Надвигается беда

Санеми бьет с небольшим размахом, умело выбирая точку удара - под костяшками лопается губа, с мерзким звуком хрустит зуб. Он бесцеремонно лезет в окровавленный рот и, скользя пальцами в алой слюне, доламывает клык, выдирает его. Рассматривает белый острый зуб, нахмурившись, и тут же выбрасывает за спину, будто не стоящий внимания. Перехватывает второй ладонью под челюстью поудобнее и замахивается еще раз. Парой ударов он выбивает и второй клык, симметрично первому. Правда, первый уже начинает отрастать, Санеми сует палец к влажной десне и чувствует острое навершие лезущего зуба. Генья под ним воет от боли и пытается вырваться, но держит Санеми крепко, придавливая его всем весом. - В это ты решил превратиться? - зло спрашивает он, показывая ему второй клык. Кровь на руках начинает запекаться, пальцы мерзко липнут друг к другу. Генья не отвечает, щурит опасно глаза. Склеры у него черные, зрачки будто красные булавочные головки. Санеми прихватывает его за запястья, прижимая их возле головы, прослеживает взглядом, как брат скашивает глаза в сторону, там, где совсем рядом с ними скребут беспомощно когти. Кусок руки спазматически дергается, но, пригвожденный к земле лезвием вакидзаси, никуда не денется. Само тело Санеми умело привязал в ближайшем лесу - с рассветом тварь рассыплется пеплом, но пока вдоволь настрадается от пропитанных глицинией веревок. Этот трюк он до совершенства отработал пока охотился на демонов сам по себе, знать не зная об Истребителях и клинках ничирин. Санеми отпускает руки Геньи, и тот тут же упирается ладонями ему в бедра, но даже не пытается скинуть брата с себя. Скорее, безмолвно просит пощады. Этого он не дождется. Санеми придерживает дергающуюся руку демона одной ладонью, пока вырезает мясистый кусок с предплечья вакидзаси, которым потом снова прибивает конечность к земле. Алый ошметок в его ладони истекает кровью, и он видит, как Генья пытается отвести глаза. - Ну что же ты? - едва сдерживая ярость в голосе, спрашивает Санеми. - Не проголодался еще? Он силой открывает Генье рот, будто крюком поддевая нижнюю челюсть большим пальцем, запихивает ему между зубов сырое мясо, пачкая окровавленный рот Геньи еще и демонской кровью. Генья отворачивается и пытается вырвать подбородок из пальцев брата, но хватка у Санеми железная. Он проталкивает кусок демонской плоти между острых зубов и с силой давит на нижнюю челюсть, заставляя проглотить. Генья прикусывает ему пальцы - клыкастая пасть на удивление аккуратно смыкается на его разбитых костяшках, острые кромки зубов даже не ранят кожу, только впиваются, чтобы обездвижить. Санеми упирается свободным большим пальцем ему под подбородок. - Пусти, - угрожающе говорит он. Не то, чтобы он думал, что Генья ему руку эту отгрызет. Генья его даже не укусит, уж в чем чем, а в этом он уверен. Санеми Шинадзугаву люди не любят - многие даже ненавидят, об этом он заботится тщательно. Трудится, не покладая рук, прилагает все усилия, чтобы никому в голову не пришло ничего, кроме того, чтоб обходить его стороной. Все так и делают, к его облегчению. Все, кроме Геньи. Генья его любит, дурак. Рот у него горячий и мокрый от крови. Генья сглатывает тяжело кусок мяса, что он засунул ему в горло, морщится, а потом - проходится влажно языком по его пальцам. Санеми выдергивает руку из чужого рта. Становится тихо, слишком тихо, так, что слышно только его хриплое дыхание. Генья закрывает глаза и шепчет что-то под нос - чертовы амида сутры Гёмея. Лицо его, изрытое потемневшими венами из-за формы демона, постепенно разглаживается, успокаиваясь, только брови так и остаются страдальчески заломанными. - Закончил со стишками своими? - зло спрашивает Санеми, награждая его оплеухой. Санеми не верит ни в перерождения, ни в загробную жизнь, ни в весь этот бубнеж с сутрами. После смерти его не ждет ничего. Если в жизни он всего лишился, с какой стати что-то ему достанется после? Он встаёт почти поспешно, вытирая мокрые руки о темную ткань формы. - Поднимайся, - резко говорит он. Генья слушается - конечно же, блядь, он слушается - быстро встает на ноги, даже не пытаясь отряхнуться, становится лицом к лицу, слишком уж близко, пахнет от него свежей кровью и сырым мясом, пахнет демоном, и Санеми по отточенной годами привычке напрягается - только вот запах никак не вяжется с лицом брата и несчастным, почти просящим выражением. Стоя лицом к лицу видно, как Генья вымахал - он даже чуть выше Санеми, едва-едва, но все же взгляд приходиться слегка поднимать. Он помнит Генью, когда тот ему едва до колена доставал, а теперь гляди ты. Когда он успел вырасти? Когда был с другими людьми. Когда Химеджима его учил. Когда Убуяшики принимал его в Истребители. Когда рядом был кто угодно, кроме него самого. Санеми чувствует, как горло перехватывает - было бы куда легче, если бы Генья его просто ненавидел. Если бы смотрел на него исподлобья, с угрозой на лице. И Санеми пытается, черт возьми, он пытается как может, вызвать эту ненависть, это отвращение, чтобы Генья держался подальше от него, подальше от Истребителей, чтобы сплевывал, когда слышал это имя. Не выходит, почему-то. Глаза у Геньи черные, страшные, выражение лица отчаянное, когда он, качнувшись вперед, тычется ему в лицо окровавленным ртом. Клыки уже отросли, царапаются, цепляются за нижнюю губу. Он чуть горбится, наклонившись, и Санеми давит ему на плечи бессознательно, по памяти пытаясь вернуть то время, когда брат еще смотрел на него снизу вверх. Генья истолковывает это не так - под нажимом ладони он опускается на колени, не отрывая взгляда, задирает лицо, глядя в глаза. Санеми будто бьют под дых, пальцы спазматически сжимаются на черной форме Геньи. Ему приходится приложить усилие, чтобы разжать их - он проводит ладонью по отрастающему ежику на бритых висках, запускает пятерню в волосы на макушке, тянет до боли. Генья шумно выпускает воздух через зубы, послушно наклоняя голову в сторону за тянущей рукой. Склеры глаз у него белые, а зубы ровные, человеческие. Он не отрывает взгляда, пока расстегивает белый кожаный ремень трясущимися пальцами. Санеми думает, что ему надо оттолкнуть эти пальцы, вмазать Генье хорошенько и выбить еще парочку зубов - все равно отрастут, сделать что угодно, хоть бы и покалечить, чтобы его исключили из Истребителей, чтобы брат был так далеко от него, как только возможно. Санеми думает, надо бы его самого прирезать из жалости, как бешеного пса. Он пропускает большой палец Генье за щеку, обводит подушечкой влажную тупую кромку зубов, придерживает челюсть так широко открытой, как ему надо. Если загробной жизни нет, то и ада ведь не существует, так ведь? Санеми очень надеется, что хотя бы для него он будет.