the day the world went away

Это был день, когда закончилась её жизнь. Это был день, когда все её внутренности разорвали на части и растоптали тяжёлыми ботинками. Это был день, когда она поняла, что действительно испытывает к этому человеку что-то большее, чем просто нескончаемое раздражение. Это был день, когда от сочувствующих взглядов хотелось блевать. Это был день, когда Рут умерла. Жизнь Шоу закончилась на том мосту, где Джон серьёзно повернулся к ней и одним жалким кивком головы оборвал ей все голосовые связки. Он сказал что-то утешающее и вроде даже попытался положить свою медвежью лапу ей на плечо, но быстро споткнулся об абсолютно пустой и холодный взгляд женщины. Ей казалось, что весь мир сжался до одной только пульсирующей боли у неё в голове. Это было чувство, словно все органы стянули в тугой комок и она с каким-то отдалённым удивлением заметила, что это не просто голод. Шоу вообще не думала, что может чувствовать что-то подобное, хотя бы с медицинской точки зрения. Она не помнит, как доезжает до дома. Слишком сложно сосредоточиться на реальности, когда все твои мысли о мести мешают держать глаза открытыми. Возможно, Джон заказал ей такси, возможно, для собственного успокоения забрал у Гарольда машину и отвёз женщину самостоятельно. Он волновался за неё. Ей было плевать. Единственное, что она запомнила в тот вечер — закипающую ярость где-то глубоко в желудке, пока за окном автомобиля проносились Манхэттенские высотки. Ярость на Джона за его «жалость». Ярость на Финча и его Машину. Ярость на обычных людей, спокойно гуляющих по городу в этот тёплый майский вечер. Их жизнь продолжалась. Дети гоняли птиц на пруду в парке, взрослые шли по своим делам с хмурыми лицами, не обращая ни на что внимания. Всё они зачем-то что-то делали: шли с работы, чтобы увидеть свою семью, покупали продукты в магазине, потому что с утра закончилось молоко, и делали прочее рутинное дерьмо, на которое уже и сами не обращали внимания. Они жили, имели цель, а Шоу хотелось выдернуть пистолет и начать стрелять, только чтобы заставить их заткнуться. Статика в её наушнике казалась почти оглушающей. Её руки непроизвольно сжимались в кулаки, а грудь болела от невыпущенной агрессии, но только когда Шоу зашла в квартиру, где они с Рут жили последнюю неделю, всё происходящее ударило её по голове. Открытый ноутбук Рут стоит на кофейном столике в гостиной, потому что они слишком спешили с утра и Шоу обещала сжечь материнскую плату, если женщина сейчас же не закончит кодировать. В раковине на боку лежит грязная кружка из-под кофе, которую Рут ни за что бы не помыла, а около кровати в спальне разбросаны её идиотские мягкие тапочки, немного пожёванные Беаром. Осознание пришло не сразу. Единственный человек, которого Шоу имела полное право ненавидеть — она сама. Машина нашла им эту квартиру за пять минут сразу после того инцидента в парке. Шоу молча села в такси, ни о чем не спрашивая дрожащую от эмоций Рут, и терпела то, как она крепко сжимала её ладонь в своей. Чужая рука казалось странной и искусственной по сравнению с её собственной, такой сухой и грубой, но по какой-то причине Шоу решила её не отпускать. Было что-то правильное и гармоничное в том, как пульс Рут, проходящий через венку на кисти, отдавался в кожу Шоу. Это был обычный лофт, коих по Нью-Йорку миллионы, с немного обшарпанными стенами и старой мебелью, которую обязательно нужно было заменить. Они не должны были жить вместе. Просто в какой-то момент Рут услышала хриплое «Подожди», когда собиралась уходить после того, как показала Шоу дверь в её новую квартиру. Было что-то необычное и отчаянное в её голосе, что заставило женщину остановиться. Шоу, такая маленькая и хрупкая, такая непохожая на ту Шоу, которую она знала, стояла с сжатыми кулаками и просила её остаться. Это был тот переломный момент, от которого у Рут закружилась голова. Она знала, что за этот год с Шоу произошли ужасные вещи и ей не нужно было задавать вопросы, потому что она боялась услышать на них ответы. Но каждый раз, когда Рут оборачивалась через плечо на женщину, сидящую на диване и пусто уставившуюся на свои колени, горло начинало саднить. — Ты можешь... — неожиданно начала Шоу, но тут же замолчала и снова посмотрела вниз. — Что? — Спросила Рут своим самым мягким голосом, чтобы не спугнуть предстоящее откровение. Две кружки с кофе в её руках осторожно приземлились на журнальный столик перед диваном. Шоу оказалась совсем рядом; от неё пахло чем-то сильным, терпким, смутно похожим на порох и холодное железо. Она едва заметно сглотнула и снова сжала ладони в кулаки, прежде чем пробормотала: — Не важно. Тогда Рут твёрдо решила дать ей столько пространства, сколько потребуется, и не важно, какое количество времени это займёт. Даже если до конца вечера Шоу так и не скажет ни слова. Для Шоу всё вновь стало похоже на Симуляцию. Две недели назад она вернулась в город и вроде поверила в реальность происходящего — по-крайней мере, Грир больше не снился ей в кошмарах, а просыпалась она в одном и том же номере отеля, вместо пресловутой больничной палаты Самаритянина. Но здесь, в этой квартире, с Рут на одном диване всё снова стало похоже на те семь тысяч однотипных Симуляций. Рут благоразумно сделала вид, что ничего не заметила, когда Шоу вздрогнула от звонка в дверь и моментально потянулась к пистолету на пояснице. Это был обычный курьер с несколькими запечатанными коробками позади себя, который устало попросил расписаться в бланке и тут же ушёл в темноту. Машина вновь продумала всё на несколько ходов вперёд и обеспечила их самыми базовыми вещами к существованию. День превратился в два, затем прошла неделя и вот Шоу здесь. Стоит посреди квартиры, которую делила с Рут, и так старательно контролирует пламя, собирающееся вырваться из её груди. На одну только неделю она позволила себе доверять кому-то настолько, чтобы жить вместе. И этого человека у неё забрали. Снова. Её лёгкие горят яростью, а бурлящая кровь кипит по венам, когда Шоу выхватывает пистолет с поясницы и без перерыва спускает целую обойму в кирпичную стену. Весь гнев, вся обида на человечество, вся ненависть к себе врезается в кладку, поднимая столб пыли, а уши закладывает от непривычно громких выстрелов. Она могла бы надеть глушитель, который неизменно лежит в кармане её ветровки, но этот оглушающий звук, эта звенящая боль в ушах заставляет Шоу поверить в существование самой себя. Она хватает ноутбук со стола и крепко сжимает крышку в дрожащих от ярости пальцах, когда выходит из квартиры, даже не убрав за собой гильзы. Любой, кто попытается найти её, тут же об этом пожалеет. В конце концов, ей больше нечего терять. На улице всё-так же тепло, спокойно и обычно. Опять эти люди, опять громкие звуки. Шоу даже казалось, что где-то вдалеке шумят полицейские сирены — конечно, соседи вызвали копов, когда услышали почти с два десятка выстрелов. Ей нет дела. Эта квартира теперь ей не принадлежит, а самое важное — ноутбук Рут — она забрала с собой. Это больше не её жизнь. Этот мир хочет видеть её злой, бесчувственной Самин Шоу с пистолетом за спиной. И она ею будет. Шоу позволила своим ногам нести её куда-то в темноту ночи. Ей было без разницы, куда она придёт и что будет делать, когда идти станет некуда. Она просто шла, сжимая в руках старый, потрепанный ноутбук и игнорируя онемевшие мышцы. Вся ярость ушла вместе с выпущенными пулями, оставив вместо себя разъедающий вакуум в её груди. Фаско позвонил на рассвете. Шоу как раз проходила по Бруклинскому мосту, который хотела навсегда стереть из своей памяти, когда телефон в её заднем кармане неприятно завибрировал. Она хотела сбросить вызов и выбросить телефон в Аппер Бэй, но не хотела иметь дело с ноющим Лайонелом в будущем, поэтому лишь покрепче стиснула зубы, нажимая на кнопку ответа. — Почему я сейчас еду на вызов о стрельбе по твоему адресу? — Его скрипучий голос показался Шоу слишком громким в тишине спящего квартала. — Наверное, потому что это твоя работа. — Я не могу вечно покрывать вас, — Фаско звучал почти возмущённо. — Тебя. Шоу лишь благоразумно промолчала. — Самин, — неожиданно мягко продолжил он с тихим вздохом, а женщине захотелось заорать, заставить его заткнуться и никогда в жизни больше не произносить её имя. Только один человек имел на это право, но теперь это не важно. — Я тоже терял близких и я понимаю, что ты чувствуешь… Ну, её телефон всё-таки улетает в реку. Она не хотела иметь дело с его жалостью, она не могла слышать ничего подобного в свой адрес. Фаско ошибается. Он понятия не имеет, что она чувствует, потому что, на самом деле, она не чувствует ничего.  Всё вокруг просто становится серым. Шоу всю жизнь жила без цвета, без звука, так что снова привыкнуть к этому не составит особого труда. Будет ли она отрицать, что Рут что-то для неё значила? Возможно. Будет ли она отрицать, что после её смерти всё вновь стало похоже на старый немой фильм? Нет. Шоу позволила себе прибавить громкость ровно на неделю. Это были спокойные семь дней с грязной посудой, второй зубной щёткой в ванной, ленивыми часами в кровати на мятых простынях и необходимостью готовить на двоих. Эта неделя не была лёгкой. Шоу всё ещё не отошла от Симуляций и каждую ночь просыпалась с зажатым под подушкой пистолетом, а Рут стоически помогала ей пройти через это, никогда не переходя границы личного пространства. Одна чёртова неделя позволила им выстроить свою симфонию, такую красивую и спокойную; Шоу не хочет признаваться самой себе, что это были самые доверительные семь дней за всю её сознательную жизнь. И в один момент она всё потеряла. А некоторые вещи не терпят вторых попыток. Сейчас она старалась не думать ни о чем, вдыхая запах тихой майской ночи и наблюдая за розовеющим горизонтом: её мысли всё равно рано или поздно возвращались в морг, к этому тощему мёртвому телу. С восходом солнца начнётся новый день. Новый номер. Новые жизни, новые смерти. Новые патроны в её пистолете. Шоу не из тех, кто живёт прошлым. Слишком много жизней она забрала, чтобы оглядываться назад без отчужденного страха, и чем старше она становилась, тем меньше её это волновало. Это просто очередной труп за её спиной, а жить с этим Шоу успела научиться за долгую службу в АНБ и Морской пехоте. Её покойный отец всегда говорил ей прятать свои чувства в маленькие коробочки и складывать в самые отдалённые уголки сердца. «Не дай людям ранить тебя, Сэм». Кажется, она зашла настолько далеко, что и сама потеряла к ним дорогу. Легко было ничего не чувствовать, когда твой спектр ограничивался чувством голода, но теперь всё стало как-то иначе, как-то сложнее. Перед глазами неожиданно всплывает знакомый пейзаж Чайна-тауна. Шоу, бесцельно ковыляя по Нью-Йорку, прошла намного больше, чем могла себе представить, а значит старая травма колена очень скоро будет ныть и доставлять много хлопот. Их станция метро. Шоу не спускалась сюда с того момента, как вернулась в город, но что останавливает её сейчас? Если это Симуляция, то она отвратительно правдоподобная, если это реальность, то она смехотворно искусственная. Какая уже разница? Женщина просто устала бороться за себя, за кого-то, за мнимые «хорошие» цели. Слой пыли в два раза больше, чем она помнила, всё тот же запах сырости, те же гудящие компьютеры Финча на столе и криво припрятанная винтовка Джона под вагоном.Всё выглядело таким родным и в то же время таким далёким. Инстинкты Шоу всегда работали быстрее нее, когда она заметила небольшое изменение в более жилой части станции: что-то пурпурно-фиолетовое, плюшевое, такое контрастное по сравнению с серой плесенью на стенах. Эта комната была пристанищем для Шоу и Джона, когда они возвращались с заданий настолько вымотанными, что не могли ступить и шагу — Финч даже купил сюда кровать и шкаф для медикаментов. Вместо них здесь теперь односпальная кровать с ярко-фиолетовым покрывалом сверху, такого же цвета стены и этот уродливый пушистый ковёр под ногами. Комната Рут. Место, где она жила, когда весь мир обернулся против неё и даже Машина отказалась помочь. Шоу со стуком кидает ноутбук на прикроватную тумбочку. Ей снова пять, она снова видит покорёженную машину и своего мёртвого отца на переднем сидении. Запах гари и бензина бьёт в нос, когда мир перед глазами наконец прекращает вращаться, и боль в груди эхом отдаётся по всему телу. Чуть позже доктор скажет маленькой Самин, что несколько её рёбер оказались поломаны от резкого удара ремня безопасности, но тогда это было не важно. Она хотела есть и спать, а доблестный пожарный почему-то не разрешал ей сделать ни того, ни другого, пока они не разрежут автомобиль и не отнесут её к парамедикам. Самин не понимала значение смерти и так же не могла понять, почему все вокруг ждут от неё каких-то слёз или криков. Она просто была голодна. Сидя в этой смехотворно-фиолетовой комнате, Шоу опять не чувствовала ничего. Иногда людей, которые тебе небезразличны, могут просто отобрать, убить, уничтожить. Это жизнь и кому как не Шоу, бывшей оперативнице разведки, знать про неожиданность своей кончины. Смерть, сука, штука непунктуальная. И сколько бы Шоу не хотела сказать, как бы отчаянно не хотела вернуть время назад и не отпускать Рут без подкрепления, это всё уже не важно. Потому что Рут, чёрт её подери, мертва и Шоу не может избавиться от грызущего ощущения, что какая-то её часть захоронена вместе с ней на глубине шести футов.