его, прошу вас! Он не виноват, он всего лишь… — Заткнись, шлюха, — отмахнулся от нее последний. — Ты всего лишь очередная мразь, которую пригрели на груди. Ты нам не указ. Закрой рот и мой посуду, это все, на что ты способна… — Нуна, — закричал громко Суним. — Помогите мне! Хен, нуна! — Ты ничего не сделаешь? — они вышли, и Чеен бросилась к старшему адъютанту. — Он же твой донсен. Помоги ему. Ты сможешь остановить их. Прошу! Они же сейчас… — Он сам виноват, — развел руками тот. — Ты же видишь… Их уже не остановишь, они завелись. Я его предупреждал, с ними шутки плохи. Но он слишком далеко зашел. Его проучат. Потом оклемается. — Не оклемается! — закричала Чеен. — Они его убьют морально! Не позволяй им! Прошу! Останови их, он ведь мальчишка. Ты сам говорил — ребенок… — Я тебя предупреждал, дура, — зло сплюнул тот. — Говорил, чтобы ты не поощряла его болтовню. Но ты меня не послушала. Спорила. Вот. Получили оба по заслугам. Что теперь сделать? Пойти на верную смерть? Я пойду туда, и мной заменят его! — Они тебя не тронут, — Чеен ломала руки. — Они же знают тебя… Ты сможешь их успокоить. Просто отвлеки их, я помогу ему выбраться оттуда! — Ничего ты не поможешь! Они сильнее тебя и меня. Чан один как гора, а с ним еще Ким и Пак, они втроем нас уничтожат. Пусть лучше отмолчится, потом успокоится, никто от этого не умирал… — Да что ты несешь! — Чеен потеряла самообладание. — Он же мальчишка совсем! И ты мог бы быть на его месте. Представь, что если бы к тебе не пришли на помощь. Прошу тебя, помоги ему! — Нет, — буркнул тот. — Я не буду этого делать. — Чертов трус, — выпалила девушка, бросившись вон из кухни. Она бежала прочь от малодушия адъютанта Ким Джису, от собственного страха и бессилия. Единственное, что она могла — попробовать самой успокоить разъяренных солдат, вытащить оттуда ребенка и спасти его. Бежала она на громкие крики — единственное место, куда они могли его притащить, это была их собственная казарма, в которой они сейчас жили. Все пятеро. Куда приволокли этого глупого мальчишку и куда ему еще предстояло приходить снова и снова… — Оставьте его! — крикнула она, влетая в комнату, — Суним! Чеен ничего не увидела — сильный удар влетел в ее висок, едва она переступила порог — и она упала, отлетела в коридоре. — Нуна! — кричал Им Суним. — Нуна! Помоги мне, нуна! Чеен пыталась сказать что-то, встать на ноги, помочь ему, но не видела ничего, яркие звезды плыли перед глазами, голова кружилась, во рту чувствовался характерный соленый привкус. — Сука! Американская подстилка! — процедил кто-то ей в лицо. — Не прикажи нам Ким Джису не трогать тебя, мы бы давно тебя вздернули на реях, — услышала она. — Не суйся к нам! Мы тебя уничтожим. Это мог быть только адъютант по фамилии Пак, Чеен хорошо его помнила — он был самым умным и самым злым из всех. Дождь из ударов посыпался на нее. Она не сразу поняла, что происходит, где она и что с ней. Словно со стороны Чеен видела — хрупкая девушка в большой не по размеру одежду лежит на полу, где ее избивает высокий стройный военный. А за тонкой стеной кричит пятнадцатилетний мальчишка, который отчаянно зовет ее и просит о помощи. — Я не могу помочь, — пронеслось в ее голове. — Я не дотянусь до него. Не смогу. Не получится… Оппа… Помоги мне, оппа. *** Очнулась она от резкой боли в висках. Она лежала на продавленной софе в кабинете Ким Джису. Сумерки в окнах, полумрак в комнате. Ничего больше. Старший адъютант Ким Джису положил ей на лоб мокрую тряпку. — Посмотри на себя… — проворчал он. — Что скажет подполковник, когда тебя увидит. Живого места нет. — Я… Что… — Чеен пыталась сказать, но выходило только мычание — губы слиплись от крови, вместо лица один большой струп. Резкая боль пронзила голову, она простонала, повернулась на бок, и ее вырвало. Рвало ее долго — ничего уже не было в желудке, лишь резкие спазмы скручивали все ее тело, выворачивали душу. — У тебя сотрясение, — сказал тот. — Видимо, удар был сильным. И, кажется, он тебе ребро сломал. Но я не уверен… — Он проворно сунул ей в руку стакан с чем-то, Чеен попыталась пригубить и ахнула — вода была невкусной, видимо, из крана — пахла железом, которое сейчас напоминало ей только вкус крови, ничего больше. — Мне больно… — прошептала Чеен. — Где я? — Я нашел тебя в коридоре. Они вытащили тебя туда и избили. Но не тронули. Одежда целая. Зато отыгрались хорошо. И ты ничего не докажешь — скажут, что поймали тебя на краже, и их не тронут. По крайней мере, если только подполковник Ким не захочет. — Им… — бормотала Чеен. — Им Суним… Он… Ты спас его? Вытащил оттуда? — Они его сами отпустили, дура, — вяло сказал адъютант. — Он вышел оттуда сам. Они отпустили его. Я все равно бы ничего не смог сделать. И ты не смогла. Тебе досталось больше. Лицо как фарш. Ты была такая красивая, а теперь лица нет. Месиво. И ничего не докажешь… — Где он? — Не знаю, — сказал адъютант. — Я не стал его звать. Я не могу смотреть на него. Я не могу представить, что они сделали с ним… Я бы все равно его не смог спасти. Но смотреть на это было невыносимо. Я бы никогда не смог… Он вдруг сел на пол, закрыл лицо руками и разрыдался. Отчаянно и горько — от страха и переживаний — от боли и пустоты. Чеен его слезам теперь не верила — плевать, что сделали с ней, но если Им Сунима отпустили, значит, сделали то, что хотели. — Он так кричал… — прошептал адъютант. — Он звал тебя. Не меня звал. Тебя. Знал, что я не помогу. И верил, что ты поможешь. Первым был Чан. Потом Ким. Потом Пак. Потом снова Чан. Я думаю, он давно ему приглянулся… Он ведь такой смазливый и милый… Ребенок… Господи, что они сделали, господи… Он буквально захлебывался в рыданиях, но Чеен не слышала его — не слышала и не видела. Перед глазами снова была закрытая дверь, сильные удары по лицу и телу, и отчаянный надсадный крик, который навсегда остался в ее ушах. — Нуна! Помоги мне!