Окна в сад

В комнате полумрак, за окнами метель. Только потрескивание углей нарушает сонную тишину дома. Мэй Чансу бросает в жаровню очередную дощечку, и та занимается быстро, как хворост, — огонь вспыхивает, обдавая лицо коротким торжествующим теплом. Дело движется к завершению, но успех еще зыбок, и терять бдительность нельзя. Холодно. Поправив на плечах одеяло, Мэй Чансу протягивает окоченевшие руки к жаровне. От нее пахнет костром, от окон — снежной стынью, и вместе это — едва ощутимый дух беды, дремлющей в прошлом, как сытый зверь. Заботы настоящего отступают, жмутся по углам, зимняя ночь кажется бескрайней, океаном разлившейся во времени, и Мэй Чансу чувствует, что трескается, как перемороженная слива. Привычно острой, резкой болью в сердце отзывается Линь Шу. Он жаден и нетерпелив, будто ему все еще девятнадцать. Он мечтает о невозможном. Но Линь Шу больше нет. Тому, что от него осталось, суждено вернуться только на время — так вспыхивает закатным алым недогоревший уголек, чтобы тут же почернеть и потухнуть. Как много снега в этом году. Какое необычное переживание — подсчитывать количество снега на тринадцатый год после собственной смерти. Когда раздается звук колокольчика, Мэй Чансу вздрагивает. Он не готов. Он чувствует надлом, трещину в идеальной, тщательно возведенной конструкции себя. Такие трещины, сочащиеся жизнью пополам с ядом, открываются, как недолеченные раны, только глубокими зимними ночами, когда кажется, что солнце никогда не взойдет. Есть, однако, вероятность, что что-то случилось. Мэй Чансу выдыхает и тяжело встает, оставив одеяло на циновке. Он беззвучно отодвигает стеллаж, скрывающий тайный ход. Первое, что бросается в глаза: шея у принца обнажена, в проеме домашнего ханьфу уязвимо белеют ключицы. Принц такой же как всегда: высокий, сильный, с царственной осанкой и упрямым подбородком, но глаза у него растерянные и горячие, как пожар в императорском дворце. Спрятать это он не умеет. Всегда был такой: слишком открытый, настежь распахнутый, слишком прямой и честный. Чему-то, что черной горелой болью сочится из трещины в Мэй Чансу, хочется знать, так ли горяча кожа принца, как его взгляд. Кажется, поднеси к нему руку — и больше никогда не почувствуешь холод. Мэй Чансу обдумывает идею расположить принца с семью жемчужинами, будущего императора, в центре комнаты вместо жаровни, и не может сдержать улыбки. Брови принца сходятся над переносицей. — Чему вы смеетесь? — спрашивает он с подозрением. — Я рад видеть ваше высочество, — искренне отзывается Мэй Чансу и отступает, пропуская принца в комнату. — Что вас привело? Принц проходит внутрь, ставит свечу на полку, неуверенно топчется. Выглядывает в окно, где дикий сад утопает в снегу. Его губы упрямо сжаты. Он то ли недоволен чем-то, то ли смущен. — Я не разбудил вас, господин Су? — спрашивает он вместо ответа. — Я только что закончил разбирать бумаги, — Мэй Чансу смотрит на принца с любопытством. Уже ясно, что вестей о происшествиях во дворце или в городе не будет. Принц пришел по личным причинам. — Вы ведь недавно болели, — с упреком говорит принц. — Разве вам не следует больше отдыхать? — Действительно. Я непременно воспользуюсь советом вашего высочества, — с легкой насмешкой говорит Мэй Чансу тому, кто только что вломился в комнаты человека, которому стоит больше отдыхать, среди ночи. Принц поднимает взгляд. — Недавно вы назвали меня Цзинъянь, — говорит он почти требовательно. — Я был взволнован, — Мэй Чансу склоняет голову. — И позволил себе недопустимую фамильярность. Надеюсь на ваше понимание. Принц фыркает. Он кажется разочарованным. — Простите, что ворвался к вам в такой час, — он извиняется, но тон такой, будто обвиняет. — Мне приснилось... Впрочем, чепуха. Я видел сон, который меня взволновал. Я поступил импульсивно. Как будто он когда-то поступал иначе. У Мэй Чансу эта мысль вызывает озабоченность, у Линь Шу — ничего кроме тягучей, как мед, нежности. Трудно, но стоит прекратить эту сцену, пока происходящее не зашло туда, откуда его потом не вывести. — В любое время дня и ночи я рад визитам вашего высочества, — демонстративно ровно говорит он и сгибается в угодливом полупоклоне. Цзинъянь снова фыркает, на этот раз с нескрываемой неприязнью, — всегда ненавидел придворную фальшь. Смотрит с досадой, зияя возмутительно голой шеей. Богам известно почему, но он пришел сюда с открытым сердцем, ища близости. Он одинок. Необходимо это учитывать. — Что ж, значит... — говорит принц холодно. — Доброй ночи, господин Су. Мэй Чансу привычно, как корреспонденцию, перехватывает в себе порыв удержать его, выдумать тему для безотлагательного разговора, найти способ прожить еще хотя бы минуту, глядя в это упрямое, чересчур знакомое лицо. — Доброй ночи, ваше высочество, — кланяется он. Цзинъянь не соблюдает этикет — хватает свечу и стремительно выходит в темноту коридора. Вид у него растерянный и почти оскорбленный. Мэй Чансу устало закрывает дверь. Холодно.