희미해져 가*
Когда в полудрёме Че подпевает, Хосок давит слёзы. Где-то глубоко в душе спрятаны воспоминания, заключенные под замками страхов и боли. Лишь бы не исчезал, он готов жить в этом мучительном сне хоть всю оставшуюся жизнь, только бы вместе, неважно, какая плата последует. Че не задумывается, откуда знает песню и кто её поёт, поскольку засыпает, высушенный хорошо полотенцем после возвращения с крыши и согретый. Разумеется, перед сном — полный решимости завтра взглянуть на себя. Просыпаясь, ноги вновь не несут к раковине, где зеркало, с которого давно уже пора бы снять полотенце. Вместо отражения, он смотрит в потолок и старается убедить себя, что завтра — не вечно, нельзя постоянно оттягивать этот момент. Смотрит на спящего, впервые за долгое время очень крепко и долго, и пытается найти ответы в нём, не в себе. Хосок причмокивает смешно, когда Вон в волосы высветленные пальцами забирается, за ухо заводит прядку. Старший жмурится и силится проснуться, однако усталость сильнее — навалилась мёртвым грузом на веки и не дает открыть их. Чувствует дыхание близко и поцелуй в лоб, а Хёнвон расстроен — ему хотелось щекой своей о чужую потереться, да только Шин отказывает, а самому — смелости смотреть на себя не хватает. Хотя бы ради этого заветного касания кожи Че обязан взять себя в руки. Взглянуть в зеркало — не значит найти все ответы, возможно, и не вспомнит ничего совсем. Однако себя нового ему в любом случае принять придётся, ведь как иначе двигаться дальше? Никак. И Хёнвон это знает, понимает, да только бежать от себя — гораздо проще, нежели к. Всё равно что плыть против течения. Его решимость сносят страхи, вынуждая отступать по илистому дну, однако, где-то у истоков, всё же есть шанс вернуть воспоминания. Хосок что-то мурлычет — иначе Вон никак не может назвать эти звуки — и ворочается, пока Че, улыбаясь грустно, наблюдает за мужчиной. Почему-то его к нему тянет, что готов вцепиться объятиями и не отпускать. В полной уверенности — ему позволят так оставаться. Набирается сил, поглаживая щёку спящего, и медленно сползает с койки. Терапия, массаж и собственное упорство позволяют достаточно уверенно передвигаться, пусть ноющая боль ещё остается в теле. Игнорируя её, встаёт напротив своего врага — самого себя, не решаясь лишиться маски, в «лице» полотенца больничного. Набирается храбрости долго, прежде чем зеркало раскрыть, ожидая, что в панику впадет, однако — лишь оседает на холодный пол, прикрывая глаза. Человек в отражении — чужой. Позади шорох постельного белья, за спиной — тепло груди, на которую можно опереться. И Хёнвон не уверен — есть что-то или кто-то ещё, внушающий подобное же доверие и уверенность. Он ненавидит слёзы, однако их слишком много и не хватает места в душе, через край переполненной эмоциями. Это не он, не миловидный подросток. И как ему быть одновременно и собой, и своим отражением — настолько сложный вопрос, что грозится остаться без ответа, ведь память продолжает молчать. А Хосок продолжает мёрзнуть вместе с Воном, сидя на кафельном полу и обнимая сзади, оставляя без слов происходящее, несмотря на то, что очень хочется сказать: «Прости».***
Бритьё оказывается сложным заданием самому себе, и, благодаря трясущимся рукам, оставляет маленький порез. Вздыхает тяжело и разрешает наконец-то Хосоку, измучившемуся в неведении, вернуться в палату. Этот комок переживаний, пусть путь освещает, только иногда ослепляет излишней заботой. Улыбается робко, пытаясь скрыть волнение: он заметно повзрослел и не помнит, как это происходило, а ещё — в память о также забытой аварии ему остались мелкие шрамики, рассыпанные на лице, от разбитого стекла. Медсёстры их обрабатывали, однако явно не всё можно просто стереть лекарствами. Черты лица приобрели более острые линии, словно сама жизнь их подточила, и явно не только истощение после аварии этому причина. — Хосок, — ладони чужие берёт в свои и изучает. — Так кто мы? — Мы — семья, — Хёнвон заглядывает в глаза, блестящие чёрные, и кивает согласно. Ему достаточно — он просто будет следовать за своим светом из тьмы, в которой скрыты его девять лет. И Че уверен — однажды этому Солнцу удастся и их осветить. Главное, что сейчас он может потереться своей щекой о чужую и спокойно выдохнуть — один из страхов удалось побороть.***
Шина мучает одновременно и желание свободы для Вона, и желание скрывать его от посторонних, отчего прогулки устраивает, втихаря от медсестёр, ночью. Неспешные, долгие и довольно молчаливые, поскольку слишком много вопросов, сомнений — стоит ли их задавать — и порой — негласного понимания. Осознавая, что неспроста его прячут, Че всё равно не одолевает расспросами, послушно нося медицинскую маску. Он решил доверять целиком и полностью, а потому пока что просто учится смотреть на себя в зеркало без тени непонимания — как можно забыть столько лет. Только сейчас, начиная ощущать некую почву под ногами, обращает внимание, что на него с интересом смотрят в коридорах, словно он — знаменитость какая-то. И теряется — а вдруг так и есть? Рассматривает Хосока, пытаясь найти на его лице ответы, но старший лишь о настоящем для Че спрашивает — про Кванджу, школу, родителей, — остальное оставляет тайной. Хёнвон подивиться его знаниям может, понимая — действительно семья, раз так много знает о нём. Вот только как его родители относятся к такой семье? Очередное неведение для Че, чья голова и без того переполнена, на удивление, одновременно и миллионом мыслей, и пустотой космического масштаба. Усталость парня ощутима, словно воздух вокруг меняется, и в минуты такого настроения его ладони поглаживают и целуют в лоб, отвлекая ото всех мучительных душе размышлений улыбкой — грустной слегка, однако такой тёплой и приятной, что собственные губы в ответной мимике растягиваются. И даже в маске Хосок видит по глазам блестящим ответ на свои действия, ощущая — неважно, в каком возрасте «застрял» Хёнвон, он его принимает и по-своему, пусть, возможно, иначе, нежели последние годы, однако любит. Признавая, что нежность, с которой к нему относятся, спасает от самого себя, главное волнение, которое остаётся: обожжётся ли он, если станет более открытым? Ведь любили не его, а того, кем он стал спустя годы. Ловит себя на мысли, что многие размышления сдерживает, стесняясь быть собой — ребёнком, — ведь Хосок старше, при нём неловко нести детский лепет про свои мечты. Шину тоскливо под утро каждый раз, как возвращаются с прогулок, полностью нарушая прописанный доктором режим покоя. Это чувство сжимает сердце в своих тисках властно постоянно, когда взволнованный взгляд встречается с его — словно Вон хочет что-то сказать или сделать, да только сам себя останавливает. Пытается укротить тоску объятиями и ароматом чужой кожи, и всё же, пока Че не откроет душу свою по собственному желанию, обоим предстоит жить в сумраке предрассветном с невысказанными чувствами и мыслями. Руки невольно обнимают крепче, когда сквозь сон слышит несвязное бормотание беспокойного младшего, пробуждающее постепенно всхлипами: «Мне страшно». Гладит руки, прореживает спутанные волосы и щёки горячие расцеловывает, медленно пробуждая от кошмара. — Плохой сон? — тихо уточняет очевидное, укладываясь обратно на бок и не ожидая, что вслед за ним потянутся, отчего чуть не падает с больничной койки, не рассчитанной на двоих. — Снилось: когда меня выписали, я не знал, что делать и кем быть, — даёт старшему лечь удобно и кладёт голову на плечо, руку тонкую через торс перебрасывая. Хосок не находит, что ответить, поскольку искренне не знает, что посоветовать, и просто хочет оставаться рядом, несмотря на безграничное желание помочь. Он мог быть полезен, давая советы по вокалу и танцам, выступлениям и общению с ребятами из группы, ведь даже в семье бывают конфликты. Мог бы помочь тому Хёнвону из Starship — и эта мысль приводит в смятение, поскольку рядом с ним родной человек, и в то же время — незнакомец. И от того, что же чувствует сам Вон, ещё больнее. — Не плачь, пожалуйста, не плачь… — шепчет младший, ощущая лбом слёзы. Хосок ломается, каким бы сильным для Хёнвона ни хотел бы быть. Он спрятался в больнице с ним — от семьи, новостей, из которых можно узнать о слушании по делу об автомобильной аварии с участием членов популярной группы, себя самого в какой-то мере. Ведь «эмоции через край» — это про него. А выплеску почти не давал с самого заветного пробуждения. Мокрые солёные щёки накрывают сухие потрескавшиеся и искусанные губы тысячей легких поцелуев, всё такие же мягкие и любимые. И Хёнвон словно помнит, что это не впервые — слёзы Хосока, — а что-то естественное для мужчины. Никаких вопросов и советов, лишь быть рядом и сцеловывать душевную боль, пока время застывает на заре нового дня и понимания — Вону нравится Сок, независимо от потерянного между ними времени. Нравится насколько невесомо и трепетно губами своими его ловит и с какой нежностью смотрит на смущение от поцелуя кроткого и невинного. Как аккуратно в ладони лицо заключает и в душу заглядывает, которую прячет, прикрывая глаза, смелости набираясь. — Мне страшно, — с печальной ухмылкой, голову набок склоняя и в ладонь старшего, словно кот, нос пряча. — Хён, я боюсь, что я — не тот, кого ты ждал. Не тот Че Хёнвон. Хосок любит — и это единственное, что ему известно. Понимает, что один человек, однако признаёт — они разные для него, ведь столько уже было пройдено на жизненном пути с тем Че Хёнвоном, что и возразить не смеет. И всё же не отпускает, когда младший сбежать от горькой правды хочет. — Тогда давай начнём всё сначала? Ты и я, — шепчет, обнимая крепче вокруг плеч, под тяжёлый вздох. Хёнвон не знает, как правильно поступить и что сказать. У него ещё не было отношений ни с кем — и это тоже по-своему пугает. Чувствует прикосновение губ ко лбу и жмётся, прячась в уютных объятиях от необходимости ответа. Хосок не хочет давить на него и всё же таит надежду, что сможет узнать лучше. Со взрослым Воном они тоже не стали парой в первую же встречу, так почему же не могут быть счастливы сейчас? «Нельзя давать пропавшей памяти влиять на наши чувства в настоящем», — благодаря этой мысли ощущает твёрдую почву уверенности в своих помыслах и действиях, отчего становится спокойнее на душе. — Я люблю тебя, — шепчет, и в этот раз Вон не плачет и не чувствует себя лишним для этих слов, пусть в ответ только целует ключицу. Хосок не винит себя за то, что не смолчал.***
Погружаясь в любовь, Хёнвон познаёт себя, отчего становится слишком любопытным и живёт с пунцовыми щеками второй день, поскольку неловко за своё несдержанное поведение. Однако прогулки под ночным небом, сплетая пальцы, просмотры фильмов, лёжа в обнимку, и откровенные разговоры, не боясь того, что о нём подумает, — делают счастливым, окрыляют, ведь начинает чувствовать себя необходимым таким, какой он есть здесь и сейчас. Хосок сопит, как обычно, в затылок, обнимая сзади, а Вон всё гадает и боится высказать лишь одну мысль: «Если вернётся память, останутся ли эти воспоминания?» Не хочет больше забывать и быть забытым. Вот только в этих играх разума чувствует себя шахматной доской, не имеющей право хода и беспомощно следящей за боевыми действиями. — Вонхо… — спросонья бубнит, потягиваясь и смотря озадачено на растерянного мужчину. — Ты вспомнил… — помотав головой, Вон задумывается, откуда в его голове взялось это «Вонхо», но так и не поняв, обращает вопрошающий взгляд на старшего. — Это мой псевдоним. Ответов на загадки работы памяти и подсознания они не находят даже у врачей, которые предлагают гипноз, однако младшему страшно — уверен, что они заберут дни после пробуждения, а он ими дорожит, дорожит поддерживающим его Хосоком, и не хочет ничего вспоминать за подобную плату. Да только судьбе и сердцу не прикажешь — любовь словно сама гипнотизирует его и выдает всё новые забытые факты, которых отчасти боится. Видит во сне полные стадионы и убеждается, что не просто так его люди разглядывают. Строчки песен неизвестных ранее вспоминает и слушает их с Шином, голосу своему на записи поражаясь, однако видео ещё не решаясь смотреть. И если раньше беспокоило настоящее больше, то сейчас главный вопрос: — Кем мне быть? — Хосок гладит по плечам, раздумывая над ответом. — Если я не помню, то… — Тебя примут, — уверенно заявляет. — Главное — сам себя прими. Но вместо себя принимает лёгкий поцелуй и не хочет пока ничего другого, пугаясь неизвестности и расстраиваясь заранее разочарованию других, ведь к ним вернётся не тот, кого ждут. И если все действия Хосока приводят душу и тело в восторг, то ко всему остальному новому относится с опаской. Шин становится тем светом, озаряющим ему путь, отчего Вону спокойно в объятиях мужчины и хочется в них раствориться. Он никогда не пробовал алкоголь, однако думает, что тот дурманит даже меньше, нежели прикосновения пальцев, пересчитывающих позвонки под широкой больничной рубашкой. Чем ближе Хосок ему становится, тем больше отзывается его подсознание, однако страх всё меньше — он не теряет то, что приобрёл. А потому не боится того, что поцелуи становятся более интимными, а желания — откровенными. Хёнвону приятно видеть во снах людей, с которыми выступает на сцене, их образы каждый раз всё более чёткие и голоса лучше различимы, а потому хочет скорее увидеть, расстраиваясь, что те ещё в туре. Уверовав — он не перестанет быть собой, вспомнив всё, а общаясь с близкими — лишь восстановит недостающие кусочки мозаики событий своей жизни. И Че стремится к тому, кто сейчас способен быть для него главным лучиком света в тёмном царстве беспамятства. Хосок счастлив видеть улыбку любимого человека, взгляд блестящих глаз, полных жизни — будто и сам возрождается. Ему до боли в сердце не хватало ответов на его чувства, а теперь ныряет в них вновь с головой, как несколько лет назад — и неважно, что их ждёт ещё множество препятствий — он готов к ним, и не такое в их жизни бывало. Для Вона наиболее трудно переживать в обрывках снов жизнь интимную, хотя полагал — издержки профессии окажутся самым тяжелыми. И всё же, когда Хосок рядом, целует его невинно, а в голове — калейдоскоп того, что между ними было — ему неловко. Особенно от мысли, что хочет пережить всё то же самое, только лично, а не во снах, в которых находит своё прошлое. Банальное «Я люблю тебя» становится кодовым словом, поворачивающим вверх дном всё вокруг: Хёнвона на койке, его ощущения и эмоции — смену смущения и неловкости на откровенное желание и твердую уверенность в этом чувстве. Но главное — оно меняет жизнь из сна в реальность, пронося сознание сквозь тонны удовольствия в тёплых объятиях и ласковых поцелуях к падению рассудка в пучину страха, что он пропадает. И дыхание — одно на двоих — кружит голову, и мир меркнет в кромешной тьме столь разных чувств, а схватиться за исчезающего в ней Хосока не представляется возможным. «Спаси, свет мой, из этой тьмы», — последнее, что в состоянии прошептать, прежде чем неизвестность забирает в своё царство.***
Хёнвон слегка пьян, однако больше атмосферой, нежели кружкой пива. Радуется, что на день Святого Валентина Хосоку не пришло в голову пойти в какое-то пафосное место, где необходим костюм и думать, как выглядишь на публике, и довольно потягивается на пассажирском сидении, поглядывая на Шина. Старший рассказывает свои впечатления от индивидуальной съёмки в журнале и говорит, что хочет повторить их совместный фотосет. — Но если продолжишь постоянно смеяться, я тебя отшлёпаю на площадке! — С тобой я стесняюсь, смех — моя защитная реакция, — улыбается, рефлекторно хватаясь за ручку дверцы. Яркий свет фар слепит, а разбитые стекла летят в лицо. Смотрит, не в силах что-либо произнести, на Хосока, который без сознания, и пропадает сам в небытие.***
Яркий свет, на этот раз не фар, а солнца, что гостем живет в комнате с полностью раскрытыми шторами. Вон щурится и привыкает, словно дежавю — тело ломит непослушное, в голове вверх дном всё. Прислушивается к себе, прикрывая глаза, однако мир кружится, не щадя того, кто не успевает за ним. — Хёнвон~а, — голос знакомый жалостливо имя произносит, обладатель его за руку берёт, второй щёку поглаживая. Он помнит своё имя и то, кто он есть, даже сон свой — тяжёлый и грустный, оборванный тьмой подсознания, решившего вернуть его в реальность. И то не факт, что проснулся по-настоящему. — Я позову врача, — Минхёк убегает, оставляя Че наедине с мыслями, где же Хосок, ведь последнее, что помнит — окровавленное лицо старшего, отчего мутит и сил нет оставаться прикованным. Каким бы слабым ни казался Ли, с лёгкостью удерживает Вона, надавливая на плечи, читая удивление во взгляде и просьбу объяснить, и всё же хрипло, будто не своим голосом, произносит: — Хосок… — шепчет в плечо друга. — Почему он не рядом? Мин долго молчит и слишком сильно сжимает в объятиях, вызывая тем самым беспокойство. Хёнвону страшно, однако необходимо узнать правду, потому заглядывает в самую душу, из-за чего у хёна и язык не поворачивается соврать. — Ещё не приходил в себя… — Он был со мной рядом, веришь? — ему необходимо убедиться, что всё было правдой, неважно, что без свидетелей и в глубинах его подсознания. Мин кивает в знак согласия, абсолютно уверенный — Сок бы того нигде не оставил, даже на краю Вселенной, по волосам поглаживает и рассматривает опустошённого младшего. И хочет сказать хоть что-нибудь, да только, на удивление, всю словоохотливость растерял где-то по пути от поста медицинского до палаты. Че кажется, что его сон готовил к тому, что его может ожидать, и всё гоняет по кругу мысли о том, каково же было Хосоку ожидать его пробуждение, мириться с отсутствием памяти и принимать его ребёнком. Неважно, что то — игра его воображения. Для него Хосок во сне — настоящий, такой же любящий и близкий, родной человек, с которым не может расстаться ни при каких обстоятельствах. Свет сердечный Хёнвона, освещающий тьму. — Он спас меня, — шепчет расстроенно, ведь на самом деле принял на себя удар, а даже во сне страдал, что не уберег — в этом весь Хосок, в любой реальности будет самым виноватым. Смотрит жалостливо на Мина, понимающего всё с полуслова, и борющегося со здравым смыслом и желанием помочь другу. И сдается, вздыхая тяжело: — После осмотра врача, — прикладывая палец к губам в подтверждение их секрета. Не может отказать Вону, потому отвозит тайком в палату к Хосоку, пусть и сказали не двигаться — ещё и неделя не прошла, покой необходим. — Теперь моя очередь ждать и освещать тебе путь, мой дорогой… — вздыхает, ладонь Шина пальцами нежно поглаживая и целуя. — Даже если я проснусь в третий раз, уверен, будем вместе. Укладывается в итоге рядом с помощью друга, нарушая все больничные правила и сплетая пальцы, поглаживая большим, — то, что успокаивает обоих, потому что дает понять «я здесь». Его собственные повреждения кажутся такими незначительными, пока рассматривает перебинтованные руки свои и Сока. Но за старшего сильнее болит сердце, ведь он спас его не только в аварии, но из плена подсознания. И Че хочет согреть своей любовью, чтобы Шин смог вернуться. Не уверен, что имеет такие же сверхспособности, и всё же засыпает с надеждой в сердце. Хосоку больше не страшно открывать глаза от кошмарного сна, ведь ему освещают путь обратно сердечным теплом. Целует в лоб, пробуждая младшего, в одной реальности, всё так же — вместе навсегда.