13 going on 27

      Вернувшись в настоящий момент и не смущая более сна Эдди, Ричи нашёл плед на полке в гардеробной и накрыл им парня.

***

      Синий перетекает в красный. Красный сменяется синим. Огни довольно насыщенные, слепящие даже. За исключением этого вокруг мрак. Из ниоткуда вдруг возникает огромное пятно прожектора, витиевато словившее долговязый ссутуленный силуэт на стуле. Силуэт приобретает детали и становится живым. Он удерживает в руках ярко-жёлтый акустический Гибсон, ремешок которого перекинут через шею, несмотря на то, что корпус и без лишней поддержки надёжно размещён на бедре долговязого.       Голова поднимается, вниманием награждают ближе всего сидящих. Эдди может видеть каштановые, классически стриженые волосы этого парня, а вот цвет его глаз распознать не удаётся. Его тёплый взгляд устремлён вперёд. Возможно, ощущение теплоты появляется благодаря его прищуру. Он будто хочет защититься от прожектора. Хотя в этом и присутствует что-то болезненное. Нога, что придерживала гитару, находилась поверх другой. Эдди смотрел на него и пытался понять, чем тот заслужил его внимание, что сидит сейчас перед ним на небольшой сцене «Café Wha?!» и, кажется, собирается начать играть.       С промелькнувшей мыслью зазвучали первые аккорды. Теперь Каспбрак заметил, что перед ним находится столик. За столиком несколько фигур. Он может видеть только их затылки, и ничего больше.       Эдди любопытствует, и голова его вертится на сто восемьдесят градусов. Хм, необычно. С потолка свисают какие-то нити. Кажется, это праздничные ленты, коими обычно повязывают воздушные шары, но самих шаров он не замечает. Эти ленты повсюду. Белые, будто неоновые. Что выделяется в лёгком полумраке. Их кончики слегка закручены подобно поросячьему хвостику, и на этой подробности Эдди перестаёт отмечать окружающую обстановку.       Музыка, начавшая литься подкрадывающимся путём, теперь набирала обороты. Пальцы ловко скользили с лада на лад, со струны на струну. Мелодия заставляла что-то чувствовать. Причём некая лиричность стала отступать, постепенно вызывая неприятное чувство тяжести. Становилось некомфортно. Эдди поёжился. Он вновь оглянулся на сто восемьдесят в попытке выловить такое же исказившееся лицо какого-нибудь соседа, но не нашёл ни одного такого. Головы каждого слушателя оставались так же неподвижны, как и манекены в любом магазине одежды.       Чертовщина какая…       Обращая внимание на умелую игру гитариста, Эдди почему-то не верил, что играет он с душой. Ему даже показалось, что душа и вовсе отсутствовала. В самом теле. Здесь была чистая механика. С примесью чего-то таинственного. Холодящего. Будоражащего.       Эдди сглотнул, подумывая открыть рот и издать небольшой звук. Ему казалось, что это окажется невозможным, и тем не менее он вполне смог произнести следующее:       — Эй? О!.. кто-нибудь?       Кто-нибудь не отвечал.       — Что здесь происходит?       Продолжил он и неожиданно понял, что перестал поворачивать голову на всё те же добрые сто восемьдесят градусов. Это было так же: возникло желание, далее последовала команда для мозга… но ничего не выходило. Хотя оставалось непонятное ощущение перемотки назад. Будто ты находишься на какой-то записи. Ты делаешь первое движение, а тот человек, что смотрит эту запись, не даёт тебе его завершить, и всё время перематывает назад, тем самым смазывая чёткость твоего движения в воздухе. Больной ублюдок.       — Что ещё, блин, за нахер?.. — тревожно бормотал он себе под нос.       Заметался испуганный взгляд. Если Каспбрак ещё пытался куда-то повернуться, дёрнуться, проявить какую-либо активность, то впереди сидящие в буквальном смысле слова начали казаться Эдди манекенами. В них не чувствовалась жизнь. От слова совсем.       Звон акустики превзошёл все ожидания. Громкость увеличилась. Преображающееся звучание стало больше навевать электрогитару.       Пальцы, что бегали вдоль грифа, завораживали, но в какой-то момент мелодия и музыкант разорвали связь между друг другом. Теперь звук шёл отдельно, но человеку с гитарой это ничуть не мешало водить по струнам. Казалось, вид был должен стать жалким. Ведь правда раскрыта. Все узнали, что этот парень никто иной как шарлатан. И, тем не менее, жизни в его игре стало больше, чем то было, когда звук синхронизировал с движением рук на инструменте. В нём словно пробудилась душа. Парень зажмурился, пережимая струны для намеренного колебания на ладу. Так красиво и умело! Блеск! Не важно, что звук живёт отдельной жизнью.       Пуф!       Эдди подскочил, обращая взор кверху. Лопнул шарик? Он ей-богу не видел ни одного во время разведки в самом начале. Сейчас он его так же не увидел. Но привлёк другой момент.       — Р… Ричи?       Потолок над сценой был зеркальным. Сквозь ленты, коими тот был усеян, чётко над нашим уже известным шарлатаном отражался Тозиер! Эдди мог поклясться, это была его лохматая макушка! Чёрная. Никак не каштановая!       — Ричи!       Посмотрев напрямую на музыканта, Эдди не увидел друга детства. Лишь всё тот же незнакомец с едва не такими и чужими чертами лица. На секунду он пригляделся к нему. Даже уловил мысль, что вот-вот до него дойдёт, кто это и где он его видел. Хотя, конечно же, понять этого не понял.       Взгляд метнулся к потолочной плитке. Отражение содержало в себе все краски мигающих огней, ленты и всё ту же макушку Тозиера, как раз запрокинувшего голову назад и засветившего в зеркальном потолке своё проникшееся музыкой лицо.       Хуя какого происходит, ничё не пойму…       Эдди готовился протереть свои глаза, обставленный вокруг пальца этим невероятным фокусом, как вдруг произошло то, что повергло его в куда более огромный шок, чем различие между настоящим и отражением наверху.       Медиатор, ранее зажатый между большим и указательным пальцами, по какой-то причине выбивается из приученных рук и теряется в ножках стула или где-то там. Было бы логичным предположить, что выступление на том и окончится, хотя на деле главное представление лишь только начиналось. Два пальца, потерявших приспособительный треугольник и, очевидно, даже не заметившие этого, продолжили бить по струнам, как будто так и было задумано. Музыка лилась невпопад. Вернее грохотала. Грохотала на максималках. И хотя движения рук и звук давным давно утратили связующую нить, музыкант продолжал искренне, блять, верить, что играет это он сам.       — Рич!!!       Ни тозиерское отражение, ни каштанововласый на его крик не среагировали. На самом деле, реакции не последовало абсолютно никакой даже после первого и рокового удара по струнам, после которого в сторону безжизненных слушателей полетели первые фаланги пальцев. Ещё вполне способные обрубки пальцев извергали кровь, что, ударяясь о корпус якобы бренчащей гитары, распылялась на лица и одежду близко сидящих.       Эдди попадал в число этих самых близко сидящих.       Он попытался рвануть вперёд, но почувствовал себя словно училка, которую в шутку приклеили к стулу. Отличие было разве что в том, что от усилий его подняться одежда не натягивалась, не трескалась по швам и тому подобное. С сидением его как будто соединяло собственное тело. Будто в некотором смысле он и был этим самым сидением.       — Ричи!.. блять, кто-нибудь!       Голос свой он практически не разбирал. К моменту, когда переломилась следующая партия фаланг (какая-то слетела начисто, другая — осталась уродливым остриём. Струны «счистили» даже ноготь следующего пальца, попавшего под них чисто случайно), музыка долбила с такой силой, что ещё совсем немного — и из ушей польётся кровь, а, может, и череп вовсе расколется, словно хрустальный бокал.       Эдди хватается за голову, стягивает волосы в пальцах, смотрит в одну сторону, в другую — всем похуй. Эти человеческие куклы так же безжизненно смотрят вперёд, как и сам музыкант-мазохист, заливший кровью весь свой инструмент и большую часть одежды. С каждым ударом по тонким убийственным струнам он лишается ещё одного сантиметра своих пальцев. Совсем скоро дело подойдёт к основанию, и что-то подсказывает Эдди, что и на том он не остановится.       Музыка всё агрессивнее. Обломки кости летят подобно рису, что кидают молодым на счастье, когда те выходят после церемонии бракосочетания. Всплески крови, запах металла. В какой-то момент Эдди почувствовал это и на своём языке. Мрачно, сочно, жутко, насыщенно.       — ЧЁРТ ВОЗЬМИ, КТО-НИБУДЬ, КАК ТАКОЕ ВОЗМОЖНО?!!!       В отчаянных и бесконтрольных попытках ринуться вперёд, почти таких же бесконтрольных, что заставляют артиста по чуть-чуть лишать себя конечности, Эдди сквозь упавшую на глаза взмокшую чёлку неожиданно столкнулся с прямым взглядом каштановласого. Внутри всё заледенело, Эдди перестал трястись и ёрзать. Он узнал эти глаза. Эти застывшие острые черты. Несколько алых капель эстетично контрастировали с бледной, чуть не прозрачной кожей. Шея залита практически полностью, но лицо задето едва ли. Это Ричи. Причём он смотрит будто бы даже не на Эдди. Или он его совсем не видит. Не хочет дарить ему своё внимание. Он будто смотрит сквозь него. За него. Смотрит и будто подчиняется. Не ему — не Эдди. Он его не видит. Но кто-то определённо здесь есть. Что-то заставляет Тозиера бездумно херачить по острию струн, не испытывая ни боли, ни наслаждения. Будто не понимал, что совсем скоро попусту убьёт себя этим. Будто и не понимал, что живёт, что он вообще есть. Когда не чувствуешь ценности — ты ничего и не теряешь.       Эдди раскрывал рот подобно рыбе, нуждающейся в воде. Это пригвоздило его. То, что он сейчас наблюдает. Если всё, что было до этой секунды, пригвоздило его лишь физически, то теперь застыло всё его сознание, всё его нутро.       Надолго?       Он даже не знал, что ему вымолвить. Что он мог сделать? Ричи, блять, уже даже смотрит на него. Ну, как бы на него, но всё-таки. Что ещё здесь можно потребовать? В этой дыре никто, очевидно, не находит в происходящем ничего пугающего, ничего впечатляющего. Будто это происходит каждый день. Эдди впервые, чёрт подери, стало невыносимо находиться внутри этого бара. Впервые.       — Р… Ричи! Рич, пожалуйста…       Взмолился Каспбрак. С шумом, закладывающим уши, его мольба осталась неуслышанной. Даже им самим. Слёзы начали душить, и сдерживать их было уже невозможно. Эдди зажмурился и опустил голову вниз. Очень хотелось сжать веки до слепящих вспышек, после которых, он надеялся, подняв голову, уже не сможет видеть больше ничего.       — Пожалуйста, — протягивал Каспбрак, усердно и бессмысленно вертя головой, отказываясь её поднимать.       Проблему это не решало, но если долго настраивать себя, возможно, что-то из этого и выйдет? Судя по всему, Эдди не предначертано это узнать. Почти сразу же музыка резко оборвалась. Не осталось даже шлейфа гитарного звучания. Это было просто стоп. Ещё через секунду гитара свалилась в зал. Корпус несколько раз ударился, прежде чем инструмент прервал своё путешествие по залу, застревая между передним столиком, диванчиком и какой-то девушкой, находящейся, очевидно, не с нами.       Плечи Каспбрака вскинулись в напряжении, вжимаясь в голову. В фильмах ужасов в такие моменты не жди ничего хорошего. Именно по этой причине Эдди предпочитал оставаться незрячим и просто ждать, когда это всё закончится. Ведь рано или поздно это закончится, правда?       — Эдди.       У самого уха. Незнакомый. Абсолютно неизвестный Каспбраку голос. Первый, что он услышал за всю эту жуть, если исключать собственный. От страха глаза сами непроизвольно распахнулись. Он смотрел на собственные бёдра.       Чистейшая тишина.       Ничего примечательного. Хотя чьё-то присутствие за спиной отчаянно не даёт подростку перевести дух и успокоиться.       Раздался звук разбивающейся капли. Голова вскидывается. На сцене вновь тот парень. Ричи больше не видно. Возможно, Эдди увидел бы его на потолке. А может — нет. Он забывает посмотреть туда. На сцене тот парень. И гитары на его коленях больше нет. Колени вообще безвольно раскинуты по сторонам. Одна рука висит вдоль стула, другая — стёрта острыми струнами уже почти до локтя. Его живот открыт, разодрана футболка сбоку. Кровь сочится то ли с руки, то ли с выглядывающих рёбер, кожа на которых стёрлась с частичками мяса. Отвратительно и непередаваемо. Нормальному, психологически здоровому человеку с этого наверняка бы только блевать. И, вероятнее всего, Эдди бы вывернуло на месте. Но в ушах начал фонить безудержный крик. Хуй пойми кого крик. С его увеличением вибрации настолько искажались, что определить откуда он исходит становилось всё труднее и труднее. Возможно, так кричал он сам, а может — весь бар в унисон. Безумие. Теперь мы этого точно не узнаем. Потому что раз — и Эдди выбивается из сна.