Больше нет сил.
А вот Крис и Максиму есть чем зализывать раны. Если точнее, то кем, а если ещё конкретнее, то друг другом. Друг для друга они парашют настоящий, круг спасательный, и сон крепкий, что, на самом деле, забавно, ведь они как раз лишают себя этого сна молчаливой поддержкой с перерывами на фразы. Молчать ведь если приятно, то это главнее всяких разговоров и всплесков эмоций. Оставайтесь рядом, если молчать приятно, это ведь первое правило. Почти четыре утра. Светает, а ещё немного, и рассвет завораживающий, служащий будто бы настоящей конечной целью ночных посиделок. В действительности же просто трудно расставаться, отставая друг от друга громким разрывом, кровавым расчленением и по ощущениям вечной потерей. В реальности — сном крепким и коротким. Кристина сидит у окна, перебирая волосы Максима, который лежит у неё на коленях. Крис закинула голову чуть вверх, пока последний заворожено смотрит на неё. Всматриваясь в каждый изгиб и миллиметр, он изучает Кошелеву с учёной внимательностью, с ветеринарной аккуратностью и братской нежностью. Повторяя какого-то доброго взрослого кота, парень пронизывающе вглядывается, думая и не только о внешности. Впрочем, некоторые уже шутили про этого домашнего кота, мурчащего и трущегося постоянно о девушку. Сам же Максим больше любит собак, и эта яркая радость, возможно, в нём самом иногда и отражается. По крайней мере, так считают другие. Лицо Кристины, до немоты красивое, заставляет плавиться и восстанавливаться из обломков, а иногда и наоборот разрушает. Её губы невинные, глаза по-детски искренние, нос обыденно прекрасный и милые уши мартышки заставляют Максима думать, что, наверное, вот оно то, к чему хочется возвращаться постоянно и то, жить почему ему стоит. Жизнь Свободы, пожалуй, действительно сильно изменилась с её появлением, став что ли живой, стоящей хоть чего-то и небессмысленной путаницей. Да и весь проект приносит какую-то странную стабильность. Всем, кроме, пожалуй, самого Максима слишком хорошо известно, что он любимчик зрителей. И этот факт является одной из главных опор, позволяющий отключиться от окружающего мира, к которому, впрочем, до боли сильно тянет. Как и сейчас. Макс поворачивается, обращая взгляд к окну, из которого открывается вид на усеянную огнями ночную Москву. Парень приподнимается и садится, вздыхая, вызывая небольшое внимание подруги. Она вопрошает буквой «м» и немного вскидывает брови, а он пересаживается к окну, прислоняясь лбом к стеклу, ещё раз вздыхая и прикрывая глаза. — Устал просто, — бросает разъясняюще он. И становится как-то ещё холоднее от осознания реалити. Макс вглядывается в огни ночной Москвы, мчащие машины и обычных людей, которые почему-то по улицам ходят. На рассвете, по представлениям Макса, нужно или спать, или сидеть с близкими, или пить, или музыку сочинять, но никак по улицам холодным не бродить. Впрочем, сейчас ночами, наверное, тепло и ветрено. Приятно до дрожи, одним словом. В башне же неприятно, гнетуще, давяще. Ломает, топчет, бьёт в Меркурии несвободная жизнь некоторых. Свободе же этой свободы, как бы приторно и банально не звучало, хочется остро, болезненно. Макс не принимает, Макс отторгает, отворачивается и морщится от деталей определённых этого существования, не понимает и ищет систему строгую в хаосе. Спасение пытаясь найти, целям следует и всё же по пути спотыкается, затем встаёт, затем продолжает опять, чёрт возьми, спотыкаясь. Говорит про себя, что он ситх тёмный, злой и плохой, осознавая свой мир. — Крис, а у тебя какой самый большой провал был? — Вообще? — Да. — Ну… — задумывается. — Думай давай. — Да сейчас… — и смеётся. — Я стих на утреннике в детском саду однажды забыла. — Самый-самый большой? — Макс хихикает тоже. Улыбается, глаза прикрывает и брови вскидывает, хотя это если Кошелевой так важно, то безоговорочно важно и ему тоже. Кристина вообще сама по себе важна ему по-сестрински близко, п л а т о н и ч е с к и. — Угу, так стыдно было. — Ладно, — Макс возвращается к Кристине, ложась на пол и кладя ей голову на колени. Немного ёрзает, а она сразу впутывает свои руки ему в волосы и улыбается. — Так удобней. Все уже давным-давно спать ушли, видят десятый сон и неосознанно кутаются в одеяло, а Дэни иногда что-то говорит отрывисто. Все дивились от этого раньше, иногда обсуждая, а потом привыкли со временем. Привыкли не только к Дэни, но и ко всему в башне, начиная соседями-участниками и заканчивая частыми гостями из внешнего мира. Сложно всё это. Вроде привыкаешь, а всё ровно не принимаешь. Вроде и кайфово, а вроде такое делать со взрослыми людьми и нельзя: перемена болезненной потом слишком окажется. Сложно до жути, всем хочется простого отдыха и освобождения, чтобы расслабиться наконец-то можно бы было. Кристина с Максимом, собственно, и расслабляются друг другом, по крайней мере еле-еле пытаются измотано и раскрошено. — Макс? — Ая? — Рассвет уже! — отвечает, по замечанию Свободы, ребёнок. Солнце выплывает из-за застроенной линии горизонта и лучи медленно, но верно достигают башни, будто бы облизывая её, влюблёно касаясь каждого сантиметра. Небо загорается, пылая розовым, алым и оранжевым, размывается, будто бы смешивая краски. Диск рыжий встаёт, заставляя тьму и синеву бежать и прятаться. Шар тёплый, огромный и сильный разогревает Землю, поднимаясь всё выше и выше, изумляя и восхищая. Кристина с Максимом наблюдают за зрелищем этим и лыбятся по-доброму весело, как бы встречая, и радуются. Парень переводит взгляд на счастливое лицо Кошелевой и видит какая же она всё-таки красивая, видит, как прекрасно отражается свет в её глазах и волосы как цвет свой как будто бы меняют. Хотя сам он и не подозревает, что выглядит не менее красивым. Как всё это подчёркивает черты лица его, освещённого пока частично, как глаза его выделяются яркой любовью. Солнце встаёт всё выше и выше, его нижний бок уже поднялся из горизонта, и оно само уже сияет всей своей величественной живой красой. Они случайно встречаются взглядами и улыбаются, чуть смеясь. И оба понимают, что сил как-то больше стало.4:24