Надвигается беда

Шрамы Санеми давно не считает. Какие-то раны заживают начисто, какие-то остаются уродливыми рытвинами на его теле. Очередной на этот раз появляется на лице, широкая неряшливая рана, идущая от уголка рта к скуле, он недооценил демона и тот успел ухватиться когтями ему за щеку, будто крюком. От демона осталась лишь горстка пыли, да бугристый след заживающего рубца. Одним больше, одним меньше - подумаешь. Никто не замечает новый. Кроме Томиоки. Обычно безэмоциональный и безразличный, он будто бы спотыкается взглядом о лицо Санеми и кривой шрам у рта, пялится и пялится, не отрывая глаз. Глаза у Томиоки синие, почти темные, как вода на глубоководье. Обычно он смотрит, будто через тебя - Санеми это страшно раздражает. Еще его так же раздражает лицо Томиоки - гладкое, без единой отметины, кожа ровная и белая, нежная, как у девки. Он знает, что Томиока хороший мечник, приходится это признать, но быть не может, чтобы его ни разу не задели. Где он прячет свои шрамы, под своим дурацким половинчатым хаори? Он снова ловит отрешенный взгляд, и раздражение поднимается в нем волной, путая мысли. - Чего пялишься? - с угрозой говорит он. - Есть что сказать, Томиока? Гию молчит, глядя на него с этим самым пустым выражением лица, которое так бесит Санеми. Он только чуть пожимает плечами и пытается обойти его. У Санеми чуть не перехватывает горло от ярости, он сжимает край цветного хаори в кулаке, почти разворачивая Гию к себе. - Ты что же, думаешь, что ты лучше меня? - Нет, - просто отвечает Гию. - Что у вас уже снова случилось? - обманчиво-мягко говорит вездесущая Шинобу. В переводе с ее елейной интонации, это означает, что оба должны сейчас же заткнуться и оставить друг друга в покое. Что у них случилось - да ничего, все как обычно: порой натыкающийся друг на друга взгляд на очередном собрании Хашира, тычок плечом, поджатые губы. Пару раз их разнимали - вернее, Санеми оттаскивали, пока Томиока или сплевывал кровь, или потирал костяшки, но сейчас у них натянутое как струна, напряженное затишье. Заденешь один камешек - жди ебаной лавины. Свои шрамы, в отличие от Томиоки, Санеми носит напоказ. Чтобы никто не вздумал искать еще какие-то, которые он держит внутри. Только вот под отрешенным темно-синим взглядом Санеми чувствует, будто его вскрывают сверху донизу, едва ли не выворачивают кишками наружу, всеми демонами, что он спрятал внутри. Сильно бы помогло отвлечься, если бы ему выдался шанс раскрасить фарфоровое личико Томиоки кровоподтеками - но Кодекс Истребителей, бла-бла. Санеми хер ложил на Кодекс Истребителей, но Ояката-сама просил его не лезть в драку со Столпами, и это, пожалуй, единственное, что сдерживает его. Тем лучше, когда сам же Ояката-сама просит поспарринговаться в поисках меток. Любой из Столпов будет хорошим противником, который позволит спустить пар, вложить свое раздражение в драку и выплеснуть ярость, так что Санеми даже рад, что придется видеть Хашира на регулярной основе. И кто же заявляется к нему на порог - ебаный Водяной Столп, Гию, мать его, Томиока. По правде говоря, Санеми думает, что он над ним издевается. После долгого и тяжелого боя, который они заканчивают, только потому что в щепки размололи тренировочные катаны, мысль эта затихает. И возвращается снова в полной мере, когда Томиока вцепляется ему в волосы до боли, пока он целует - нет, скорее кусает - подставленные губы. Санеми сдергивает с него дурацкую двухцветную тряпку почти что с яростью, не заботится о целостности пуговиц на форме, когда дерет их нетерпеливыми пальцами. Под черной тканью Томиока молочно-белый, тело у него хоть и мускулисто-жилистое, но изящное, будто выточенное из кости. Узую надо было взять его с собой в Квартал Красных Фонарей. Ойран из него вышла бы отменная. По сравнению с ним Санеми чувствует себя грубо вытесанной из дерева поделкой, широкоплечий, изрезанный бугристыми рубцами, которые уродуют его с ног до головы. В одном он оказывается прав - свои шрамы Гию действительно прячет под своим хаори. Такие же болезненно-белые, как и он сам, они вьются тонкой вязью по рукам, по ровной груди, по плоскому животу. Санеми хочет проследить каждый из них своими огрубевшими от меча пальцами, своими чуть косящими на сторону из-за свежего шрама растрескавшимися губами. Он хочет его испортить, разбить, уничтожить. Убрать это отрешенное выражение с его лица, добавить алого на белое полотнище кожи. - Нравится новый шрам мой, Томиока? - издевательски спрашивает Санеми, лишь бы хоть как-то оправдать свой отчаянно шарящий по нему взгляд. Он попадает, наконец, в точку. Гию видимо напрягается, сжимая губы в одну тонкую линию. - Уложить тебя на спину, чтоб ты мог видеть мое лицо? - в запале продолжает Санеми. - Мог поднять руку и представить кого-то еще? - Заткнись, - резко обрывает его Томиока. Ого, это что-то новенькое. - О, так я прав? Тогда может все таки загнуть тебя над столом, чтобы не мешать тебе думать? - Шиназугава, - голос у Гию ледяной. - Закрой рот. Первый раз за все время знакомства Санеми видит его в ярости, зрелище прекрасное, будто ревущие волны на растревоженном море. Он ловит себя на этих мыслях и злится еще больше. Следы от пальцев - его пальцев - остаются красными отметинами, и Санеми чувствует мстительное удовлетворение. Он все таки утыкает Томиоку лицом вниз, наматывает на кулак рассыпавшиеся черные волосы. Тяжело сглатывает, глядя на темные пряди между своих пальцев - имеет ли он какое-то право попрекать Томиоку, если сам едва в руках себя держит? Он заламывает Гию руку за спину чуть не до хруста, только вот больно почему-то ему самому, от кусачего холода, расплывающегося из-под ребер, будто бы внутри открывается и начинает кровить старая, уже зарубцевавшаяся рана. Он-то оставит новых отметин, которые Томиока все так же спрячет под своим хаори, как и все свои шрамы до этого, только вот что ему самому делать с тем, что расходится у него внутри.