Надвигается беда

Первым ударом он сносит ему нижнюю половину лица, начисто. Алая клякса крови стекает по стене неровными брызгами. Дома даже не поводит бровью, рассеянно подносит ладонь к лицу, будто пытаясь по памяти потереть подбородок, пачкает свои длинные изящные пальцы в крови. Ошметки кожи и осколки костей в красном зеве раны смотрятся удивительным контрастом по сравнению с его абсолютно спокойным взглядом. Он регенерирует за пару мгновений, будто бы и не было страшной раны на месте его рта - о ней теперь напоминает только пропитавшийся кровью высокий ворот. Он изгибает губы в очаровательной улыбке, обнажая острые клыки. - Чем я обязан такому чудному визиту? - голос у Домы мягкий, вкрадчивый. Он сжимает пальцы на предплечье Аказы сильнее, так, что слышен хруст кости. Регенерация справляется с этим мгновенно, но куда хуже то, что выкрутиться из железной хватки не выходит, сколько бы Аказа не вырывался. Он бьет свободной рукой, снова целя в лицо, задевает когтями шею, артериальная кровь красит ему ладонь. Дома хихикает и раскрывает свой веер, наточенное до состояния бритвы золото рассекает воздух с тонким свистом. Удар, уклонение, еще удар - и он снова вцепляется в руку Аказы, отшатнувшись от удара, с силой вдавливает его в стену, прижимая горло. У Домы чудные радужные глаза, переливчато-медовые гладкие волосы, идеальная, без единого изъяна кожа, черты лица, будто у статуи - ровный нос, высокие скулы, красиво очерченные губы. Гребаное совершенство, золотой божок на алтаре. Аказа думает, что если бы ад существовал, выглядел бы он точно как Дома. От него несет убоиной, и от запаха крови Аказу ведет. Дома сожрал кого-то совсем недавно, кровь внутри сохранилась почти нетронутой, лишь слегка отравленной его собственной. Он убирает руку с шеи и запускает когти Аказе в щеки, силой открывает ему челюсть, раздирая жевательные мышцы. Больно чертовски, но Аказа даже не обращает внимания - куда больнее от того, что чужие когти так и остаются в нем, не давая мышцам регенерировать. Он дышит широко открытым ртом, хрипло из-за восстанавливающегося горла. Дома успевает одарить его очередной своей мерзкой улыбочкой и наклоняется совсем близко, накрывает его губы своими. А потом Аказа чувствует кровь. Маречи, пряная и соленая, тяжело оседает на языке. Совсем еще свежая, теплая - с едва слышной примесью крови самого Домы, горькой и вяжущей рот. Он пытается сдержаться, но инстинкт заставляет его тело, потревоженное регенерацией, тянуться вперед, требовать еще - Дома хихикает ему в рот и чуть поворачивает голову, просовывает между клыков язык, поит и поит его свежей кровью, скользя по губам и кромке зубов. Когда первый прилив жажды отходит на задний план, снимая с него тяжелый дурман желания, он внезапно осознает то, что понял сразу, но был слишком отвлечен, чтобы сформировать мысль. Кровь, которой его поит Дома - женская. Какой же ей еще быть, если жрет он только женщин, молодых и красивых. Ярость застилает ему глаза алой пеленой, и Аказа воет через зубы - злость придает ему сил, и он отпихивает от себя Дому, мощным ударом проламывая ему ребра, на излете цепляет пятерней, раскраивая когтями живот. Дома отскакивает и изящно приземляется, с сожалением оглядывает испорченную одежду, дорогущий шелк пропорот и залит кровью. - Я тебя убью, - сообщает ему Аказа, сжимая руки в кулаки. Дома ухмыляется, красивые губы его влажно блестят от темной крови. - Право крови? - с ленцой в голосе спрашивает он. - Как скучно. Аказа колеблется с ответом. Три первых Высших Луны стоят на своих местах почти сотню лет, неизменные. За это время Аказа дважды заявлял право крови на место Домы - и дважды проигрывал. Ему наплевать на иерархию среди высших, он бы так же преданно служил и Шестой Луной, но господин захотел, чтобы он пробился до своего места, и он выполнил поручение, порвал глотку всем, кто занимал место выше, но оказался слабее него. Звание Второй Луны ему точно также не нужно. Аказа просто хочет, чтобы Дома сдох. Если ты заявляешь свои права на место высшей Луны, попасть на него ты можешь только через труп предшественника. Если же ты замахнулся на кусок, который тебе не по зубам, убивать тебя необязательно - правда, никто из тех, на чье место ты покусился, даже не подумают оставить тебя в живых. Кроме Домы, конечно. Иногда Аказа думает, что будь на его месте кто-то другой, эта мразь бы стерла его в порошок еще при первой попытке. Его самого Дома оставляет в живых, уже второй раз. Зачем - непонятно. Наверное, слишком нравится тыкать Аказе в лицо тем, что он жив по его только милости. Будто бы не он распинал, ломал, раздирал и вбивал его в землю в их прошлых стычках. Аказа силен, очень силен. Место Третьей Высшей Луны за ним уже почти полстолетия, господин почти всегда доверяет именно ему разобраться с зарвавшимися Столпами. Только вот Дома сильнее - пока что оказывался сильнее, по крайней мере. Стоит ли ему пытаться третий раз? Удастся ли ему хотя ли смертью смыть позор, если он снова проиграет? Дома лучезарно улыбается ему и раскрывает свои веера. Кончик языка его ловко проходится по нижней губе, собирая подсыхающую кровь. У самого Аказы губы жжет огнем, от чужой крови, от своей крови, от следов клыков Домы. - Достаточно, - прерывает их негромкий голос. Едва он заходит в помещение, даже воздух будто становится тяжелее, свет фонарей приглушается, темнота в углах становится почти ощутимой. Это чистая, выкристаллизовавшаяся за века злоба - от его присутствия даже у кизуки холодеет внутри и покалывает кончики пальцев. Неосознанно, скорее повинуясь инстинкту древнему, как этот мир, который гонит живое прочь от смерти, даже если они и демоны. Кокушибо, великая Первая Луна. - Дружеская беседа, - с фальшивым участием говорит Дома. Улыбка его превращается скорее в оскал. Аказа знает, что Дома хочет место Первой Луны - быть в чем-то вторым для него невыносимо. Только вот Кокушибо ему не победить, это он точно знает, и осознание это остается у Аказы мстительным удовлетворением. Кокушибо молчит, фасеточные глаза его не мигают. Он говорил не с Домой, а с Аказой. - Займитесь делом, - а вот это уже обращение к Доме. Под тяжелым взглядом трех пар глаз взбудораженность от боя утихает, кровь успокаивается. Аказа чуть склоняет голову в уважительном жесте, расслабляет сжатые в кулаки пальцы. - Мы продолжим позже, - говорит Дома с издевательским полупоклоном. Веера его схлопываются с легким звоном.