Вместе встретим будущее

      В ту ночь в пабе они разговорились поразительно хорошо.       Признаться, Фриск сама от себя не ожидала, что умеет так разговаривать. Было ли дело в том, что Чарльз Аллен, как он в итоге представился, оказался приятным и лёгким в общении, или в её собственном таланте, раскрыть который прежде недоставало способностей, она не знала. Но знала совершенно точно, что и в будущем будет частенько заглядывать к нему на чай, если всё сложится хорошо.       Каково же было её удивление, когда он буквально среди ночи пригласил её в гости. Не привыкшая к чужим домам, Фриск совершенно опешила от этого предложения. Возможно, и она это чувствовала, ей следовало испугаться. Хотя бы для приличия или даже для себя, для того, чтобы запустить застоявшийся механизм самосохранения. Однако Фриск, словно маленький ребёнок, который внезапно посреди игры с бабочками на полянке наткнулся на тёмную пещеру, слепо, со всей присущей ей иногда глупостью, ринулась вперёд, навстречу судьбе.       Застыв на одном месте на какое-то время, она вскоре отмерла и сказала, глядя прямо в уставшие глаза Чарльза, что не против. Голос её являл из себя престранное сочетание абсолютной неуверенности и полной готовности, которую можно охарактеризовать всего лишь одной фразой: «Я не знаю, чтó будет, но будет прикольно».       Лишь только заслышав ответ, собеседник её словно оживился. Он тотчас улыбнулся, взгляд его просветлел.       Добрались быстро. Ничего удивительного в этом и не было, учитывая то, что оба оказались на редкость болтливыми и соскучившимися по активным диалогам.       Принадлежащий Чарльзу дом оказался добротным двухэтажным строением, выдержанным в типичном американском стиле начала двадцатого века, из которого выбивалось лишь одно: архитектура второго этажа, что являлся крышей террасе и стоял на колоннах белого кирпича по обе стороны деревянной площадки, была наглядным образцом прусской стены.       Увлечённость проектировщика фахверковой конструкцией нашла своё применение только здесь. Это было особенно заметно, если взглянуть в любую другую сторону. Все остальные строения выглядели бревенчатыми толстяками, аккуратными и приятными глазу, правда совершенно одинаковыми. А этот дом сильно отличался от прочих в округе.       Это была северо-западная окраина Сноудина, тихое и забытое место, от которого было рукой подать до реки. Однако до центра города дом отстоял на приличном для этих мест расстоянии: пешего ходу от него до площади было около двадцати минут.       Фриск приостановилась тогда перед входом, чтобы как следует разглядеть дом. Она любила архитектуру, необычные здания впечатляли её, заставляли задуматься о тех, кто в них проживает, как они находят своё жилище, почему выбрали именно этот стиль. В конце концов любой дом может что-нибудь рассказать о своём хозяине.       Однако, что чрезвычайно разочаровывало её, далеко не многие считали своим долгом привносить в жизнь хоть какие-нибудь изменения, оправдываясь нехваткой времени, отсутствием сил, творческих способностей или желания, утверждая, что дом ведь не холст, его нельзя по собственному усмотрению менять. Возможно, соглашалась Фриск, это было справедливо для многоэтажных и многоквартирных домов, в тех странах, где любая самодеятельность строго пресекалась. Но у неё на уме всегда крутилась одна справедливая фраза, которая перечёркивала всё, что было сказано ранее. Тот, кто хочет, ищет возможности, тот же, кто не хочет, ищет оправдания.       В конце концов если стены — твой неприкосновенный храм, то вокруг (хотя это, опять же, справедливо не для всех) есть дворик, в котором можно было всецело насладиться творческим всевластием. А если не было и дворика, то на усмотрение жильца всегда оставалась его собственная квартира. Будь то хоть комната или небольшой уголок, всегда есть возможность использовать пространство максимально лаконично и красиво. В любимом месте, где всё заточено под тебя и под твои вкусы, и жить приятнее.       На Поверхности Фриск жила в маленьком секционном доме, в длинном ряду точно таких же, поэтому тот, который принадлежал её семье, не отличался необычностью изначально. Но родители оба были художниками (мать по образованию, отец же просто любил творчество), артистами, поэтому во дворе находилось место и небольшим качелям, и бассейну (в те годы, когда летом было достаточно тепло), и аккуратным клумбам с декоративными дорожками из камней, и специально обустроенному месту для приятных вечерних посиделок.       Возвращаясь обратно в Сноудин, стоит сказать, сколь сильно Фриск восхитилась в те секунды, глядя на необычное строение! Оно выглядело уютно, возможно, где-то внутри её души тогда проснулась ностальгия по тем временам, когда её даже не существовало, но воспоминания о старых фильмах, где главные герои зачастую жили именно в таких домах, давали о себе знать.       Чарльз приветливо пригласил её внутрь.       Спустя несколько часов Фриск ощущала в своей душе странный подъём. Он глубоко засел внутри неё, развязывал язык и превращал её в приятного собеседника. Разговор ладился, в чашках ждал своего часа превосходный чай, а в камине уютно потрескивали поленья, когда Чарльз, на миг задумавшись о чём-то своём, вдруг спросил, откуда она.       Отягощённая проблемами и безудержной тоской, даже несмотря на то, что до отвращения часто рассказывала эту историю себе перед зеркалом, Фриск опустила глаза. Это было то, из-за чего она так беспокоилась. Первый слушатель, первый, кому она должна излить душу.       Страх сковал язык, но она понимала, что, чем дольше молчит, тем хуже для неё обернётся этот рассказ. Поэтому она начала.       — Я была экспериментальным роботом на Поверхности. Признаться честно, оттуда я помню очень мало деталей. Они все… Записаны в памяти моего тела, а я не умею толком ей пользоваться. В общем, если говорить кратко, меня создали, чтобы развлекать людей, — тут Фриск усмехнулась, — по крайней мере именно таковой была изначальная цель эксперимента. В разных уголках мира уже делали человекоподобных роботов, но только в моей стране с этим преуспели достаточно, чтобы создать настолько высокотехнологичный механизм. Мой создатель, великий человек, добродетельный и совершенно не горделивый (его звали Роберт), был одержим идеей искусственного интеллекта, эдакого робота с мозгами, и поэтому с огромной радостью приступил к разработке.       Команда исследователей и учёных бросилась изучать человеческую биологию, чтобы разобраться с тем, как работают мышцы, сухожилия, связки… А самое главное: как применить все знания на практике, перевести их на язык физики и механики. Каждый из них был по-своему великим человеком. На создание одних только чертежей ушли годы, что уж говорить о сборке. Денег это стоило бешеных. Зато результат! Вот уж на что действительно хотелось посмотреть. Презентация была восхитительной. Я видела всё, я была счастлива тоже. Особенно приятно было смотреть, как радуется Роб, он попросил называть его так, когда впервые включил меня. Но это всё прошло. И начались рабочие будни. Для людей это было чудо, а для меня повседневность. Я выполняла простые трюки, запоминала числа, играла с детьми, отвечала на вопросы, меня считали технологическим прорывом.       А потом это закончилось. Правительство посчитало нецелесообразным тратить столько денег на ненужные разработки и вынудило Роба направить свои силы на создание военных технологий, чему он определённо не хотел посвящать свою жизнь: был по натуре своей добряком и пацифистом, потому хотел работать только на благо общества, причём, что важно, общества не только своей страны, но всего мира. В конце концов это его и сгубило, сколь бы парадоксально ни звучало. Не знаю, бывали ли здесь подобные случаи, но у нас они до обидного часты. Когда светлые умы чем-то кому-то неугодны, их… убирают. Не всегда буквально! Вывозят за пределы страны, запирают в тюрьме, в каком-то городе или ещё в чём-нибудь подобном. С Робертом случилось то же самое. Был на окраине моего штата маленький городок. Он был знаменит только тем, что в нём не было практически ничего. Сплошная пустыня, никаких развлечений: кинотеатров, торговых центров, даже ресторанов и кафе, действовала одна школа и одна больница, по крайней мере мне об этом говорили именно в этом ключе.       Как вы понимаете, мне не было разрешено поехать вместе с моим создателем. Я осталась. Не знаю из-за чего, возможно, из-за моего электронного горя, — Фриск горько усмехнулась, — я сбежала. Внешне я похожа на человека, силуэтом уж точно, так что под тёмным капюшоном узнать во мне робота было трудно. Место, где я тогда жила, если можно так сказать, располагалось близко к лесу и к горе. Я, даже если бы и хотела, не смогла бы прийти никуда больше. Кроме как сюда. В округе не так уж много мест, где одинокие и печалящиеся о своей судьбе могла бы найти успокоение.       Фриск подняла голову и взглянула на Чарльза в надежде, что взгляд её будет красноречивее слов. Так и было.       — Я поскользнулась на мокрых камнях около реки. Моё тело водонепроницаемо, а сильное течение принесло меня к водопаду. Вернее, я так думаю, в те мгновения из-за сильного удара я потеряла сознание.       Наверное, следовало бы сказать ещё что-нибудь, помимо этого, но слова застревали в горле, а грусть и страх сковывали сильнее любых цепей.       Придумывая эту историю, Фриск ориентировалась на политическое положение на Поверхности, добавила как можно больше украшений и пафоса, хотя сама прекрасно понимала, что для человека это бы звучало, как детский лепет и фантазии. Как ни странно, зачастую высокие темы поднимаются теми, кто совершенно не умеет их описывать, думала она, специально проделывая то же самое.       Чарльз смотрел в огонь вновь, когда Фриск подняла на него взгляд, ожидая услышать хоть что-нибудь. Внезапно из-за окружившей её тишины чужого дома опасения пронзили её душу. Сердце упало в пятки. Что-то показалось ему ложью? Неужели всё это столь очевидно? Может, какая-то глупая незначительная деталь сдала её с потрохами?       — Это ужасно, — вдруг услышала она. Их взгляды пересеклись на миг, но Фриск было слишком стыдно и страшно, чтобы смотреть дольше, — вся эта история, она… Честно говоря, мне было не по себе. Невероятно печально слышать, сколь многого вам пришлось лишиться из-за глупости высших чинов. Как мне это знакомо! На мою семью тоже легла тяжёлая ладонь халатности и глупости сильных мира сего, — он на миг осёкся, понимая, что совершенно не должен был говорить об этом.       Фриск испугалась этого молчания, не зная, что ей следует делать теперь. Если она и умела хоть сколько-нибудь нормально разговаривать, то утешать и подбадривать у неё точно никогда не получалось. Но что было важнее, она ни за что не хотела бы научиться: для этого требовалось пропустить через себя столько печали и чужого горя, что её душа, и так переполненная собственной тоской, не справилась бы с этим.       Но Чарльз взял себя в руки. По всему его виду было прекрасно понятно, что он не хотел рассказывать о прошлом кому попало, а Фриск, как бы ей не хотелось стать другом каждому, всё же понимала достаточно, чтобы знать, что сейчас она действительно кто попало.       Он продолжил.       — Но это неважно. Сочувствую вам. Вмиг лишиться всего действительно печально, — он вновь погрузился в мысли. — Но, кажется, вам больше нечего терять сейчас?       Фриск насторожилась. Вне всяких сомнений это было правдой, но к чему вели слова Чарльза, она не хотела знать, покуда смысл их казался ей пугающе жутким.       Не получив ответа, он заговорил вновь.       — Ох! Прошу прощения! Вы, кажется, неправильно меня поняли. Я лишь хотел сказать, что вам, наверняка, некуда идти и негде жить.       — Это верно! — ответила Фриск несколько неловко, голос выдал волнение. Но Чарльз лишь улыбнулся.       — Как видите, мой дом не знает недостатка в пространстве, зато приходит в запустение из-за того, что только лишь я один живу в нём. Поэтому предлагаю вам разделить со мной кров.       Фриск уже второй раз за вечер опешила. Она, конечно, практически не сомневалась в честности и наивной искренности Чарльза, но почему-то именно в эти самые секунды в голове её включился злосчастный механизм самосохранения. Или это был страх перед неизведанным?       Она хотела согласиться, ведь именно такой исход событий и был её сокровенной мечтой. А желание не оставаться в одиночестве, уж это точно, одолевало не только её. Но столь быстро, с места в карьер действовать было страшно. Неопределённость душила её, а неловкость поторапливала.       — Я… — Фриск откашлялась, чтобы ровно и чисто произнести следующие слова, — в общем… Хорошо!       Взгляд её полыхал вызовом самой судьбе, что точно заметил и Чарльз. Он усмехнулся.       — Но? Я… Право же, мне неудобно! Если я стану жить у вас, то буду самым настоящим нахлебником. Возможно, не знаю даже, я могу устроиться на работу. Конечно, у меня есть немного денег, но этого не хватит, чтобы оплатить жильё. Мне бы очень хотелось согласиться, но я не могу!       — Не стоит волноваться! — Чарльз встал со своего места и подошёл к чайнику. — Нет никакой необходимости платить мне, считайте это актом милосердия. Однако я понимаю вас. В вашем возрасте мне самому казалось невозможным, чтобы кто-то щедро одаривал меня, в нашем мире, к сожалению, очень многие гонятся в первую очередь за своей выгодой! К тому же ни одна услуга не должна остаться неоплаченной, считал я. По правде говоря, и до сих пор так считаю. Но если вам угодно, и в этом нет никакой проблемы, вы можете оплатить мне иным способом.       Чарльз налил себе ещё чаю и подошёл к камину поближе.       Фриск, кажется, уже знала, что надо сказать.       — Вы ведь работаете в библиотеке, так? — он кивнул, — Тогда я могу помогать вам! Если же это излишне, я устроюсь продавцом хот-догов, — спасибо, Санс, — или курьером, или горничной…       — Но в этом нет нужды!       — Во всяком случае, у меня будут деньги, — Фриск замолчала на мгновение, чтобы перевести дыхание. Вдохновенные монологи отнимали немало сил.       — Если же это действительно столь необходимо… Я давно планировал взять отпуск. К сожалению, в библиотеке никогда не работало много людей, особенно в столь маленькой, как наша, а потому у меня нет помощников.       Фриск откликнулась на предложение с завидной активностью. Чарльзу не пришлось долго думать, его давно посещали многочисленные планы на заветный отпуск, а судьба словно сама направила на него свои очи и одарила неожиданной помощью.       На том и порешили.       Было восемнадцатое сентября. Фриск жила у Чарльза уже четвёртый день, и он обещал быть потрясающим. Сегодня она впервые выйдет на работу одна, покажет, чему научилась за то время, когда была «подмастерьем» библиотекаря.       Глубоко внутри сознания, где-то на незримых подуровнях души щёлкнул переключатель. Он сигнализировал всему телу, что оно должно проснуться прямо сейчас. Электрический импульс прошёлся от самой души до кончиков пальцев, заряжая утренней энергией и пробуждая.       Однако будильник не застал Фриск врасплох. Она улыбнулась тому, что проснулась самостоятельно раньше, чем надо, даже несмотря на то, что легла спать всего пять часов назад. Было просто чудесно и то, что душа не всецело подчинялась телу и могла самостоятельно функционировать. Эта тонкая ниточка соединяла её с осознанием и бытием живого существа.       Продолжая улыбаться и мурлыкая себе под нос привычную утреннюю песню, Фриск накинула на плечи просторную жёлтую кофту — заключительную часть своего наряда. Честно признаться, нарядом это было сложно назвать, так как ничего модного, стильного или хотя бы действительно красивого в нём не было. Но за розовыми стёклами потрясающего настроения она не видела никаких проблем и изъянов в своей одежде. Возможно, так и было, возможно, ей только казалось, будто всё в порядке, однако Фриск была чрезвычайно довольна.       Всё те же чёрные джинсы, пёстрые носки с кактусами (в доме нельзя было ходить в ботинках) и яркая кофта, под которой была спрятана белая футболка с узором в виде дерева — вся одежда не было частью одного образа, а надела её Фриск лишь потому, что желание сочетать между собой детали гардероба превысило желание надеть совсем уж клоунские вещи.       Чтобы убедиться, что жёлтая кофта не кажется лишней («Ну конечно, Фриск, что дальше? Будешь надевать на голову кастрюлю, да на руках ходить, утверждая, что тебе удобно?» — твердила она, наполовину шутя, а наполовину пытаясь доказать себе, что что-то не так), она подошла к зеркалу.       Только осмотрев себя с ног до головы, она слегка дёрнулась от мимолётного испуга: совсем забыла причесаться!       В те времена, когда тело её не состояло из металла и магии, а душа была заточена в оболочке сердца, а не стеклянного контейнера глубоко внутри, Фриск почти не беспокоил внешний вид. Малочисленные друзья и папа не обращали на это внимания, поэтому она могла днями не притрагиваться к расчёске. Однако сейчас она чувствовала: необходимо тратить на себя больше времени, чем прежде.       В конце концов предстоящее ей дело требовало опрятности и аккуратности. Поэтому Фриск, чуть прищурившись, осторожно собрала волосы в хвост и придирчиво осмотрела лицо. Всё было хорошо, поэтому она продолжила собираться.       В маленькой комнате было темно. Уличный свет должны были включить с минуты на минуту, Фриск была почти уверена в этом, хотя давненько не смотрела на часы. Машинально опустив взгляд на скрытое жёлтым рукавом запястье, Фриск с удивлением не обнаружила там их. Хлопнув себя по лбу, раздосадованная от собственной забывчивости, она подошла к столу.       Через мгновение часы — обнаруженный ей когда-то вместе с телом робота, тяжёлый, громоздкий, но красивый механизм, — уже были на руке. Без десяти шесть. Она горделиво улыбнулась. Подвластные контролю Альфис, по всему Подземелью единой вспышкой вскоре зажгутся фонари.       Фриск не хотела этим утром включать свет. Милая настольная лампа, на которой красовалась небольшая наклейка в форме шоколадной печенюшки, осталась нетронутой.       Дело было в давней привычке, оставшейся ещё с Поверхности. Фриск жила прежде в совсем небольшом доме, а в детской крепко спал с утра младший брат, милый озорной ребёнок, по имени Сэм. Его нельзя было ни в коем случае будить, говорил раз за разом папа, он и так плохо спит. Он часто повторял, что следует вести себя тише, собираться с вечера (чему Фриск, увы, так и не научилась) и быстро одеваться по утрам, и выходить из комнаты, где, словно бесценный и святой грааль, спал брат.       Темнота стала привычной её глазу, она смогла понять её, увидеть и почувствовать, как саму себя. В какой-то момент ей в голову пришла одна интересная, возможно, пугающая ассоциация. У самой Фриск на тот момент не раз появлялись мысли, совершенно недостойные доброй и стеснительной девочки, выводящие её из себя и из привычной колеи, мешающие думать и жить.       Тогда она поняла, что это её тьма, в которой нужно обязательно научиться ориентироваться, иначе заблудишься и не найдёшь выход из жутких мыслей, потеряешься в лабиринте собственного сознания. Каждый раз перед сном она думала обо всём, что тревожило её, и искала в своём разуме подходящие ячейки, чтобы упаковать каждую мысль.       А однажды увидела в вещах на стуле чудовище, напомнившее ей об этом. Фриск удивлённо посмотрела тогда на тот стул, собирая в слова то, что вертелось на языке. Темнота в комнате — это темнота в сердце. Если знаешь каждую мысль, то принимаешь её такой, какая она есть, не позволяя ей вырваться вовне, то там она и останется.       Фриск не хотела вспоминать о прошлой жизни, поэтому шла по самому простому пути: пути молчания. Молчали её губы, молчали мысли. Рано или поздно она забудет обо всём плохом.       Фриск ещё раз оглянулась, чтобы посмотреть в зеркало. Кожа робота (кожа ли?) не нуждалась в кремах и мазях, так как не была подобна человеческой, с которой постоянно что-то да случалось. Она усмехнулась, вспоминая, как раньше страдала около зеркала с бесчисленными тюбиками в руках, будучи невероятно прыщавым подростком. Приятно было забыть хотя бы об этой проблеме.       Оглядев ещё раз стол, достаточно вместительного деревянного красавца, Фриск задумчиво нахмурилась, рассуждая, что возьмёт сегодня с собой. Большинство вещей, которые наверняка ей и не пригодятся, лежали именно на этом столе.       Гладкая поверхность его была завалена всевозможными тетрадями и книгами, бесчисленными черновиками, многие из которых были исписаны с десяток раз вдоль и поперёк, пишущими принадлежностями, парой отвёрток и запчастей для тех частей тела, с которыми Фриск уже сумела разобраться. Остальное пространство между ними занимали красивый чёрный степлер, стопки листов широкого формата, цветные клейкие листики и закладки для книг, скрепки, маленькие бумажки для случайных пометок и кружка, самая простая, с высохшим чаем на дне.       При виде неубранной посуды Фриск стало неловко. Поставив её на видное место, чтобы потом отнести на кухню и помыть, она повернулась. На аккуратной застеленной кровати лежал раскрытый рюкзак, из которого торчали плохо сложенные пока вещи: пара книг, тетрадь, пенал и маленькая косметичка (Фриск не любила это слово, но другого подобрать не могла), полная компактных отвёрток на все случаи жизни, винтиков, транзисторов, синей изоленты и прочих мелких запчастей. В конце концов бережёного бог бережёт, рассуждала она, кладя очередную деталь в набухшую сумку.       Со стола пришлось взять ещё книгу и тетрадь, с которыми она вчера увлечённо занималась. Это был старый том, посвящённый истории монстров, который Фриск обнаружила на полках библиотеки. Примечателен он был тем, что излагал одновременно экскурсы в древние времена и забавные отступления, которые повествовали о быте монстров.       Фриск настолько заинтересовалась книгой, что просидела над чтением допоздна, всё время клятвенно обещая себе, что вот ещё пару абзацев и спать! Несмотря на то, что зарядиться надо обязательно до конца, она увлечённо читала и записывала в тетрадь всё самое интересное. Что-то помечала закладками, напоминая себе в будущем, что нужно спросить у Чарльза. Иногда это были непонятные ей слова, порой описания, места или события, а иногда ей в голову сильно западала мысль о том, что торт с имбирём и ромом это чрезвычайно интересно.       Конечно, у всего были недостатки, и Фриск понимала, что поплатится за эту глупость сегодня. Связанные с аккумулятором датчики будут недовольно слать сигналы, а проявится это в виде неожиданного желания поспать и усталости на ровном месте. Настоящий создатель этого тела определённо хотел, чтобы обычные уведомления (прямо как рекомендации телефона о том, что нужно включить режим энергосбережения) не пропускал мимо ушей незадачливый хозяин.       Фриск до сих пор не понимала, чем так плох частичный заряд, потому что если просто медленно разряжаться в течение дня, то всё будет хорошо, но она втолковывала себе, что недостаточно смыслит в робототехнике, чтобы понимать, зачем, а особенно, как это отключить.       Итак, книга с тетрадью в рюкзаке, кажется, это всё. Остальное она возьмёт потом, за пределами комнаты.       Прежде, чем выйти, Фриск заставила себя стать на какое-то время примерной девочкой: подошла к шкафу, открыла дверцы и, решительно вздохнув, аккуратно сложила те вещи, которые лежали равномерным слоем по всей комнате. Большую часть из них ей отдал Чарльз, специально забравшись в подвал, до краёв наполненный буквально всем, что только могло туда поместиться. Он сказал, что прежде с ним жила его сестра, растившая дочь в те годы. Та пошла в отца, добродушного толстяка, похожего на варана, а потому её одежда Фриск подходила.       Вскоре семья переехала в Водопад, оставив Чарльзу целый подвал вещей.       Фриск, конечно, была рада такому подарку судьбы, но мысленно пообещала себе, что разузнает все подробности и обязательно посетит в Водопаде эту семейку. Ей не понравились нотки в голосе Чарльза, когда он рассказывал о них.       Немного погодя, она вновь осмотрелась. И в этот раз оставшись довольной, вышла из комнаты и аккуратно, без лишнего шума закрыла дверь. Конечно, сама бы она так не делала, но Чарльз говорил, что это часть личного пространства. К тому же комната делила с окном конец коридора, тупик, из которого выход был разве что на улицу, если вам будет угодно выскакивать из окна со второго этажа. Поэтому закрытая дверь никому не мешала. Сквозь светлые шторы стал просачиваться слабый свет. Фриск удивлённо обернулась, напрочь забыв про «рассвет». Забвение длилось недолго и уже буквально через пару секунд она аккуратно потянула в стороны хлопковые занавески с милым узором внизу: снеговиком и ёлочками. Кажется, когда-то кто-то повесил их перед Рождеством, но забыл снять.       За окном простиралась граница Сноудина, далёкие фонари освещали улицы, переплетение заснеженных елей и домов создавало самобытную картину местной жизни.       Краска на старой двойной раме уже начала трескаться, окно едва можно было открыть, но именно это позволяло Фриск почувствовать романтику старины. Раньше она интересовалась прошлым и историей, но всё казалось скрытым под завесой тайны. Но вот она здесь, где культура была причудливым сочетанием эпохи модерна и времён самого начала индустриализации, где новое органично уживается со старым, где испытать разницу взглядов и жизни было легко, стоило лишь отойти подальше от столицы, от центра города и любого населённого пункта. Любой историк, фольклорист и социолог обнаружил бы здесь плодородную почву для своих исследований.       Фриск улыбнулась, отрываясь от созерцания, и пошла к лестнице.       В коридоре и на лестнице было тесно. На стенах висели полки с книгами, сувенирами, самодельными фигурками, кружками, фотографиями, искусственными цветами, там были несколько стеклянных ёлочек, большая круглая ёмкость с аккуратно насыпанными внутрь камушками, маленькими кусочками коры и песком. По другую сторону коридора было большое зеркало. На узком столике подле него лежала красивая резная трубка, табак был здесь же в изящной табакерке.       Спустившись, Фриск попала в просторный холл, из которого выходили сразу три двери: в кухню, совмещённый санузел и на улицу.       Это была уютная комнатка. На стене висело массивное зеркало, под которым, словно два хороших друга, стояли удобные мягкие пуфики. Подле них вальяжно расположился старомодный комод, на котором лежала стопка документов. Фриск никогда не смотрела в них, но всё равно продолжала сгорать от интереса, что же там может быть.       Около комода стояли полка для обуви и старинный шкаф. Чем дольше Фриск смотрела, тем больше думала о классике конца девятнадцатого и начала двадцатого века. Прежде она обожала читать книги и смотреть фильмы про те времена, а там нередко описывали такую мебель, и она безумно ей нравилась.       На стенах между мебелью висели картины, зачастую изображавшие природу Поверхности, но было и немало таких, которые повествовали о прошлом монстров и об их истории. Ярчайшим примером этому служила самая внушительная из них.       Это было большое полотно, чуть больше пяти футов в длину. Сверху в центре была изображена Дельта Руна, исторгающая лучи света, а под ней полуовалом сидели самые разные монстры во главе со своим королём. Их манил чарующий свет, они тянули к источнику руки и желали свободы. Однажды Фриск спросила, как называется эта картина. Чарльз ответил, что название давно утеряно вместе с фотокарточкой от автора картины, а он был добрым другом ещё его деда, но что известно точно, так это история создания и мораль.       Чарльз рассказал, что смысл в объединении. Дельта Руна — символ, если следовать одной трактовке, слепящего света, дьявольской агонии, что принесёт вместе с собой Ангел Смерти, а другой, рая, солнца и тепла. Но в обеих неизменно одно: монстры должны объединиться. Так или иначе, говорил Чарльз в шутку, чем бы всё ни кончилось, автор останется в выигрыше.       Фриск думала об этой картине часто. А что, если автор не прав? А что, если существует и третья версия? В конце концов она тоже Ангел, пришедший с Поверхности. Каждый раз при этих мыслях в голове её проносился ураган вины, хотя она мужественно пыталась отбиваться от него.       Что будет, если она так и проживёт до конца своих дней здесь? Будет ли это так правильно и так разумно, как казалось вначале? Она старалась не думать об этом.       Фриск задумчиво посмотрела на картину ещё секунду, но вскоре тряхнула головой и положив рюкзак около комода, зашла на кухню.       Помещение с одной стороны по обыкновению было уставлено деревянными шкафчиками, где за стеклянными дверцами виднелась красивая фарфоровая посуда. Чуть поодаль за шкафчиками и полками стоял чистый холодильник, отделанный деревом. Фриск решила не вдаваться в подробности, но, быть может, на нём только потому не было магнитов, что они не крепились к деревянной поверхности.       Пол под ногами был тёплый. При желании, конечно, Фриск могла бы и не ощущать ни тепла, ни холода, но аккуратный паркет возвращал её в детство, уют и тепло. Собственно говоря, именно такой эта кухня и была, уютной и домашней. В ней хотелось проводить время за чашечкой какао и тарелочкой пастилы, обсуждая что-нибудь такое, что точно ни у кого не вызовет грусти, что-нибудь приятное.       На плите только-только начал закипать чайник. Под приоткрытой крышкой было видно, как булькает вода. На столе, накрытом льняной скатертью с вышитыми ёлочками, стояла фарфоровая тарелка из того самого сервиза, полная тостов с джемом, рядом лежали две сосиски и разрезанное пополам яблоко. Фриск улыбнулась: Чарльз знает, что нет никакой нужды делать завтрак, но тем не менее еда лежит здесь прямо перед ней.       Это показалось Фриск очень милым, она с улыбкой села за стол, предвкушая, как пополнит ресурсы батареи. Однако сразу после взгляд и настрой её разом сменились. Она неопределённо посмотрела на тарелку, задаваясь вопросом первостепенной важности, вопросом жизни и смерти! С чего же начать?       Именно за этим нелёгким делом и застал её Чарльз.       Он встал уже давно (чему Фриск удивлялась буквально каждое утро, не понимая, как вообще можно вставать ближе к пяти утра, ложась в двенадцать), и, даже несмотря на ранний час, казался изрядно отдохнувшим.       Она подняла голову, широко улыбнулась и пожелала доброго утра, на что получила столь же приветливый ответ. С этого начинался каждый день.       — Как спалось? — спросил Чарльз, заваривая чай. Он выглядел, как довольная ящерка в зоопарке, которых Фриск не раз видела, однажды одну из них даже довелось покормить нарезанным огурцом. Услышав в ответ лишь тишину, он обернулся. — Что это ты делаешь?       — Я? — она отмерла, — Я? Я не могу выбрать!       Он рассмеялся, глядя на то, как Фриск рассеяно осматривала тарелку.       — Начинай с сосисок.       Она усмехнулась и взялась за сосиску, как в ту же секунду в её голове возник вопрос.       — Минутку. С сосисок? — логическое ударение было нарочно поставлено на окончание, — А… — она на миг застыла, силясь произнести следующее слово, — ты?       На лице её было видно глубочайшее преодоление. Чарльз попросил её не обращаться к нему на вы ещё два дня назад, но она никак не могла к этому привыкнуть. Каждое «ты» было для неё величайшей пыткой.       — Я уже позавтракал, не стоит беспокоиться. Чаю?       — Охотно!       По похожему сценарию проходило каждое утро. Беседы ни о чём наполняли душу, как вода губку, и это казалось именно тем лекарством, которое так необходимо одиноким людям.       Фриск не раз задумывалась, что бы делала, если бы ей не довелось в ту ночь оказаться в пабе. Возможно, её даже больше беспокоил вопрос, что делал бы Чарльз, которому общество и ощущение ещё одной души в доме необходимо, как глоток свежего воздуха задыхающимся. Он оказался очень добрым по своей натуре, отчего напоминал Ториэль с её желанием заботы, и охотником до светских бесед на самые разные темы.       Сложно было не заметить, что Чарльзу становилось легче в те мгновения, когда было с кем поговорить. Он становился живее, хотя Фриск и казалось, что это порождение её ума, да и рано ещё о таком судить. Возможно, зря она разбудила в себе психолога, а возможно, прочитанные прежде книги говорили в её голове.       Однако как бы то ни было, она была счастлива.       Вскоре чай был заварен. Чарльз достал из шкафчика одну из многочисленных подставок под кружки, положил её на стол, видимо, опасаясь за чистоту прекрасной скатерти, а затем водрузил на неё чайник с видом гордого своей работой мастера. В голове у Фриск пронеслось воспоминание из статьи о заваривании чая, где длинноусый китаец с добрым лицом любовно глядел на глиняный чайник в своих руках, а всё происходило высоко в горах, где воздух чист, а небо прозрачно.       Чарльз сел на соседний стул, расставил чашки и взялся за ручку чайника. Конечно, тот не был сделан из глины, а чай не настаивался определённым образом, залитый свежей ключевой водой, нагретой ровнёхонько до семидесяти градусов, да и Чарльзу для завершения картины не хватало только лишь усов и шёлкового халата, но зрелище всё равно было милым.       Через несколько мгновений чай уже был налит.       По обыкновению своему Чарльз добавил несколько ложек сахара из изящной сахарницы тонкого стекла, стоявшей подле него около полного фруктов и конфет широкого двухъярусного блюда. Фриск заметила эту тягу к сладостям в самый первый раз, как спустилась к завтраку. И вскоре почувствовала и за собой то же самое. Пройдя через девять кругов стыда, она в итоге смогла попросить одну конфетку, а получила в распоряжение всё блюдо.       Теперь же она не хотела конфет. Тосты с джемом и яблоко и так были сладкими. От них даже склеились немного зубы, поэтому Фриск выпила чаю. Забыв в радостном запале отключить датчики восприятия, она быстро пожалела об этом. Сколь же горяч был тот чай!       Она обожгла себе всё горло и только лишь одно чудо не позволило ей выплюнуть его обратно в чашку. Автоматически сработавшее подсознание сообразило, что происходит, и отключило-таки температурный датчик. Однако горячее послевкусие осталось.       Фриск скорчила пресмешную рожицу, что не смогло скрыться от Чарльза. На лице его была видна широкая улыбка, и, едва сдерживаясь от воистину гомерического хохота, он заявил, что она (внимание) погорячилась.       Фриск пустила в него стрелы своего едкого взгляда, смысл которых заключался в умелой смеси дурацкого смеха и естественного недовольства.       Успокоившись, Фриск вновь притронулась к чаю, предварительно подув на него несколько раз, чтобы быть уверенной, что всё пройдёт гладко. Конечно, будь там хоть чистейший кипяток, она бы не почувствовала, впрочем, рисковать ей не хотелось.       Тем временем Чарльз уже вовсю пил из своей чашки, и в ус не дуя. Казалось, он делал это в насмешку над незадачливостью подруги. Фриск весело нахмурилась и, глядя прямо на него всё тем же взглядом, аккуратно отпила. Ничего, разумеется, не произошло.       Тут она отчего-то подумала, что он может быть тесно связан с огненной магией. Посудите сами: ящер, который преспокойно пьёт чай, когда любое другое нормальное существо мгновенно получит ожог глотки. Дракон? Потомок дракона?       Несмотря на сильное желание продолжать наслаждаться чаем (и вновь это выглядело как-то по-китайски, может, он китайский дракон?), Чарльз через некоторое время встал, чтобы подойти к любимому своему шкафчику, вынуть из него столь же, если не сильнее, любимый фартучек с надписью о любви к черешне и самóй маленькой ягодкой ниже по центру. Он был готов к трудовым подвигам.       Когда Фриск доела, она с удовольствием потянулась, краем глаза наблюдая за тем, как Чарльз вынимает несколько мисок и форм для выпечки. Посмотрела на часы в верхнем углу над холодильником, отмечая про себя, что потратила не так уж много времени.       Однако как бы ни хотелось ей провести ещё времени в этой уютной кухоньке в прекрасном обществе, работа заждалась. Ровно в семь утра открывается сноудинская библиотека, а несколько особенно активных пенсионеров, как Чарльз говорил ей, особенно стремительно рвутся к знаниям именно с утра. И она не хотела бы помешать их странному обычаю, а посему встала из-за стола. Следуя старой привычке, она хотела сама помыть за собой посуду, которую уже сложила в раковину, но Чарльз, не забывая, в отличие от Фриск, об уговоре, согласно которому её черёд мыть наступает вечером, остановил её на полпути.       — Так, кто это тут у нас проявляет излишние хорошие качества?       — Точно. Прошу прощения…       — Это ничего, но, — Чарльз взглянул на часы тоже, — кажется тебе пора бы уже идти.       Фриск с готовностью кивнула и, словно заправский военный, отдала честь и произнесла:       — Есть, сэр! Только вот, — она немного замялась, — у меня есть вопрос.       — Продолжай.       — Эти яблоки просто прекрасны, такие сладкие, особенно по краям. Такое ощущение, будто в них вкладывалась недюжинная любовь, а сами они росли на Поверхности прямо под палящим южным солнцем, — когда дело касалось комплиментов, Фриск чувствовала себя как рыба в воде, — однако здесь нет ни солнца, ни юга, чтобы он как-то отличался от запада или востока. Единственное, в чём, пожалуй, можно не сомневаться, так это в любви. Так как же получились эти яблоки? Да и джем! Он ручной работы? Такой вкус у магазинных не бывает. Но ягоды? Где можно было тут найти ягоды? Или тосты? Это тот же хлеб. А хлеб ведь делают из зерна, честно, может, я недостаточно хорошо оглядывалась по сторонам, но ни полей, ни грядок, ни даже теплиц и парников не смогла найти! В чём секрет?       Чарльз горделиво улыбнулся. Отвечать на всевозможные вопросы, как имеющие ответ, так и не имеющие, он любил: натура библиотекаря и эдакого доброго университетского профессора (ещё одна общая черта у них с Ториэль) давала о себе знать.       — Если вкратце, то это заслуга предыдущего королевского учёного, — Фриск слегка нахмурилась при этих словах, — он был гением. Его ум породил на свет чертежи гигантских многоэтажных теплиц. Он спроектировал их таким образом, чтобы они использовали минимальное количество энергии, но давали больше урожая. Все они расположены в Хотленде. Полей там нет, зато есть невероятно длинные, насколько хватает глаз, ряды грядок, на которых и растут овощи, фрукты и злаки, деревьев и кустов, с них и собирают ягоды. Честно признаться, я сам там ни разу не был, но миссис Реддингтон когда-то работала там. Кажется, тебе лучше будет расспросить о подробностях её. Кстати говоря, сельскохозяйственные места есть и в Водопаде. Там, конечно, больше всего растёт рис и незнакомые мне овощи для необычных монстров.       — Восхитительно, — в полной задумчивости ответила Фриск, — а как же мясо?       — Тут действительно немного сложнее. Насколько мне известно, существует около шести или семи ферм, разбросанных тут и там по всему Подземелью. Улитки, какие-то насекомые, куры, от них же и яйца, кстати говоря, коровы, овцы, вот и мясо. К тому же, ты же замечала, что многие тут ходят в шерстяной одежде? А откуда же ей взяться, как не с ферм.       — Я, в общем-то, именно так и думала. Просто действительно странно, что на моём пути прежде не встречались такие предприятия, скажем так.       — Естественно. Это же отпугивает туристов. Каждый, кто хочет иметь хотя бы мало-мальскую прибыль, идёт на всевозможные ухищрения, строит фермы и заводы в самой глуши, но так, чтобы рабочим было удобнее добираться.       Фриск отрешённо смотрела перед собой. Неизвестно, что же заставило её столь сильно задуматься и выпасть из реальности, но понятно было одно: вырвать её из этого состояния не так уж и легко. Чарльзу вскоре наскучило следить за не изменяющимся лицом собеседницы. Он взглянул на часы.       — Так! Пора бы уже выходить, шутка ли, без двадцати семь! Фриск!       — Да? — та отмерла неожиданно, будто со скрипом все разом пришли в движение её внутренние механизмы. Проследив за движением руки Чарльза, она тоже посмотрела на циферблат, — пора!       — Вот именно, пора. Только постой, позволь дать тебе одно единственное наставление.       Фриск чувствовала, как неосознанно выпрямилась, будто действительно подчиняясь командам армейского полководца.       — Не пугай посетителей своим рвением к работе, — лишь только с губ его слетело последнее слово, Чарльз весело расхохотался, — ну всё, всё, беги.       Она снова отдала честь и бегом покинула кухню.       Ухватив по дороге рюкзак, она быстро добралась до шкафа и вскоре была уже готова. Куртка и ботинки оказались на ней в мгновение ока, и вот Фриск уже стояла перед зеркалом, стараясь аккуратно повязать на шею шарф.       Вот и всё! Она закинула за спину рюкзак, окликнула Чарльза, чтобы попрощаться, так как не хотела пачкать обувью чистый пол, и, дождавшись ответа, открыла было дверь, как вдруг почувствовала, как что-то коснулось её плеча. Это был Чарльз, его лицо сполна выражало всё то, что он хотел бы сказать, а в протянутой раскрытой ладони лежал ключ от библиотеки.       Фриск быстро схватила ключ, не забыв поблагодарить Чарльза, и покинула дом.       До чего красив Сноудин ранним утром! Именно так думала Фриск, как только дверь закрылась за ней, а ноги её ступили на мягкий снег. И верно, уличный свет искрами ложился на мелкие свежие снежинки, красиво переливаясь и словно подмигивая неизвестному наблюдателю. В такое утро как это, на таком снегу, как этот, хотелось порезвиться, слепить снеговика, поиграть в снежки (до чего же много слов с одинаковым корнем!) и скатиться с горки.       Однако было не до этого.       Фриск решила подойти к работе ответственно. Она не желала подводить ни Чарльза, ни добрых пенсионеров, ни саму себя.       Конечно, Фриск находила это правило о раннем открытия библиотеки весьма странным, но поделать ничего не могла. Должно быть, пожилым монстрам надо действительно мало времени, чтобы выспаться, прямо как и пожилым людям.       Она старалась бежать быстро. Будучи человеком, уже давным-давно выдохлась бы, почувствовала колющую боль в боку и сильно вспотела, но удобное тело робота имело куда большую выносливость и совершенно не потело. Как удобно.       Мимо проносились бревенчатые домики, все белые, высокие и низкие ели. На улицах светало, снег сперва искрился всё больше, а потом, будто впитав слишком много света, превратился в самый обычный, тот, к которому так привык глаз коротким зимним днём.       Фриск опустила взгляд на часы, не сбавляя скорости. Без десяти семь. Прибавив ходу, она рванула дальше, однако, не рассчитав то ли сил, то ли скорости, со всего размаху шлёпнулась носом прямо в снег. Рюкзак перелетел через неё и приземлился рядом.       Перед глазами на миг всё смешалось в непонятную кашу, лица коснулся холод снега. Благо датчики восприятия боли были отключены ещё с того раза, как она по неловкости своей поскользнулась на лестнице и съехала по ней прямо вниз со второго этажа. Вот это было действительно больно!       Фриск не сомневалась, сейчас было бы больно тоже. Конечно, у робота не было ни черепа, ни тазовых костей, ни даже рёбер, но было кое-что куда ценнее: душа.       Фриск опасалась за сохранность стеклянного контейнера внутри себя. Он был надёжно защищён несколькими слоями металла и магией. Сам же состоял из особо прочного, закалённого стекла, которое даже энергия души не способна проломить. Однако несмотря на столь сильную защиту, Фриск опасалась падать. Она понимала, что в будущем свыкнется с мыслью о том, что всё в полном порядке и не стоит так переживать, но пока что не могла обуздать свой страх.       Она встала, отплёвываясь от снега и хотела было понестись вперёд дальше, как почувствовала, что из-под неё снова уходит земля. Фриск полетела наземь, однако в этот раз приземлилась на копчик, а не на рёбра.       «Час от часу не легче! — недовольно проговорила она про себя, ощущая, что с головы слетела шапка. — Когда ж я смогу добраться на работу?»       Фриск аккуратно привстала на колени, нащупывая под собой тонкую корку льда. Она потянулась за упавшей шапкой, а второй чуть скользнула вперёд, туда, где запорошенный снегом наверняка лежал лёд. Так и было!       Она разочарованно села на колени. Понимая, что с такой дорогой точно опоздает, Фриск рассеянно огляделась, чтобы проверить, достаточно ли невысокими были сугробы. К сожалению, они достигали ей примерно до колен (редкость для таких мест, обычно выше), но она, бросая вызов судьбе, медленно встала и, чувствуя себя чем-то типа разозлённого канадского фермера глубокой зимой, упрямо ступила ногой в сугроб.       — Я маленький чайник, невысокий и полный, — пыхтела Фриск, пробираясь вперёд, — вот моя ручка, а вот и мой носик, — добавляла, размахивая руками, чтобы сохранять равновесие, — шипеть я могу, но совсем не от злости… Я шиплю, от того, что уже семь, чёрт бы побрал это всё, часов! Когда ж я уже приду?!       Раздосадованная и огорчённая из-за того, что не сумела в первый день прийти вовремя, она упрямо продолжала двигаться вперёд. Ничего толком и не произошло, понимала Фриск, но вместе с тем ей хотелось провалиться сквозь землю от стыда, чтобы только избежать предстоящей встречи с заждавшимися пенсионерами.       Но к её удивлению около двери библиотеки не было ровным счётом никого. Вспоминая слова Чарльза о том, что каждое утро тут ожидает самая настоящая толпа, Фриск недоуменно приблизилась к двери. Конечно, сама она ни разу не видела этого, так как приходила всегда позже открытия, но охотно верила на слово: обладающий недюжинным красноречием, он всегда так живо и ярко описывал каждого пришедшего монстра, что она и не сомневалась.       Однако коварное предположение вдруг закралось в её голову.       Прежде, чем повернуть вставленный ключ, она вновь осмотрелась. Мирный вид спящего города наполнял её решимостью и уверенностью не только в себе, но и в остальных, в завтрашнем дне, в безопасности жизни. Может быть, все монстры когда-нибудь и покинут Подземелье, но сейчас ей этого совсем не хотелось.       Дверь открыта. Фриск вошла внутрь, довольно оглядывая тёмное помещение. Она уже давно привыкла к виду небольшой комнаты, но тем не менее каждый раз её охватывала радость, когда видишь столько незнакомых книг и полок.       Она включила свет, продолжая думать о том, куда же пропали все посетители, зашла за стойку, где любила подражать типичным библиотекарям с Поверхности, которые постоянно шикали на людей и ворчали, принимая очередную книгу у незадачливого мальчишки с немытыми руками.       Фриск достала журнал и каталог, сделала необходимые пометки. Чарльз делал так каждый день. Толстая большая тетрадь была исписана уже почти полностью.       Закончив с обычными библиотекарскими делами, она опустилась на стул. Решив, что, коль уж есть время, следует заняться делами, она потянулась к рюкзаку, как вдруг дверь открылась.       «Чёрт возьми! — подумала Фриск совершенно не к месту, — я забыла отнести кружку!»