Нити

Света тянет из пачки тонкую Вог с ментолом и обхватывает фильтр бледными искусанными губами. Миша пальцем толкает зажигалку в Светину сторону. У девушки движения такие медленные, даже грациозные, что совсем не вяжется с тем, что ребятам пришлось вынести за эти недели. Прикуривает от слабого огонька. На клеенке пара маленьких выжженных дырочек, кое-где пепел и хлебные крошки. Сквозь не зашторенное окно сочится свет холодного утреннего солнца. Даже чайник, стоящий на микроволновке, — и тот холодный. На столе стоят две кружки с остывшим недопитым кофе. Они сказали друг другу за эту ночь все. Свете не хотелось расставаться. Сердце ныло, когда Миша не появлялся слишком долго, когда терялся в учебе. Ему как-то стало не до нее. Она рисовала и курила ночи напролет в ожидании его звонка. Как-то вышло, что жизнь изменилась на все сто восемьдесят, но этого никто не замечал до упора. Пока не была достигнута точка невозврата. Пришлось признать, что им стало уже не по пути и лямку эту тянуть дальше уже невозможно. Мишин идеал жизни слишком отличался от идеала Светиного. Миша тоже прикуривает. Это ему совсем несвойственно, но и отрывать от души кусок тоже несвойственною У него глаза черные, как угли — Света и не знает, почему он сам их называет темно-карими. Он сидит за столом ссутулившись, иногда тянет ее девчачью сигаретку, едва тлеющую на кончике. И молчит. Света не знает даже, что может сказать ему на прощание. Она твердо верит, что они увидятся еще далеко не раз, но эта встреча их последняя. Он больше не будет с ней говорить так, как еще может сейчас. У них времени еще минут тридцать, пока не откроется метро. Пока он не выйдет за дверь. Он твердо знал еще сутки назад, чем будет заниматься завтра, с кем встретится на неделе, куда ему необходимо заскочить перед учебой в понедельник. А сейчас. Сейчас он даже не уверен, что за пределами этой кухни существует какое-то другое пространство-время. Именно поэтому его так удивляют тикающие часы на подоконнике. Удивляет непривычная горечь в горле после этих ее ментоловых Вог’ов. Света в огромной толстовке с закатанными рукавами, которая когда-то была его толстовкой, но сама девушка это вряд ли помнит. Эта несчастная кофта настолько старая и затертая, что манжеты из черных стали серовато мутными. Миша отхлебывает из кружки, прилипающей к клеенке на столе, и придавливает еще недокуренную сигарету в пепельницу. Они ведь уже не маленькие, да? Они ведь не будут напиваться в хлам и слать друг другу всякие оскорбительные сообщения, лишь бы сделать побольнее? Они даже не будут удалять переписки и общие фотографии. Может, пару ночей просидят в одиночестве и прогонят несколько раз свои плейлисты прежде чем отключиться. Потому что как-то незаметно стали старше. Потому что Света вошла в привычку. Ее короткая стрижка, огромные домашние вещи и полупустые пачки сигарет по всей квартире. Само ее существование казалось частью существования его собственного. Миша пока еще не знает, как оно — без Светы праздновать свои победы, не заваливаться в ее квартиру после сданного экзамена и не отключаться под ее приятное мурлыкание под боком. Пока не знает, как это будет, но твердо знает, что так надо. А может, уже и не уверен. Он выхватывает глазами каждую мелочь, чтобы навсегда запечатлеть Свету в своей памяти именно такой. Той, которая его понимает сейчас как никто другой на всей этой планете. По полу ползет сквозняк из незакрытой форточки и щекочет ступни, и без того замерзшие. Света подбирает ноги под себя на стул и глубоко затягивается. Выдыхает к окну, потому что Миша не любит, когда она курит в его сторону. Кажется, что она Мишу знает от и до, но понимает, что уже нет. Парень тянется к ее ладони и берет в свою. Сжимает ее ледяные пальцы и пронзительно, но так мягко смотрит. Хочет сказать «спасибо», но надеется, что она и так все поймет. Он благодарен ей за это все. За все, что им вместе пришлось пройти, за ее время, за ее поддержку, за ее душу. Он взамен оставляет ей кусочек своей. Света думает, что в такой момент полагается заплакать, но не чувствует в глазах влаги. Только тянущее чувство опустошенности. Грязное кухонное полотенце лежит на тумбе за Мишиной спиной и Свете думается, что завтра надо бы затеять уборку, а потом встретиться с подругами, потом… Она еще не знает, как будет потом. Он отпускает ее пальцы. Встает со стула и разминает шею. Смотрит себе под ноги и собирается с мыслями. — Думаю, мне пора. Света тихонечко кивает и обхватывает свои плечи руками. Ей и не думалось, что это в правду закончится когда-нибудь. Миша старается наступать на линолеум как можно тише, но все равно его шаги отдаются в ушах болезненно, будто отбойный молоток. В висках у Светы давит. Она сглатывает горьковатую слюну, потирает затекшие ноги. Только через минуту выползает в коридор проводить. Миша сидит у порога на корточках и зашнуровывается. Девушка даже не решается облокотиться о стену плечом, как она обычно делает, чтобы не спугнуть что-то такое, что дремлет еще в это мутно-промозглое утро. Он поднимается в полный рост и откидывает челку назад, чтобы не лезла в глаза. — Пока? — полувопросительно шепчет он и по привычке тянется к ней. Ладонью похлопывает по руке чуть ниже плеча. Даже не знает, как по-человечески попрощаться. Хочет поцеловать, но знает, что нельзя. — Пока, — выдыхает Света. Ждет. Не хочет, чтобы дверь открывалась. Миша еще раз оглядывается на лестничной клетке, пока Света стоит, не решаясь запереться.