***
Сухо просто поднимает взгляд — красное пятно, оказывающееся яблоком, бросается в глаза быстрее, чем толпа прихожан, рванувшая (он никогда не мог сравнить это ни с чем, кроме беспокойных волн, прорывающих дамбу) внутрь, чтобы поскорее занять лавки ближе к кафедре. Яблоко в церкви — не то чтобы к добру, если учитывать, с чего конкретно начался Мир, и Сухо молча, цепляясь за него, как за спасательный канат, провожает взглядом до самого подножья кафедры, пока, наконец, не замечает, что яблоко — не единственное, что здесь сходится с вписанным в толмуды каноном. Чужие глаза из-за ореола угольно-черных ресниц смотрят прямо и с такой насмешкой, расплесканной по обсидиановой тьме радужки, что у Сухо под ребрами сводит тугой тревожной удавкой, заставляющей от жара оттягивать воротник рубашки и сглатывать в неловкости, улыбаясь каким-то дамам, упакованным сверху до низу в ажурные платки, как будто эта ткань может подарить им невинность заново. Открывая Библию, выученную наизусть, Сухо знает, что в церкви нет ни одного святого. Кроме, может быть, этого Змея, пожирающего его глазами вместе с яблоком, от которого к концу первой страницы остаётся только россыпь коричневых косточек, падающих на стертые от времени половицы с негромким стуком. Он, по крайней мере, свят в своей вере в абсолютную тьму, которой пропитан сам и с которой рука об руку идет — ползет, просачивается, если точнее, — через века, через столетия, и Сухо улыбается коротко и совсем не набожно, когда переворачивает страницу. Змей ошибается, если думает, что способен выполнить тысячную из своих миссий — частей одной бесконечности — здесь. В церкви всё ещё нет святых. Прижимая к себе чужое тело в маленькой комнатушке за церковью спустя пару часов, впечатывая его в скрипящие от вздохов выбеленные стенки посреди опускающихся через маленькое аккуратное окошко сумерек, Сухо выцеловывает по чужим припухлым и покрасневшим от укусов губам одно слово: «ГРЕХ», — и ласкает разгоряченную золотистую кожу под ладонями без капли раскаяния. Кай — в этой жизни запретное слово на букву короче — ластится в руки, строя из себя совращенного грешника, ломающегося в пояснице от обжигающих прикосновений к влажной от испарины коже, и, пряча в сгибе плеча лицо, сведенное судорогой наслаждения, улыбается одними глазами, тьма в которых разрастается до размеров вселенной. Сухо, выбивая из него стелющийся дрожью стон, улыбается в ответ и щурится на бликующее в гранатовом закате божье распятие. Он отпустит себе этот грех завтра. Кай ухмыляется, закрывая ему глаза.***