***
Шину одновременно кажется, что он проходит через ту же боль, что и Вон, пытаясь держаться на тренажерах и делать первые неловкие шаги, и в то же время — ощущая, что его переживания и чувства — ничто по сравнению с испытываемым самим Че. Ему хочется повернуть время вспять и быть на его месте, потому что любимый подобного не заслужил. Ни этой боли, ни слёз из-за непонимания всего происходящего, из-за страха увидеть своё тело после аварии и снять с зеркала в палате полотенце, взглянув на настоящего себя. Правда пугает и вынуждает продолжать прятаться — потому всё остается на своих местах: Хёнвону шестнадцать, Хосок — странный свидетель аварии, которому по непонятной причине младший доверяет больше, нежели докторам и родителям, позволяя выплакивать всю боль по ночам, уткнувшись лицом в острые ключицы. Благодаря того за отсутствие вопросов и молчаливое понимание в купе с мягкими — отчего-то такими родными — поглаживаниями по спине. Словно тот на самом деле — его Ангел Хранитель, всю жизнь был с ним, так же успокаивая в тяжёлые моменты, а теперь решил материализоваться. С самого пробуждения подсознание молчит, в стрессе пряча от Хёнвона последние годы, не давая возможность найти ответы во снах, однако поцелуй в лоб от старшего дарит не только покой на ночь, но и переживание: Че даже пугается, когда вместо привычной пустоты и темноты на него летит джип, разбивая в мелкую крупу стекло. С криком, покрытый мелкой дрожью и потом, цепляется в крепкую руку и срывается на слёзы, давя приступ тошноты. Медсестры слепят светом ламп и вкалывают успокоительное, вот только Вону кажется, словно без объятий сильных, но нежных, ему бы ничего не помогло. Волосы слегка взмокшие на затылке пальцы прореживают, позволяя наконец-то расслабиться и выдохнуть тяжело ночной кошмар. Укутан тёплым одеялом ласки от старшего, к которому сильнее жмётся, чтобы согреться после ледяного столкновения со смертью. Слушает песню, что тихо мурлычет парень, и принимает заботу от чистого сердца, понимая — нельзя больше зацикливаться на пустоте и скрываться от чужого «люблю».***
— Кто ты? — неожиданно серьезно для шестнадцатилетнего парня спрашивает, отчего Хосоку больно врать, но пластинку заезженную про свидетеля повторяет, взгляд в пол потупив. — Я дурак по-вашему, да? Шин ожидает увидеть раздражение, однако в глазах — обида глубиной в Марианскую впадину. И чувствует — это официальное обращение специально использовано, чтобы больнее задеть. Че сидит на койке, понимая, что в шестнадцать не касался бы стопами полностью холодного пола, и мысль эта отрезвляет. — Я же что-то не помню?.. — начинает неловко, скромный кивок в ответ получая. — Прошлое делает нас настоящими… тогда кто я? — Че Хёнвон, — без сарказма, просто, потому что Че Хёнвон — та личность, которая для него всегда будет цельной, потому что любит и не позволяет в своём сердце допустить, что его забудут таким, какой есть. — Тогда… — бездонные и такие тёплые, грустные и полные надежд глаза смотрят, не давая шанса увильнуть, несмотря на слова доктора. — Кто ты? — голову по привычке чуть вбок наклоняет, ожидая искренности, ведь иначе он не сможет — сорвётся совсем, не выдерживая нападки реальности, где он — возможно, и не он вовсе. — Шин Хосок, — и понимает, что в этот раз не достаточно. Шепотом, из самых глубин, что даже не так давно ночью услышанное ни в какое сравнение с эмоциями не идет: — Тот, кто очень сильно тебя любит. Отвечает и морщит нос, словно кот, будто бы поможет остановить слёзы на глазах навернувшиеся, и голову к потолку обращает. Хёнвон догадывался, точнее — понимал, что все и так на виду, однако боялся принять. Равно как и всю остальную реальность. Не верил, ведь ему всего лишь шестнадцать, а его любит взрослый мужчина. Сколько он потерял — в воспоминаниях, в годах, в людях? Страшно до уже забытой панической тошноты, вынуждающей сорваться в ванную на ватных ногах. Почти разбивая колени о кафель, да только его всё ещё держат сильные руки, волосы отросшие сильно в хвост убирая и гладя по спине, меж лопаток торчащих целуя. Даже если Хёнвону он противен, то не сможет оставить, хотя бы не сейчас — слабого по его вине. И как же Хосоку неожиданно и странно слышать хриплое: — Какое будущее ожидает человека без прошлого? — разочарованно несколько и без ожидания ответа. — Помоги мне найти выход из этой тьмы… Хёнвон сам себя не узнает: так честно и откровенно выражать эмоции, особенно с незнакомцем — не в его характере. Искренние чувства и глубокое отчаяние человека рядом придают смелости, будто ему уже нечего терять, и дозволено показать свои слабости, пусть и стыдно за них. И несмотря на то, что образа Шин Хосока нет в памяти, сердце твердит: «Ты знаешь». — Освети мой путь… — шепчет уже куда-то в грудь, но старший слышит и позволяет влаге на глазах копиться дальше — слишком больно и страшно, однако радостно, что к нему готовы пойти навстречу.***
Если его страх того, кто такой Хосок и что их на самом деле связывает, можно побороть, прочувствовав даже просто отношение Шина к себе, то остальные тревоги — это личная борьба, какой бы сильной ни была поддержка. И в какой-то момент сам отворачивается от своего света, раздражаясь: «Заладил своё «прекрасен, несмотря ни на что»! Я… изуродован…» — хнычет, одеялом с головой укрывшись, но Хосок уже давно позабыл о гордости, слишком сильно чувство вины ощущает, потому ложится рядом, обнимая поверх и просто дышит им — родной аромат никакие больничные одеяла не скроют. Сложно принять детские истерики от того, кто таким смелым и сильным кажется, несмотря на то, что и в двадцать пять страхов море остаётся. Тяжело видеть ребёнка — а у Че словно и черты лица немного изменились, мимика. Одновременно такой родной и незнакомый. У них нет ничего общего, даже воспоминаний, кроме двух недель в больнице, в которые Хёнвон слишком очевидно был погружен в себя, а после, получив ответы от Хосока, — в истерику. — Поверь в себя, — шепчет в затылок. — Если мне не веришь, верь в себя. — Я так и не знаю, кто я, чтобы верить. — Че Хёнвон, — тихо, соскучившись очень, потому не в силах остановить себя от возможности отодвинуть одеяло и покрыть затылок множеством касаний губ, пересохших от волнения. Младший хотел бы возмутиться, да только от действий Шина глаза закрывает, позволяя обнимать крепко, целовать шею и плечи, зарываться носом в волосы. Хосок оживает, Хёнвон — сходит с ума. Будто бы он уже сотню раз переживал такие нежности, однако все точно впервые. Прикосновения настолько родные и незнакомые, что душу наизнанку выворачивает. — Прости, — только и может вымолвить Шин, ощущая, насколько тяжело Вону, да только тот сам хватает за запястье с невиданной силой. Молча, лишь взглядом прося: «Не оставляй», — взъерошенный, с разметавшимися по белой подушке черными прядями волос и в съехавшей с плеча огромной футболке. Хосок с грустью рассматривает шрам на левом плече и мечтает избавить любимого от всех них своей любовью, что может целый мир сделать лучше — дайте возможность. Его чувства разбиваются о глас мудрости из уст врачей, а потому продолжает держать язык за зубами, как бы трудно ни было, однако целует почти невесомо касаясь искусанных губ, рассматривая растерянного и смущенного мальчика с чересчур острыми ключицами и все еще самой красивой улыбкой. Хёнвон думал о них, но ожидал, что только Хосок любил. Однако его первый поцелуй будоражит и заставляет странно себя чувствовать, заливаясь краской и улыбаясь наверняка глупо. Но убрать это выражение лица не в состоянии, поскольку сердце барабанит, словно ящик с петардами взорвался, не дает контролировать себя. И неважно, что это — даже не взрослый поцелуй, главное — он на него смотрит так, словно жизнь готов отдать за все эти эмоции. И так оно на самом деле. Будто в подтверждение, гладит щёки с ощутимой колючей щетиной и надеется, что в следующий раз Вон решится посмотреть в зеркало и сам заняться бритьем. Хосоку не сложно помогать, однако видеть мучения и страх принять себя — больно. Хёнвону необходимо увидеть себя, чтобы двигаться дальше, и они оба знают это, однако забываются в удовольствии объятий.***
По небу беспокойно бегут пушистые серые облака, при взгляде на которые отчего-то реагирует противоположным — приходит в покой, словно уравновешивают тучи тот сумбур, что внутри него. Выбраться в одиночку на крышу — было делом долгим и трудным, а ещё — грозящим последствиями, ведь недостаточно хорошо себя чувствует для этого путешествия на пять этажей ввысь. Опускает больничную маску и принимает лицом мелкие капли дождя — ему необходимо смыть свои переживания. Пусть на него ругаются — это все мелочи перед увиденной датой на табло в холле: 2019. Девять лет — это слишком много, совершенно не тот срок, который мог бы себе представить. Эти девять лет неизвестности подтолкнули к крыше, на воздух, где нет множества людей и, лежа на газоне, можно просто позволить себе промокнуть до нитки, пряча слёзы в каплях дождя. Этот промежуток времени кажется бесконечностью, чем-то невероятным и пустым, потому что в памяти ровным счетом ничего. Кажется, видит свет, когда Хосок рядом, но только чувственный, состоящий из понимания — тот не раз его обнимал, целовал и успокаивал, зная все слабые точки. Он соврёт сам себе, заявив, что мужчина ему не нравится, однако так же — что ему не страшно узнать всё, что их связывало эти девять лет. Хёнвон не готов ко второй катастрофе, однако сейчас его жизнь будто вновь несётся по встречной полосе — сбивая устои и врезаясь в факты, которых нет в его памяти, даже намёков. Есть только его свет — Шин Хосок, — уже нашедший его и, на удивление, не ругающийся. Просто ложится рядом и берёт за руку, поглаживая большим пальцем ладонь. — Наконец-то нашёл тебя, — кажется, это Солнце способно разогнать тучи в его душе.