Гордость - превыше всего

      “Встретимся в кафе где я работаю в день сдачи проекта, сразу после уроков.”       Мои руки трясутся пока я набираю это сообщение, и трясутся так сильно, что даже автокоррекция моего старого телефона плохо справляется, и написание этих простых слов отнимает непростительно много времени. Палец замирает над кнопкой отправки. Я всё ещё сомневаюсь, что приняла правильное решение, последовав совету Алекс встретиться с Авророй с глазу на глаз, поговорить нормально, вместо того чтобы устраивать эти странные пляски. Я сомневаюсь, что правильно поняла тот её поцелуй, от мысли о котором я даже спустя почти неделю краснею до кончиков ушей, хотя её губы даже не коснулись моих. Вдруг она просто играется? Она хорошо читает людей, её этому обучали родители, и вполне вероятно, что она всё поняла. Поняла и насмехается, как всегда, играет с чужими чувствами, с моими чувствами. Ей плевать на других, плевать на их эмоции, всё, что её волнует — спасти собственную шкуру, спасти так называемую репутацию семьи, хотя, как по мне, спасать там особо нечего. И всё равно я написала это глупое сообщение, всё равно глубоко внутри я надеюсь на то, что это было верное решение. Когда ответ не приходит ни через полчаса, ни через час, я начинаю сильно волноваться, а по всему телу проходит дрожь, стоит мне вспомнить про то, что я прочитала в её тетради. Что, если родители опять её наказали?       На самом деле я прочитала не слишком много из её тетради, я бы не смогла дочитать до последних записей, я бы не выдержала описания ещё хоть одного наказания. Почти через каждые две страницы Аврора повторяла правила родителей словно мантру, почти каждый отрывок с описанием её нарушений начинался с личного мнения, а затем снова и снова скатывался в бесконечные повторения тех же слов, что я слышала от неё в ответ на любой вопрос — “Гордость — превыше всего”, “Репутация важнее моих или чужих чувств”. После прочтения её дневника я снова почувствовала к ней жалость, снова хотелось вернуться, но я не тряпка. Я не собираюсь больше терпеть от неё этих игр, этих эмоциональных качелей… И всё равно я пригласила её на встречу. “Вы ничего не добьётесь, если будете просто избегать друг дружку, — всплывают в голове слова Алекс, — это причинит тебе ещё больше боли. Вам надо просто сесть и спокойно поговорить”. — Просто сесть и поговорить… — задумчиво повторяю её слова вслух, выдыхая дым от зажжённой сигареты в руках. С момента нашей последней встречи ради проекта я стала курить гораздо чаще, и от этого я ненавижу себя ещё сильнее.       Я хотела начать жизнь с чистого листа, переехав сюда с мамой, перестать курить, чтобы не стать зависимой как она, и у меня даже начинало получаться, пока возня с документами о моём поступлении в эту старшую школу не закончилась, и в моей жизни не появилась Энджон с её выебонами. Сделав последнюю затяжку я тушу окурок, так сильно прижимая его к пепельнице, что он едва не рвётся. Привычное после сигарет облегчение не приходит, скорее наоборот, эмоции словно только усилились. Мной овладевает паника, всё тело начинает мелко трясти и мне приходится сесть на уличную лестницу перед нашим домом чтобы не упасть. На город уже опускались сумерки, а вместе с ними и непривычная тишина, от которой в ушах начинает звенеть. Я пытаюсь глубоко дышать, не допустить панической атаки, не допустить слёз на глазах, обнимаю себя за плечи и пытаюсь убедить, что всё будет хорошо. Ничего из этого не помогает, дыхание быстро сбивается, а по щекам потекли ручьи, дрожь усиливается в разы несмотря на тёплые куртку и пижамные штаны. Страшно, страшно, страшно-страшно-страшно. Я вдруг осознаю, насколько всё хуёво, осознаю, что ничего не будет в порядке. Ни один из советов психолога о том, чтоб думать о том, что “ничто не будет длиться вечность, надо просто переждать, скоро всё наладится” не помогает — мне хуёво сейчас, и это всё, что волнует меня на данный момент, всё, о чём я могу думать каждый раз, как выхожу на улицу покурить. Аврора отравила мой разум, испортила, уничтожила. Разрушила то, что только-только начало восстанавливаться, то, что и так держалось на соплях. И несмотря на все эти разрушения, я жалею её, я влюблена в неё, и одна эта мысль ломает меня ещё сильнее, разбивает остатки разума на мельчайшие осколки. Я обещала не позволять унижать себя. Я обещала себе, что никогда не буду испытывать хоть каплю сожаления к своим обидчикам, не буду давать себя в обиду, и всё равно я каждый раз послушно возвращалась, обещая, что это последний раз, всё равно каждый раз я обманывала саму себя, нарушала собственные обещания. Лишь в этот раз я решила не возвращаться. Больше никогда. Но никто не сказал, что делать с моими к ней чувствами, что делать, если каждый раз я нахожусь на грани истерики, стоит завидеть вдалеке Аврору в окружении тех, кого в дневнике она бесконечно проклинала. Я так её ненавидела, так презирала, но настолько сильно, насколько ненавидела, я была в неё влюблена, влюблена по уши. Вечно меня тянет понравиться тем, кто не раз относился ко мне просто отвратительно, словно любовь и нежность смешались для меня с ненавистью и насилием.       Мне никогда не везло в отношениях, в любви, и это несмотря на то, что серьёзных отношений у меня было всего штуки три за всё время. Одна девушка страдала от пограничного расстройства личности, которое и стало одной из причин разрыва наших отношений. Слишком часто она переходила от любви и заботы к ненависти и недоверию, слишком часто она била меня во время очередного импульса, а затем, стоило этому импульсу пройти, она начинала плакать и извиняться. Её мама не позволяла ей принимать необходимые таблетки, и с каждым её импульсом мне становилось всё сложнее оправдывать её поступки этим расстройством. Мне пришлось уйти от неё после того, как я ненадолго потеряла сознание от её ударов. Вторая и без официальных диагнозов применяла физическую силу, но она отлично понимала, когда снова начать вести себя “правильно”, и хотя я довольно быстро поняла её тактику, но в то время как раз погиб мой отец, и… И мне нужна была чья-то любовь, чья-то забота, даже если они были извращены донельзя — мне была необходима хоть какая-то поддержка.       Меня передёргивает от неожиданного мягкого прикосновения к плечу. Мама. Смотрит нежно, тепло, на её губах — понимающая улыбка, когда она садится рядом со мной на мокрые от недавнего ливня ступеньки, не обращая внимание на испачканные штаны её любимой пижамы. Она ничего не говорит, лишь сидит рядом, положив мою голову себе на плечо, нежно перебирая мои кудри, и я сама не замечаю, как паническая атака сходит на нет, но слёзы продолжали литься по моим щекам. — Сегодня… — начинаю я охрипшим голосом, но мама мягко прерывает: — Я знаю, — снова улыбается, но глаза её на мокром месте, — сегодня уже слишком поздно ехать на могилу твоего отца, но можем поехать завтра.       Мы снова замолкаем на время, но тишина между нами уже не кажется напряжённой. Я крепко обнимаю маму, не в силах перестать всхлипывать. Сегодня — ровно три года со смерти отца. Лишь в день памяти о моём папе и за пару дней до мамы не пьёт, лишь в эти дни мы можем притвориться, что мы не сломаны, лишь из уважения к нему. Иногда мне хотелось, чтобы этот день длился вечность, лишь ради того, чтобы вспомнить, какой мама была раньше, как много времени мы проводили вместе. Я утыкаюсь носом в мамино плечо, прижимаясь ближе. Мне хотелось получить как можно больше любви от неё сейчас, перед тем, как она снова начнёт пить. Мама обнимает меня в ответ, хоть и слегка недовольно сопит. — От тебя сигаретами пахнет, — беззлобно смеётся — она всегда ненавидела запах сигарет. — А от тебя — грушами. У кого какой шампунь, — шучу я сквозь слёзы, с наслаждением слушая звонкий смех мамы, от которого я совсем отвыкла за это время.       Сейчас было так хорошо, так спокойно. Хотелось, чтобы этот миг никогда не заканчивался. И плевать было на Энджон, плевать на весь остальной мир, ведь сейчас, в этот конкретный момент, я была счастлива как никогда. Иронично, что именно в день смерти моего отца я ощущаю неимоверное счастье, такое, о котором я, казалось, забыла после его гибели. Я не знаю, сколько проходит времени, но мама уходит, оставляя меня наедине с начинающимся дождём, и я по привычке достаю ещё одну сигарету, зажимая её губами. Сейчас, когда я стала так часто курить, мне кажется почти сюрреалистичной мысль, что я когда-то собиралась бросить. Я едва не давлюсь сигаретным дымом, когда звук уведомления прорезает ночную тишину, заставая меня врасплох. Сердце начинает биться быстрее, когда я вижу, от кого мне пришло сообщение, но я громко фыркаю, увидев вместо нормального ответа лишь одно слово — “ок”. Почему-то становится обидно, что Аврора ответила настолько просто и коротко, почему-то я ожидала чего-то более длинного, словно мы были друзьями. Я нервно стучу телефоном о колено, снова начиная злиться на себя, злиться, что у меня не получается справиться с моими к ней чувствами, что я каждый раз хочу вернуться. Хочется сделать вид, что между нами ничего не произошло, хочется вернуть всё к тому моменту, когда мы ещё дрались, потому что тогда мы хоть существовали друг для дружки, потому что тогда всё было просто. Мы просто дрались, просто ненавидели друг-дружку, не знали друг о дружке и доли того, что знаем сейчас. Было так легко отыгрывать одни и те же роли, так же как я и моя небольшая компания играла одну и ту же роль стереотипных американских подростков, и мне хотелось вернуться туда, даже если это означало игнорирование собственных проблем, лепить из осколков своей личности что-то другое, чтобы угодить другим. Порой мне хотелось сдаться, перестать идти вперёд, потому что так будет проще, потому что так будет спокойнее. Хотелось отпустить себя так же, как это сделала моя мама, но в то же время именно этого я и боюсь. Каждый день мне приходится пересиливать саму себя, каждый день приходится заставлять себя идти вперёд, приходится делать это ради мамы. ***       Энджон не появляется в школе на следующий день. Её отсутствие было ощутимым, заметным и непривычным. Как я услышала из разговоров своих одноклассников — Аврора ни разу не пропускала ни дня за всё время учёбы в старшей школе. Ни разу. Ни разу. Эти слова снова и снова звучат в голове, и я чувствую, как внутри меня всё похолодело. Что-то случилось. Это было совершенно очевидно, но оглядываясь по сторонам я поняла, что никого это не волнует, никто и не задерживается на этой мысли. Все были рады, и это выводило из себя. Они не знают. Они лишь рады тому, что Энджон не появилась на уроках, в их пустых головах не мелькает и мысли о том, что что-то произошло, и только я — та, кто должна ненавидеть её сильнее чем кто-либо другой, — задумываюсь о том, что произошло с ней. До этого дня я и не осознавала то, насколько, должно быть, одиноко Авроре. Вынужденная следовать каждому правилу своих родителей, она, случайно или намеренно, настроила против себя весь класс, и как бы я ни сопротивлялась этому, я невольно стала видеть в ней… Себя?       Нет. Нет-нет-нет-нет-нет. Мы совершенно не похожи, полные противоположности. Именно на этой почве начался наш с ней конфликт, именно с этого начались мои проблемы в новой школе, и я не должна, не должна хоть как-то сочувствовать ей, сопереживать. Она просто заносчивая стерва, просто невыносимая мразь, которая портит другим жизни лишь потому, что её собственная жизнь не удалась. Она ничем не отличается от тех ублюдков, что травили меня на протяжении многих лет. Не отличается ведь?.. Мысли слишком сильно давили на меня, я не могла решить для себя, что чувствовать. У меня не получалось, просто не получалось избавиться от мыслей об Авроре, о её грёбаном дневнике и о моих грёбаных чувствах к ней, и, что самое главное, не могла выкинуть из головы мысли о предстоящей встрече в кафе. Что нам обсуждать? Я понятия не имею. Алекс сказала, что тема разговора сама всплывёт, но я не могу придумать ни одного сценария, при котором мы с Энджон сможем спокойно поговорить обо всём, что случилось между нами. О чём думала Алекс, посоветовав поговорить с Авророй, а, главное, о чём думала я, послушно отправляя сообщение, о чём я думала, решив, что эти отношения ещё можно спасти? От злости и безысходности хотелось кричать, и я впервые выхожу покурить прямо посреди урока, разумеется солгав учительнице о том, что иду я в туалет. С трудом прорвавшись через разросшийся куст я прислоняюсь к стене школьного здания и достаю сигарету, зажав её губами, но не спеша зажечь. Прямо по ту сторону школьного забора находится моё рабочее место, и это снова напоминает мне о предстоящей встрече, что заставляет меня невольно сжать фильтр зубами. Я поджигаю сигарету, тут же делая затяжку. Один только взгляд на эту, казалось бы, обычную кофейню, вызывает слишком много воспоминаний, слишком много чувств, от которых я так надеялась избавиться. Воспоминания пролетают перед глазами какими-то обрывками — плачущая Аврора, сломленная Аврора, пальцы Авроры на моём плече, мягкость кожи Авроры, когда я вытирала слёзы с её щёк. Все эти воспоминания причиняли боль, путали мои мысли, мои эмоции всё сильнее. Тебе должно быть плевать — напоминаю самой себе, но в голове всё смешалось, один голос перекрывал другой. “Она предала тебя” — отдаётся в голове, но вслед за этой мыслью следует “она не хотела этого”. Всё было бы в разы проще, не прочитай я этот чёртов дневник, всё было бы так просто, если бы она просто была мразью, если бы она продолжала вести себя так отвратительно, никак не показывая то, как много боли она на самом деле испытывает, не показывала, что она человек. Живой человек, а не машина, какой её хотят видеть родители. Послушной, тихой, безэмоциональной и рациональной. Я ударяю кулаком в шершавую стену позади себя, не обращая внимание на острую боль. Мне нужно хоть как-то выпустить свой гнев, своё расстройство, всё то, что накапливалось во мне в течении последних полутора недель, я больше не могла терпеть, меня распирает изнутри, хочется кричать, визжать, биться в истерике, но мне нельзя. Нельзя показывать свою слабость новым одноклассникам, нельзя показывать свои слабые точки, я не хочу повторения истории. Больше всего я боюсь осуждения, боюсь что всё начнётся заново. Хочется оставаться как можно менее заметной, но в то же время хочется показать, что я не дам себя в обиду, никому не позволю меня унизить, и эта двойственность сводит с ума, каждый день превращаясь во внутренний конфликт перед каждым принятым решением. В какой-то степени я даже завидую Энджон — у неё, по крайней мере, есть определённая модель поведения, которой она должна следовать. Ей не приходится постоянно выбирать, должна она что-то сделать или нет. И мне неважно, какими способами она получила эту определённость в своей жизни — я завидовала той, кто может перестать сражаться, просто следовать списку в голове. Как только эта мысль промелькнула, перед глазами тут же встали строки из дневника Аврора: “Я завидую её свободе”. Невольно из груди вырывается нервный смешок от осознания того, в какую абсурдную ситуацию мы с ней попали. Было бы неплохо поменяться телами всего на день, чтобы понять, каково это жить в шкуре друг дружки, но мы не в какой-то детской сказке с магией — в сказках всегда должен быть хороший конец, а, смотря на наши с Авророй отношения, можно с уверенностью сказать, что ждёт нас лишь разрушение жизней друг дружки, и спасёт от него только разговор по душам. Но даже если эта тема и поднимется во время встречи в кофейне — какой в этом смысл, если Энджон даже отдалённо не хочет сближаться, не хочет открыться? Я не собираюсь, как на нашей первой встрече в кофейне, проявлять инициативу, не стану её расспрашивать, пытаться собрать из осколков хоть что-то, отдалённо напоминающее доверие, и точно так же Аврора не станет первой открываться, потому что “репутация важнее чьих-либо чувств”, так что надеяться на разрешение наших с ней тревог не приходилось. Мои размышления прерывает шорох со стороны входа в убежище, и я по привычке тушу окурок о стену, моментально поворачиваясь к источнику шума. — Алекс? — не подумав прикрикнула я, на что та лишь зашипела, прислоняя указательный палец к губам, — ты же должна быть на уроке. Ты… Ты что, прогуливаешь? — Я так и знала, что найду тебя здесь. — вздыхает она, устало улыбаясь и полностью игнорируя мой вопрос. Какое знакомое поведение. — Зачем ты меня искала во время урока? — мои губы невольно расплылись в улыбке, и я мягко потрепала Алекс по голове — мне не хотелось обнимать её сразу после того, как я курила, чтобы избежать сморщенного носа и жалоб на вонь. Впрочем, я понимала её реакцию, потому что запах от моих дешёвых сигарет действительно был отвратным. Отстранившись от моей руки она, к моему удивлению, крепко обняла меня.       Мы простояли так минут пять, не меньше, так и не сказав друг-дружке ни слова. Я видела, что с Алекс что-то не так, но так же я чувствовала и то, что она не хочет говорить, что ей нужно немного времени, чтобы собраться с мыслями, и я была только рада предоставить ей ту поддержку, в которой она нуждалась, даже несмотря на ноющую от неудобного положения поясницу — Алекс была сильно ниже меня, едва доходя до уровня моего подбородка. Даже когда она отстраняется от меня, она крепко держит меня за руку, словно боясь отпускать меня, словно я могу исчезнуть. Она так отчаянно цеплялась, что я не отстранилась несмотря на холодный пот — мама хватала меня за эту же руку. — Что случилось? — всё-таки спрашиваю я, видя, как Сандра замялась. — В общем… Мама видела вчера на работе Аврору в отделении скорой помощи. Вроде ничего страшного не случилось, её выписали через пару часов, но я хотела сообщить тебе об этом. — Тебя же не это беспокоит. — говорю с лёгким нажимом, но затем резко замираю, переварив, наконец, её слова. Ноги становятся ватными, а всё тело пробирает крупная дрожь. В больнице? Если её выписали через несколько часов, значит, никаких серьёзных травм не было, но голова начинает сильно кружиться от одной мысли о том, что в этом могут быть виноваты её родители. Конечно, в дневнике были описаны не слишком жестокие наказания, но я не понаслышке знаю о том, что насилие со временем лишь ухудшается. — Кристина? — Алекс хватает меня под руки когда я едва не падаю на мокрую после дождя землю. Нужно собраться с мыслями — мне должно быть плевать на Аврору. — Всё в порядке. Так что тебя беспокоит? — Я натягиваю на губы улыбку скорее по привычке. Я всегда так делаю, когда нервничаю, скрываясь за масками. Точно так же, как Энджон. — Я просто… — Сандра запинается, и впивается взглядом в землю. — Просто мне начинает казаться, что мы стали отдаляться с тех пор как ты встретилась с Авророй. Тебя вообще в последнее время как будто только она и интересует. — Она поднимает взгляд, смотря прямо в мои глаза, и впервые мне становится некомфортно смотреть ей в глаза. Я нервно зарываюсь пальцами в свои кудри, погружаясь в свои мысли.       При всей моей любви к Алекс, при всём моём к ней доверии — слова застревают в горле когда я пытаюсь что-то ей рассказать, и это не на шутку пугало меня. Я готова доверить ей мою жизнь, но не могу доверить ей свои проблемы, и я вижу, как сильно это ранит её, как сильно она боится, что это разрушит нашу дружбу. Это происходило и раньше, но с появлением Авроры в моей жизни таких “секретов” становилось всё больше и больше, становилось всё сложнее притворяться, что всё в порядке, и это, разумеется, повлияло на мои взаимоотношения с другими людьми. Всё было так спокойно без Энджон. Рука сама по себе тянется в карман за ещё одной сигаретой и зажигалкой. Нужно успокоиться, нужно расслабиться. Это будет сложный разговор независимо от моего выбора. Лишь после нескольких затяжек мне становится легче, и внутри я ненавижу это ощущение, ненавижу то, какое облегчение приносит мне это горькое и вонючее дерьмо, ненавижу то, что зависима от этого точно так же, как мама зависима от алкоголя. — Ты уверена в своих чувствах? — Серьёзно спрашивает Александра после моего долгого рассказа. Я с трудом нахожу в себе силы кивнуть, едва сдерживаясь чтобы не скривиться: признать свои чувства и рассказывать об этом другим — совсем разные вещи, и от второго всегда становится как-то не по себе. Она молчит некоторое время, проходит не больше десяти секунд, но каждая секунда ощущается как вечность, за каждую секунду в голове проносятся тысячи мыслей. — Даже несмотря на то, что она так сильно тебя ранила… — Вздыхает, но затем на её губах появляется улыбка: — Спасибо, что поделилась. Я знаю, как сложно тебе было это сделать.       Я растерянно смотрю на неё. Я ожидала какой угодно реакции — гнева, страха, осуждения, чего угодно, кроме понимания. Алекс ненавидит Аврору, она жаловалась мне на неё ещё до того, как я стала ходить в эту старшую школу. Жаловалась, что все в классе боятся не угодить ей хоть в чём-то, что ей лишь бы унизить слабых, но перед моим переходом в новую школу её рассказы смягчились, и она стала уверять меня, что теперь всё в порядке, за что позже сильно извинялась. Последний человек, от которого я ожидала принятия моих чувств к Энджон это Сандра, но вот я здесь, стою не в силах и слова вымолвить, не в силах выдавить даже простое “спасибо”. На глаза наворачиваются слёзы, и единственная причина, по которой я не бросаюсь в её объятья — зажжённая сигарета в моих руках. Рассмеявшись, она берёт меня за руку, переплетая наши пальцы. — Даже если я не могу понять твои чувства, не могу понять, почему ты постоянно возвращаешься к ней — я принимаю твои чувства. — Алекс улыбается тепло, успокаивающе, и от этого дрожь в моём теле ослабевает, позволяя немного расслабиться. — Но если она тебя ещё хоть раз тронет — я швырну в неё свой рюкзак с учебниками.       Мы обе рассмеялись, и в груди расплылось тепло, а в голове не осталось ни единой мысли, словно одна только улыбка Сандры смогла спасти меня от безумия и хаоса внутри. Я тушу не до конца выкуренную сигарету о стену здания и почти тут же жалею об этом, когда Алекс бросает “мне пора”, и, приобняв напоследок, скрывается за кустами, забирая с собой тепло и спокойствие, бросая меня бороться со своими мыслями. Одну. Я невольно встряхиваю головой, пытаясь отогнать мысли о том, что меня оставили — зависимость от кого-то другого может легко уничтожить человека. И всё же мне хотелось получить ещё хотя бы несколько минут спокойствия. Сажусь на корточки, не слишком торопясь вернуться в класс, даже зная, что скоро меня могут начать искать — мне нужно успеть выпустить как можно больше своих чувств до того как я вернусь на урок, чтобы спрятать, скрыть то, насколько мне больно. Возле здания кафе останавливается отдалённо знакомый автомобиль, и я ловлю себя на мысли, что мне хочется чтобы я правильно догадалась. Дверь машины открывается, и оттуда, подтверждая мою мысль, выходит Аврора. Бледная, как смерть, и непривычно… Неидеальная. Волосы, хоть и не находятся в том же беспорядке, что и моя причёска, но явно не были уложены, плечи не выпрямлены — вообще всё в ней казалось… Другим. Лишь ледяной взгляд, которым она осматривалась, оставался тем же, и по спине пробегают мурашки когда внимание серебряных глаз обращается на меня, пристально смотря мне прямо в глаза. Мы обе застываем, и, несмотря на расстояние, на секунду я отчётливо вижу на её лице панику, которая почти сразу же сменяется привычным равнодушием. Энджон резко разворачивается и заходит в кафе, пока я борюсь с желанием окликнуть её, то ли для того, чтобы спокойно поговорить, то ли для того, чтобы дать хорошего пинка. За секунды моё желание прогулять оставшиеся уроки сменяется желанием убраться отсюда как можно скорее, потому что знаю — через панорамные окна кофейни каждое моё движение будет слишком заметным. Я так спешу убраться подальше, что поскальзываюсь, едва не падая лицом в грязь, и я чувствую, как жар начинает приливать к моим щекам, потому что я уже убедила себя, что Аврора наблюдает за каждым моим шагом, и мне становится дурно от мысли, что она увидела эту сцену. Я вскакиваю и продолжаю бежать, останавливаясь лишь когда я с трудом прохожу сквозь кусты — паника так захлестнула меня, что я забыла об аккуратности, и пару раз поцарапалась о ветки. Грёбаная Энджон. Вернувшись в класс и выслушав короткую нотацию от учителя до меня вдруг доходит. Аврора пришла в кафе, но не в школу, а, значит, она не болеет, и всё равно пропустила учебный день впервые за несколько лет, и почему-то эта мысль невыносимо бесит. Пока я весь день нервничаю, волнуюсь за неё, она ходит вполне живая и здоровая, ещё и смотрит на меня как на кусок дерьма, как на мусор под её ногами. Всю ту неделю, что мы избегаем друг-дружку, я разрывалась между ненавистью и жалостью. Каждый раз, натыкаясь на неё, внутри меня что-то умирало, обрывалось. Каждый раз я не могла избавиться от ощущения, что меня жёстко наебали и предали, хотя Аврора никогда не обещала мне чего-то даже отдалённо напоминающего нормальное общение, что уж говорить о дружбе или, тем более, романтике. Каждое действие Энджон противоречиво, и я просто не знаю, чего ожидать. Вот она обнимает меня в машине, но уже через пару минут кричит на меня, материт, словно из её памяти стёрли воспоминание о том, что было всего несколько минут назад, словно все эти мгновения вытесняют ебучие приказы её родителей. Каждый раз, стоило нам сблизиться хоть на шаг, Аврора возвращалась прежней на следующий же день, следуя правилам и указаниям родителей словно какой-то робот. Она пытается вырваться. Она действительно пытается вырваться, избежать контроля хоть ненадолго, но каждая попытка проваливается, после каждой попытки её “чинят”, оставляя, по сути, разбитой. И это злит. Злит, что я не могу ненавидеть её так, как прежде, злит, что она сражается. Злит, что я могу начать видеть в ней себя. Я боюсь увидеть в ней себя.       Находясь в классе я невольно постоянно смотрю в окно, туда, где примерно должна находиться кофейня, что, в общем-то, было бессмысленным — сидела я в противоположном от окна конце класса, и у меня не было шансов увидеть хоть что-то, но я упорно продолжала оглядываться, словно ожидая увидеть лицо Энджон в окне третьего этажа. Я и без того сходила с ума на уроках, стараясь не разреветься от воспоминаний об отце. Каждый раз, как мы с мамой ходим на могилу папы, я неизбежно вспоминаю все хорошие моменты с ним: вот он утешает меня, крепко обнимая, или вот мы выходим в первый совместный поход, и тут же приятные воспоминания сменяются его предсмертными хрипами, и так целый день, это происходило каждый раз, стоило нам поставить в планы “навестить” папу на кладбище, и сегодняшний день не стал исключением, поэтому появление Авроры стало последней каплей. Пришлось попросить у мамы забрать меня, потому что даже встать из-за парты казалось невозможным, что уж говорить о прогулке пешком до дома, и когда я, шатаясь, выхожу из здания школы, я невольно оглядываюсь на кафешку, едва не запнувшись о собственную ногу когда замечаю знакомую фигуру, выходящую из кафе, словно она заранее знала, что я выйду именно сейчас. Мама едва успевает подхватить меня под руки когда я, заглядевшись на Энджон, всё-таки спотыкаюсь о какой-то камень. — Твоя подружка? — улыбается она, и я чувствую, как нос невольно морщится. — Твои щёки такие красные. — мама хихикает, совсем беззлобно и нежно, из-за чего я и сама слегка улыбаюсь. — Мы с ней не ладим, мам. — мать лишь проницательно смотрит мне в глаза, ничего не отвечая и помогая мне добраться до заднего сидения — после той аварии я так ни разу и не садилась на переднее.       Мы едем в полной тишине, не произнося ни слова, и лишь слабый стук дождя нарушал её. И в этой тишине я варилась в собственных мыслях, что одна за другой пролетали передо мной, как бы я ни старалась их отгонять. Мой взгляд вновь и вновь возвращается к дрожащим рукам матери, и я невольно задаюсь вопросом — почему она забрала меня из приюта? Почему решила вернуть меня несмотря на то, что в пьяном бреду она видела во мне только напоминание о смерти любви всей её жизни? Из чувства долга? Зачем она восстановилась в родительских правах, зачем позволила мне вернуться несмотря на ту боль, что она испытывала при одном только взгляде на меня? Неужели я того стою? Стою ли я хоть трети её стараний, если всё, о чём я мечтаю, это о собственной смерти? Глаза снова защипало, но за день я пролила столько слёз, что не могла выпустить ни одной слезинки, не могла избавиться от стресса даже таким простым способом, сходя с ума в собственных чувствах. Каждый день я думаю лишь о том, что не заслуживаю этой жизни, не заслужила чьей угодно любви, и уж точно не стоила смерти своего папы, не стоила и капли тех усилий, что прилагают люди вокруг, и всё это лишь для того, чтобы я едва ли вела себя как нормальный человек, всё ради того, чтобы просто оставаться на плаву. Никогда ещё осознание собственной испорченности и беспомощности не ощущались так остро, как в этот момент, когда мы ехали на могилу отца, погибшего по моей вине. Сколько бы мама не извинялась за те свои слова, каждый раз, стоило ей напиться, она наговаривала в разы больше, после чего снова извинялась. Этот бесконечный цикл уже казался привычным, и всё равно я каждый раз надеюсь на другой исход. Прямо как с Энджон. Впервые я ощутила столько отвращения к своей маме, ко второму самому близкому мне человеку. Просто потому, что она настолько похожа на неё. На ту, кто сводит меня с ума вот уже как несколько месяцев, в кого я влюблена до абсурдного сильно. С губ против воли срывается всхлип, но я быстро закрываю рот ладонью, надеясь, что каким-то чудом мой всхлип не был услышан в мёртвой тишине машины. — Тыковка, всё хорошо? — тихо спрашивает мама, и по щеке скатывается одинокая слезинка. Я не могла отделаться от ощущения, что любит она меня только в трезвом состоянии, и эта мысль больно и глубоко полоснула по сердцу, заставляя сжаться ещё сильнее, обнимая себя за плечи, словно пытаясь защититься. Больно, невыносимо больно от мысли о том, что в состоянии, когда люди склонны говорить правду, она меня ненавидит, считает, что я виновна в смерти её любви. — Кристи? Кристи, всё хорошо? — я и не заметила, что мы остановились рядом с кладбищем, пока она не обернулась на меня, протягивая руку к моему плечу, что вызывает у меня ещё один всхлип когда я отодвигаюсь от неё, вжимаясь в сиденье и качая головой.       Она молчит несколько секунд, которые кажутся вечностью, а затем открывает рот, но я едва слышу, что она говорит. Слишком плохо, слишком тошно от одной мысли о том, что она притворяется. Так же, как это делала Аврора. Просто надевает нужные маски, лишь бы удержать поближе, не дать сбежать. Так же, как она это делала в день, когда я должна была уехать к Энджон заниматься проектом. Что бы произошло, если бы Аврора не появилась на пороге дома так вовремя? Смогла бы она по-настоящему мне навредить? Глубоко внутри засел животный страх, я не в силах даже смотреть ей в лицо. Ещё вчера я бы отдала всё за её внимание, её любовь, а сегодня… Сегодня я боюсь легчайшего её прикосновения. Внезапно она казалась монстром, внезапно она казалась… Опасной. Я не знаю, что думать о ней, не знаю, можно ли мне доверять той, кто так похожа на моего главного врага, на Энджон.        — Кристи, — вновь зовёт меня мама, в её голосе ощутимая дрожь. — Кристи, ты… Боишься меня?.. — Она вновь протягивает трясущуюся руку ко мне, осторожно проводя рукой по моим кудрям. — Тыковка, я никогда тебе не навре… — Ты уже навредила, мам. Вы двое всегда мне вредите. — Прерываю её, не уточняя, про кого ещё я говорила и чувствуя, как, реагируя на страх, внутри меня начинает закипать и злость. Быстро отстегнувшись я выхожу из машины, ища сигареты в кармане и направляясь к могиле папы. Вот она, стоит у самого конца кладбища. Старые, засохшие с последнего посещения, букеты, лежат в том же положении, в каком мы его оставили. — Нам так сложно без тебя, пап. — в пустоту говорю я, выдыхая вонючий сигаретный дым, и глаза снова защипало. — Мама так по тебе скучает, что винит меня в твоей смерти, и я уже даже начинаю ей верить. — Из груди вырывается нервный смешок, когда я сажусь у могилы, даже не пытаясь взглядом найти маму.       Я рассказываю холодному камню обо всём, что происходит, хотя идея загробного мира всегда казалась мне абсурдной. Даже зная, что он не слышит, это было то, что я привыкла делать ещё со времён первых, самых частых посещений, когда я была готова поверить во что угодно, лишь бы справиться с горем. В какой-то момент моего монолога я даже чувствую, как позади меня кто-то стоит — очевидно, моя мама, но я даже не думала прекращать свой рассказ, лишь начав избегать темы Авроры. Позади себя я слышу шуршание какой-то упаковки, после чего, перегнувшись через моё плечо, мама кладёт на его могилу свежий букет тигровых лилий. Его любимых. Она ничего не говорит, когда садится сзади, положив голову мне на плечо, лишь молча слушает, как я рассказываю о нашем счастливом прошлом, как объясняю ему какие-то глупости, упоминаю вскользь о некой капризной и красивой однокласснице. Против воли я произношу и несколько фраз о маме, о том, как ей сложно, как сильно она старается продолжить бороться несмотря на его, папы, смерть. Я не замечаю момента, когда мать убирает голову с моего плеча, и лишь когда её пальцы зарываются в мои кудри я, вздрогнув, поднимаю на неё взгляд, едва сдерживая очередной всхлип. Слёз уже не оставалось. — Дождь начинается, тыковка. Нам пора идти. — Её голос охрипший, но всё же в нём проскальзывает знакомая нежность. — Но ведь!.. — Я знаю, тыковка, но… — Маму прерывает раскат грома, столь громкий, что, казалось, небо вот-вот треснет пополам. Всего через несколько секунд с неба часто-часто начали капать мелкие капли, грозясь с минуты на минуту превратиться в самую настоящую бурю.       Не говоря больше ни слова, мы с мамой рванули к машине, стараясь не поскользнуться на уже насквозь мокрой земле. На моих губах — лёгкая, полная боли улыбка, когда я вспоминаю, как с папой мы попали в похожую ситуацию, решив сходить в последний поход перед началом зимы, когда выезжать в них станет невозможно из-за ливней и снегопадов. Стоило нам разбить лагерь где-то в глубоком лесу и разжечь костёр, как с неба полетели крупные капли дождя, громко разбиваясь о наши палатки. К сожалению, разбив лагерь нельзя так же, как мы с мамой сейчас, просто подскочить и побежать, потому что нужно собрать все вещи, после чего строго следовать указаниям на компасе, чтобы не заплутать в зарослях. В общем, когда мама открыла входную дверь в дом, она увидела нас, промокших насквозь, и смеющихся даже несмотря на то, что запланированный поход пришлось отменить. Несмотря на этот казус, тот вечер всё же закончился идеально. Завернувшись втроём с мамой пледами, мы сели в гостиной рядом с электрическим обогревателем, играя в настольные игры до поздней ночи и попивая горячий чай с имбирём. Всё было так спокойно. Даже спустя три года у меня так и не получилось принять то, как, всё-таки, сильно изменили маму алкоголь и смерть любимого мужа. От той жизнерадостной женщины с небольшими странностями осталась лишь тень, пустая оболочка. Жалкое подобие себя прошлой, не более. И снова внутри меня медленно расползается злость. Почему мама не продолжила сражаться? С другой стороны то, что она продолжает ходить на работу… Это ведь тоже борьба, так почему я так злюсь, почему в моих глазах она ничего не делает? Я не знаю, и всё же не могу избавиться от гнева, от обиды на неё.       Лишь когда мы доезжаем до дома я, наконец, достаю телефон, чтобы увидеть входящее сообщение от Авроры, отчего я едва не роняю и без того побитый гаджет на пол. Что ей понадобилось от меня на этот раз? “Как погодка на кладбище?”       В этот раз я осознанно швыряю телефон подальше от себя. Правда, на свою кровать — всё-таки, телефоны вещь не дешёвая, и новый я себе позволить вряд ли смогу, учитывая то, что большую часть заработанных денег я откладываю на то, чтобы свалить подальше из этого сраного города, подальше от матери. Телефон мягко отскакивает от матраса, и каким-то чудом падает на подушку, а не на пол, как я боялась, и только после его спасения я понимаю, что я, вообще-то, не говорила Энджон о том, что я еду на кладбище. Да что там Аврора, я даже Алекс не рассказала об этом. Неужели она… Следит за мной? “Ты следишь за мной, или просто искала повод написать мне?” “Я только хотела сообщить, что я закончила проект. Тебе повезло, что я такая добрая, что не стану сдавать то, что ты ни капли мне не помогла.”       Я презрительно хмыкаю, даже не собираясь отвечать на это глупое заявление. Будто это не ты, Энджон, выгоняла меня из своего дома. Щёки, как и при каждом воспоминании о том дне, обдало жаром. И всё-таки я не понимаю, почему я до сих пор так краснею, если мы даже не поцеловались. ***       Оставшиеся дни до сдачи проекта прошли одинаково незаметно — каждый день мы с Энджон лишь избегали друг дружку, делая вид, что вторая не существует. И всё же, время от времени я могла поклясться, что ощущаю на себе чужой взгляд, так же как и она, вероятно, чувствовала мои постоянные взгляды. Лишь в ночь перед сдачей проекта и, соответственно, перед нашей с Авророй встречей, я позволила себе снова задуматься о том, что меня ждёт. Встреча с врагом… В которого я по уши влюблена. Встреча с той, кто не раз пыталась разрушить мою жизнь, той, чью жизнь я точно так же хотела разрушить, той, кого я хотела уничтожить. Прошла почти неделя с момента отправки того сообщения, а я всё так же без понятия, что мы будем обсуждать. Я даже не была уверена в том, что мы будем говорить, а не отмалчиваться, даже не смотря друг-дружке в глаза. Рядом не будет Алекс — мы заранее договорились, что наша с Авророй встреча не будет проходить в её смену, чтобы нас “ничего не смущало”, будто эта встреча не была достаточно неловкой и смущающей сама по себе. Понятное дело, это лишь отговорка: Сандра просто не хочет там находиться, и я не могу её винить. Я бы тоже не хотела там находиться.       Всю ночь я вскакивала от кошмаров, один хуже другого, и все они тем или иным образом были связаны с одним человеком — Энджон. Вот она устраивает против меня травлю, которая лишь ухудшается из раза в раз, затем вспышка, и вот я уже прыгаю вниз с какого-то небоскрёба, тут же просыпаясь с криком. Или вот Аврора разрушает мою жизнь, мою мать увольняют, из-за чего она начинает бухать гораздо больше, затем ещё вспышка, и вот я стою напротив её могилы, после чего просыпаюсь от собственного крика, полного отчаяния, и так продолжалось всю ночь. Сегодня мама не была дома, оставшись с ночёвкой у своей подруги, и это сводило с ума, потому что я понимала: никто не придёт. Никто не подойдёт, чтобы убедиться, что всё в порядке, никто не обнимет, не утешит, но что ещё хуже — у меня нет способа убедиться в том, что моя мать жива, и даже с полным осознанием того, что это был лишь кошмар, я не могла унять тревогу. После кошмара со смертью матери, я не видела смысла в том, чтобы лечь спать дальше, поэтому, заварив себе кружку отвратительно горького кофе, я сажусь напротив холста с незавершённой картиной. Конечно, искусственный свет был не лучшим вариантом для написания картины, но это лучше, чем ничего. Кисть, полностью покрытая пятнами акриловой и масляной красками, удобно ложится в руку, и я достаю откуда-то из творческого беспорядка в комнате палитру с остатками краски, после чего тупо разглядываю измазанный холст несколько минут.       Я никогда не любила делать наброски на холсте, рисуя, в основном, из головы, выплёскивая все свои эмоции на несчастный кусок ткани, после покрывая это творчество всё новыми и новыми слоями эмоций, где преобладающее чувство — страх. Животный страх, который живёт во мне с самого детства, следует за мной по пятам, угрожая перекрыть каждое светлое мгновение в моей жизни, заставить забыть о том, что счастье вообще существует. Он отличается от обычного страха. Это самый настоящий ужас, который никогда не покидает моего сознания, оставаясь на его задворках. Он контролирует все мои чувства, заставляет отступать от своих целей и мечт, пытается помешать мне сражаться, сделать из меня мою маму. Каждый день я лишь пытаюсь бежать от него, перекрывая при помощи музыки, друзей, своих хобби. Всего каких-то пяти секунд тишины хватит для того, чтобы тревожность захватила мой разум, отравила его, всего пара секунд тишины может превратить меня в… В сумасшедшую. Сейчас, на холсте передо мной изображена лишь частичка этого страха: красные и чёрные пятна, формирующие кричащие лица, а эти лица, в свою очередь, формируют собой дерево. Смолистая сосна. Я навсегда запомнила название того дерева, что задавило моего папу насмерть, не позволив ему даже понять, что происходит. Высокие деревья, символ моего штата, Миннесота, но для меня это лишь символ, напоминающий о том, что стало источником всех проблем в моей жизни. Позади дерева — хаотичные красно-жёлтые мазки, языки пламени, охватывающие дерево своим теплом…       Просыпаюсь я от будильника на семь утра, и лишь тогда осознаю, что заснула прямо на стуле, у которого, к счастью, есть спинка. С трудом разлепляю веки, кажущиеся невероятно тяжёлыми, и громко шиплю: похоже, вчера я забыла закрыть шторы, и в комнате было непривычно светло, насколько, конечно, может быть светло в конце осени в этом штате. Небо по прежнему было серым от облаков, но даже это небольшое количество света заставляло глаза слезиться. С громкими матами я собираюсь закрыть единственное окно, как замечаю на внешней стороне подоконника несколько крошечных кусочков града, ещё не растаявших под утренним солнцем. Уже плохой знак, учитывая то, насколько часто шторма начинаются с малого, под конец дня превращаясь в самый настоящий тайфун с грозой, ливнем, и таким сильным ветром, что порой сдувает даже взрослых людей. Беру в руки телефон, чтобы спросить у Авроры, всё ли в силе, и, к своему удивлению, уже вижу там сообщение от неё. Только чёрта помяни…        “Утром шёл град. В течении дня посмотрим, что будет с погодой, потому что я не собираюсь ради тебя переться сквозь шторм.”              Сообщение было отправлено ещё в пять утра, когда нормальные люди уже видят десятый сон, а эта идеальная кукла уже бодрячком. Мимолётно думаю о том, что, возможно, ей тоже сегодня не спалось, что она тоже волновалась насчёт предстоящей встречи, возможно, у неё тоже есть чувства. Возможно, она не играется с моими чувствами в этот раз? Я мотаю головой, пытаясь отогнать ненужные мысли. Как будто ей не плевать. Как будто ей не плевать даже на свои собственные эмоции, на свои собственные переживания. Если ей плевать на себя, о других она даже не задумывается. Другие люди для неё лишь способ достижения своих целей, её не волнуют их жизни, её не волнует моя жизнь, и от этой мысли становится горько, очень горько и больно, грудная клетка едва не разрывалась, но я хлопаю себя по щекам, позволяя прервать нескончаемый поток размышлений, хотя я прекрасно осознаю, что сбежать от него надолго у меня не получится — впереди целый учебный день, и я уже заранее знаю, что именно сегодня поучиться у меня не выйдет, а всё из-за грёбаной Энджон.              Сборы в школу проходят невероятно медленно — сегодня у меня первые два урока будут в одном с Авророй классе, и идти туда совершенно не хотелось, поэтому я тянула время так сильно, как только могла. Лишь выйдя из душа и увидев на экране телефона, что до начала уроков осталось двадцать минут, я подскочила, быстро одеваясь и надеясь, что дома остался хлеб, чтобы я могла завтракать тостами прямо по дороге в школу. Пожалуй, слишком сильно я тянула время: не хватало ещё опоздать на сдачу этого грёбаного проекта. В школу я решаю ехать на автобусе, чуть не опоздав и на него, и лишь сидя в нём, жуя кусочек тоста, я вдруг поняла, что уже через пятнадцать минут меня и Аврору больше ничего не будет связывать, но я не чувствовала ожидаемого облегчения. Хоть нам и не придётся больше общаться из-за проекта, я понятия не имею, что делать со своей влюблённостью, которая, казалось, лишь усилилась за эти дни. Одна встреча в кофейне не сможет решить всю недосказанность между нами, я всё равно не расскажу о своих чувствах, а она не позволит себе и слова лишнего сказать. Потому что она наследница, потому что она всегда строит из себя идеальную живую куклу, потому что ей плевать. Ей всегда было и будет наплевать на меня, на других. Даже в своих так называемых друзьях она видит лишь инструмент для достижения своих целей. У меня нет и шанса на взаимные чувства при таких обстоятельствах, так какой смысл рассказать ей об этом, какой смысл в самой этой встрече? Как бы я ни доверяла Алекс, мне сложно поверить, что эта встреча сможет исправить даже самую малую часть наших с Энджон взаимоотношений, и я бы с радостью отменила эту встречу, заблокировала номер Авроры и молча страдала от невзаимных чувств, но чёрт дёрнул меня пообещать Сандре, что я не отменю эту встречу, потому что “это очень важно, Крис”. Как бы я ни хотела верить в лучшее, факт остаётся фактом: шанс того, что эта живая кукла испытывает и будет испытывать ко мне что-то, кроме отвращения, настолько низкий, что вероятность того, что в планету врежется метеорит, гораздо выше, и всё равно я знаю, что глубоко внутри я всё ещё верю в этот бред, что и подпитывает эту ебучую влюблённость всё сильнее и сильнее. Чуть не пропустив свою остановку, я выскакиваю из транспорта и бегу со всех ног в сторону школы, прибегая к нужному кабинету за пару секунд до звонка, едва дыша. Аврора, разумеется, уже внутри, сидит за своей партой, на которой стоит наш проект. Мы лишь мельком переглядываемся, тут же отводя взгляды, но к своему удивлению, стоит мне сесть на место, над моим ухом звучит тихий кашель, отчего я едва не подпрыгиваю: и когда она успела подобраться так близко?!              — Судя по прогнозу погоды, сегодня не будет урагана, так что встреча состоится, если, конечно, ты не передумала. — Ты решила проверить прогноз погоды только сейчас? Может, стоило его посмотреть до того, как писать мне? — Я фыркаю, одним затылком ощущая её прожигающий взгляд.        — Если бы ты думала дольше трёх секунд, ты бы поняла, что таким образом я проверяла, всё ли в силе. — Холодно отвечает она и быстро уходит на своё место. Я хотела сказать ей вслед что-то, что угодно, словно желая получить больше контакта в последний день, когда нас будет связывать хоть что-то кроме жгучей ненависти, но не успеваю открыть рот, как в класс заходит учительница, поэтому я лишь молча сверлила её профиль взглядом, едва слыша, что говорит химица.              В голове проносилось множество мыслей, сотни сценариев того, что ждёт меня после этой встречи, и ни один из них не был даже отдалённо похож на счастливый конец. Ко мне вновь и вновь приходили видения из моих кошмаров, где Аврора отравляет мою жизнь, разрушает, уничтожает всё, что мне дорого, всё, что имеет для меня хоть малейшее значение. Внутри меня поселяется животный страх, захватывая меня всё сильнее с каждым таким сценарием, поток которых перекрывать не удавалось. Я чувствую, как ноги начинают неметь, а в руках появляется неконтролируемая дрожь, из-за которой ручка раз за разом выскальзывала из руки, ударяясь о парту, что нисколько не помогало справиться с ощущением того, что все смотрят. Смотрят и ненавидят, осуждают, хотят навредить. Это ощущение преследует меня всегда, но сейчас оно было сильнее, чем когда-либо. И каждый раз, чувствуя приближение панической атаки, я разрываюсь между желанием, чтобы все перестали смотреть, и желанием, чтобы хоть кто-то заметил. Чтобы кто-то увидел, как мне плохо, увидел и помог, вытащил из этого сраного омута, спас меня из этого хаоса, хоть кто-то. Кто-нибудь, что-нибудь. Но каждый раз приходится спасаться самой, каждый раз всё это замечаю только я.        — Миссис Клауд, — голос Авроры справа от меня звучит как раскат грома, и висок простреливает острой болью, а мысли становятся хаотичнее. — Кристине нездоровится, я провожу её до медпункта?              Я не слышу ответа учительницы — уши заложило, и я слышала лишь громкий звон и быстрое биение собственного сердца, — но, судя по тому, как чужая рука потянула меня, чтобы я поднялась, учительница всё же согласилась. Дезориентированная, я следую за Энджон, которая быстро ведёт меня к выходу из класса, даже не сбавляя темпа, когда я запинаюсь, и стоило нам выйти, как меня прижали к стене, крепко удерживая за плечи.        — Смотри на меня. — приказывает она, и я поднимаю взгляд, с трудом удерживая зрительный контакт. — Дыши медленно. Медленно, Льюис, гипервентиляция нам не нужна. Вдох, и медленный выдох, повторяй за мной. — Аврора говорит строго, почти грубо, но я стараюсь повторять за ней, несмотря на усиление липкого ужаса в груди. Воздуха катастрофически не хватало, но я, как идиотка, продолжала следовать её указаниям.        — Ты ведь знаешь, что панические атаки проходят за несколько минут? — Охрипшим голосом спрашиваю её, когда тревожность отступила, но в ответ слышу звенящую тишину. — Почему ты каждый раз мне помогаешь? — Спрашиваю почти с отчаянием, получая в ответ всё то же молчание.        — Судя по тому, что ты готова была встретиться в бурю… — Раздалось через минуту тишины. — Эта встреча важна для тебя.        — И что с того? — Фыркаю, невольно стискивая кулаки. Жалкие оправдания.        — Тебя бы отправили домой. И... Некоторые вещи важны не только тебе, Льюис. — Раздражённо выдыхает Энджон, отпуская, наконец, мои плечи. — Я иду в класс.              Хлопок двери, и вот я снова одна, снова в смятении. Внезапно я осознаю, как сильно я нуждалась в том тепле, что Аврора забрала с собой, как важно мне было хоть чьё-то присутствие сейчас, в столь уязвимом состоянии, как нужно было присутствие самой Авроры. Снова голова переполняется мыслями. Почему я оттолкнула её, почему не могла просто смолчать, а, главное, почему Энджон мне помогла, и как заметила моё состояние, если в классе я ещё не начала плакать. Неужели она наблюдала? С каких пор ей не всё равно, с каких пор её заботит хоть что-то кроме того грёбаного пути, что ей начертили родители? Чем дольше я общаюсь с Авророй, тем больше вопросов возникает в моей голове. Не она ли отталкивала меня при каждой нашей встрече? Плевать. Мне должно быть плевать на её мотивы, плевать на неё.              Каждое слово, срывающееся с её, Авроры, уст, сводит с ума всё сильнее и сильнее, каждая фраза противоречит её действиям, путает мысли. Когда я захожу в класс через несколько минут, одноклассники уже начали презентовать свои проекты, и я быстро сажусь на своё место, игнорируя вопрос учительницы о моём самочувствии. Всю остальную работу сделает Энджон — мы с ней заранее договорились об этом. Вернее, она поставила меня перед фактом, что выступать с презентацией будет она, потому что мои способности, с её слов, “хуже чем у второклассника, сдающего свой первый личный проект”. Отвратительная. Впрочем, это не так далеко от истины: находясь перед публикой всё, о чём я могу думать — о том, как бы мне не облажаться. Потому что за ошибки меня будут ненавидеть, потому что ошибки это слабости, а показывать свои слабости запрещено, ими обязательно воспользуются. Даже понимая, что не все люди хотят мне навредить, я не могу избавиться от этого ощущения. Ощущения того, что каждый отдельно взятый человек хочет меня ранить, каждый думает о том, как задеть меня посильнее, что оставит шрамы поглубже, и это ощущение преследует меня ещё с детства. Не сметь показывать себя, не сметь высовываться, иначе будет больно. Никто не должен заметить, даже заподозрить о моём существовании, потому что это меня уничтожит, потому что другие лишь ждут подходящего момента чтобы атаковать. Лишь переехав сюда, лишь решив начать с чистого листа я впервые примерила на себя маску уверенности, чтобы мои надежды о новой жизни тут же разбились, встретившись с Авророй. Всё время нашей вражды я двигалась лишь на нежелании показаться хоть сколько-то ущербной, хоть немного слабой, потому что казалось, что стоит мне отпустить себя хоть на секунду — от меня и мокрого места не оставят, уничтожат в одно мгновение. Вероятно, именно поэтому я нахожу эту раздражающую схожесть с Энджон. Под своей защитой она просто… Боится. Так же, как я, она боится предательства, думает, что каждый человек рядом с ней готов по первой же просьбе сдать любой её проступок её родителям, боится, что её ранят, не осознавая, насколько сильно её ломают одни эти мысли. Жизнь в постоянном страхе ранит гораздо сильнее, наносит в разы больше ущерба чем что угодно, и я это знаю как никто другой. Хотелось защитить её, спасти, уберечь от того, через что прошла я, хотелось помочь ей сражаться, даже если я сама сгорю дотла ради этой помощи, даже зная, что она никогда не сделает того же ради меня. Мне будто жизненно необходимо помогать кому-то, спасать, необходимо чувствовать, что я способна хоть на что-то, что я могу быть полезной. Просто чтобы больше не слышать, что я разочарование для своих близких, просто чтобы казаться сильнее чем я есть на самом деле, чтобы никогда больше не ощущать то отчаяние от собственного бессилия, что преследует меня годами. Всегда первая бегу помочь, какой бы мёртвой я ни была внутри, пытаюсь казаться сильной, делать вид, что внутри меня ещё остались силы на настоящие эмоции, а не их тусклое ощущение сквозь пелену апатии, не их резкое появление во время истерик и панических атак. Я хочу быть полезной. Каждый день я живу в одних лишь попытках доказать, что я чего-то стою, что я достойна чего бы то ни было, даже если я сама не верю в то, что я заслуживаю чего-то хорошего.        — …Юис и Энджон, ваш выход, — прорывается сквозь поток мыслей голос учительницы, и я едва не подскакиваю, осматривая класс. Как долго я витала в облаках?.. Настенные часы показывают девять тридцать утра, а, значит, я потратила полчаса своей жизни на тупые размышления.              Замечаю, как Аврора поднимается со своего места, уверенная как всегда, и если она и нервничает, то ничем этого не показывает. Идёт с гордо поднятой головой, прямыми плечами, и от этого вида внутри ядом расплывается чёрная зависть, ненависть к самой себе. Я хочу так же. Будь то маска или её настоящие чувства, я хочу иметь хоть каплю её уверенности, или, по крайней мере, притворяться так же хорошо, как она. Не бояться толпы, не бояться прикованных к себе взглядов, даже напротив — наслаждаться ими. Смотря на Энджон не создаётся ни малейшего сомнения, что в данный момент она находится в своей стихии, на своём месте. Её место там, где все её видят. Восхищаются, боятся, может даже ненавидят, но она всё равно идёт к своей цели с гордо поднятой головой, потому что ей действительно плевать. И от этого вида в горле застревает ком, ограничивая доступ к кислороду. Потому что я никогда не смогу так же. Сколько бы я ни притворялась уверенной в себе, я не могу наплевать на чужое мнение, не могу почувствовать себя по-настоящему стоящей, в то время как Аврора и не слышала о таком. Все её мысли крутятся вокруг того, как бы угодить родителям, как стать “идеальной наследницей”, и она готова идти по головам, лишь бы услышать очередную похвалу, получить хоть капельку любви. И она идёт. Послушная, словно марионетка, каким-то образом сохраняет свою гордость, выглядит всё так же величественно, словно каждый её шаг не контролируется опытными кукловодами в лице её родителей. У неё нет ни времени, ни желания обращать внимание на чужие слова, чужие чувства, она лишь слепо следует пути, по которому её ведут родители. А я? Я боюсь. Боюсь каждого человека в поле моего зрения и вне его, считаю, что каждый из них презирает меня по той или иной причине.              С другой стороны, вряд ли Аврора сразу родилась такой. Наверняка она тоже боялась, но она не сидела, наматывая сопли на кулак, как это делаю я сейчас. Возможно я недостаточно сильно стараюсь? Эта мелькнувшая мысль — что удар под дых. Ведь я каждый день пытаюсь идти вперёд, каждый день сражаюсь, чтобы оказалось, что этого даже отдалённо не достаточно. Этого было чертовски недостаточно даже чтобы просто считаться нормальной, всё, что я делала, все потраченные силы — этого недостаточно. Но я даже не знаю, в какую сторону мне двигаться, где сделать дополнительное усилие. Мне не у кого просить совета, не у кого просить помощи, ведь в данный момент моя единственная поддержка это Алекс, но у неё, в общем-то, те же проблемы, пусть она и скрывает их получше моего. На секунду всплывает мысль попросить помощи у Энджон, но я тут же отмахиваюсь. Мы враги. По сердцу словно ножом полоснули от этого напоминания. С её резко меняющимися отношением ко мне легко забыть, на каком этапе мы остановились — сближения или ненависти. Устраивая эмоциональные качели она легко привязывает меня к себе против моей и, вероятно, своей воле, в то же время пытаясь оттолкнуть меня, не позволить сблизиться, словно она боится. И даже несмотря на это… Я влюбилась. И это не первый раз, когда я влюбляюсь в подобных личностей, вспомнить ту девушку из прошлой школы, которая, узнав о моих к ней чувствах, распиздела об этом всему классу, что, разумеется, не облегчило мою жизнь во времена травли. В классе не осталось никого, кто был бы хоть немного на моей стороне, и я отчётливо помню, как в момент осознания этого земля ушла из под ног, как исчезли остатки моего доверия другим людям. Именно в тот момент возникла мысль, преследующая меня и по сей день: они все против тебя. Они всегда хотят меня ранить, они готовы в любой момент перейти на чужую сторону, чтобы сберечь свою шкуру. И этим они так похожи на Аврору. Сама мысль о том, что я влюблена в практически точную копию моих обидчиков была невыносима. Словно я предаю свои принципы, свои убеждения, оставляя от своей личности жалкие обрубки.              Оставшиеся занятия, к счастью, проходили без Энджон под боком. Удивительно, как быстро мчится время именно тогда, когда ты бы отдал всё, чтобы его замедлить. Я не хотела, не хотела идти на эту встречу, ведь мне так ни разу и не удалось подумать о темах для разговора, и теперь казалось, словно вместо душевного диалога мы будем молча сидеть за столиком, ожидая, когда хоть одна из нас заговорит или, по крайней мере, встанет и уйдёт. Закинув рюкзак на плечо я выхожу из школы, и, словно на эшафот, иду к кофейне. Прозвучал оглушающий раскат грома, вынуждая меня ускорить шаг — мне не хотелось попасть под ливень.. В кафе совершенно пусто, когда я захожу. Лишь моя коллега находится в помещении, внимательно оглядывая меня.        — Пришла на свидание? — она хитро улыбается, но я ничего на это не отвечаю, и, заказав себе большой стаканчик крепкого чёрного кофе с собой, — на случай, если встреча пойдёт не по плану, — присаживаюсь за столик у панорамного окна.              Там, за стеклом, люди суетятся — некоторые достают зонты, другие, менее удачливые, перебегают от навеса к навесу, скрываясь от начавшегося ливня. Внезапно звучит ещё гром, и с неба начали падать уже не капли воды, а крупные кусочки льда. Град. Словно сама вселенная была против нашей с Авророй встречи, но деваться уже некуда.              К слову, а где там Энджон? Я не видела её даже у школьных ворот, хотя закончить мы должны были примерно в одно время. Задерживается? А, может, она в последнюю секунду решила не идти на эту встречу? Может, после моих слёз в коридоре она решила, что ничем хорошим эта встреча не закончится? Неужели я опять всё испортила? Крепко стиснув бумажный стаканчик с кофе я нервно оглядываю помещение, словно я, сидя напротив входа, могла каким-то образом упустить появление Авроры. Сердце в груди ощутимо ускоряет свой ход, когда перед стеклянными дверями кафе останавливается знакомая чёрная машина. Она уже здесь. Я невольно затаиваю дыхание, когда Энджон осторожно толкает дверь. От нервов всё тело трясётся, и мне едва удаётся поднести стаканчик ко рту, но я так и замираю, не сделав и глотка, лишь наблюдая.        — И тебе привет, Кристина. — хмыкает она, садясь за столик. Я пытаюсь сказать что-то в ответ, но слова застревают в горле, и я лишь киваю. Несколько минут мы сидим в тишине, и с каждой минутой я нервничаю всё сильнее, неосознанно начав кусать свои губы.        — Так о чём ты хотела поговорить? — с напускным спокойствием спрашивает Аврора, хотя по ней очевидно, что она, так же как я, сидит как на иголках, нервно постукивая коротким ногтем по столу. Я упорно молчу. Не могу же я вот так сразу сказать, что хочу поговорить о наших отношениях, что я хочу понять, что она чувствует по отношению ко мне. — Или ты просто искала повод позвать меня на свидание?              Она привычно усмехается, а моё лицо тут же вспыхивает, и я отчаянно качаю головой, приводя причёску в ещё больший беспорядок. Энджон беззлобно смеётся, заправляя одну из моих прядей мне за ухо, а я машинально отодвигаюсь, и мой стул громко скрипит, привлекая внимание ещё и моей коллеги, что до этого скучающе листала что-то в телефоне. Девушка тут же подходит к нашему столику, и, взяв заказ у Авроры, незаметно для неё подмигивает мне.        — Хватит издеваться, — едва слышно шиплю я, устало потирая лицо — встреча уже идёт не по плану, а ведь это только начало.        — Тогда, будь добра, объясни — зачем ты позвала меня сюда? — Улыбка не пропадает с её губ, что значительно усложняет мне мыслительный процесс — не слишком часто можно увидеть на её лице искреннюю улыбку. Красивая.        — Я хотела… — Я снова нервно кусаю губу, не зная, как правильно подобраться к нужной теме. Спросить, почему она меня поцеловала? Я достаточно хорошо знаю Аврору чтобы знать, что, вероятно, на вопрос в лоб она может начать оправдываться, словно она провинилась передо мной. — Я хотела обсудить то, что произошло когда… Когда мы занимались проектом у тебя дома.              С каждым словом мой голос становился всё тише, и я не уверена, что Энджон вообще услышала последние слова, но это не имело значения. Я вижу, как кончики её ушей слабо краснеют, а за ними румянец появляется и на её щеках. Улыбка на её лице становится натянутой, нервной, а затем и вовсе пропадает. Она всё молчит, хотя по ней видно, что она пытается, хочет что-то сказать, но каждый раз в последний момент её словно что-то останавливает.        — И что насчёт этого?              В груди, вслед за смущением, вспыхивает возмущение. Почему в такой важный момент она делает вид, что ничего не понимает?! Я нервно впиваюсь ногтями в свою руку под столом, не имея и малейшего понятия о том, как продолжить этот до боли неловкий разговор. — Энджон, хватит придуриваться, ты прекрасно знаешь, о чём я. — Я чувствую, как моё лицо начинает гореть ещё сильнее, и отворачиваюсь к окну, стараясь скрыть густой румянец.        — Как будто тебе не понравилось. — Я вижу в отражении в окне, как она пытается усмехнуться, скрыться за привычной маской самоуверенности, но уже спустя секунду Аврора закрывает своё лицо руками, зарываясь пальцами в свои волосы. — Прости. — С явным трудом выдаёт она спустя минуту молчания.              Брови ползут вверх от удивления, и я поворачиваюсь к Энджон лицом. Она не смотрит на меня, упорно смотря в столик. За что она извиняется? Неужели она решила, что я ей претензии предъявляю? Неужели она решила, что мне не понравилось?        — Эй, — Я осторожно касаюсь её плеча, а затем, набравшись смелости, с прежней осторожностью укладываю руку на её щеку, впрочем, тут же отдёргивая. — Я не говорила, что… — Я резко запинаюсь, едва не сказав “я не говорила, что мне не понравилось”. — …Что тебе нужно извиняться. Я просто хотела обсудить то… В общем, то происшествие.              И снова повисает ебучая тишина. Я уже не знаю, как продолжить разговор, не знаю, что спросить или сказать так, чтобы не сдохнуть на месте от смущения, чтобы не разрушить то, что осталось от наших отношений.        — Так… — Мне приходится прокашляться — слишком уж охрипший получился голос. — Так зачем ты это сделала? — Я снова отвожу взгляд, боясь лишний раз смотреть на Энджон.        — Тебе было противно?        — А? — Я бросаю быстрый взгляд на Аврору, но тут же краснею и туплю взгляд в стол. — Нет, я… Не то чтобы успела что-то почувствовать. — Нервно хихикаю я, впиваясь ногтями в кожу всё сильнее.        — Я это сделала потому, что не знала, как ещё выбраться из той ситуации без лишних синяков. — Через пару секунд ответила Энджон, каким-то образом вернув себе относительное спокойствие. — Это было странное решение, я знаю, но оно казалось самым простым на тот момент. Я не думала, что тебя это так… Заденет.        — Странные у тебя способы прекращать драки, — Я усмехаюсь, по прежнему цепляясь за собственную руку. — Неужели ты со всеми так делаешь?        — За кого ты меня принимаешь? — Раздражённо шипит Аврора. — Я не стану… Целовать кого попало.        — Тогда почему ты поцеловала меня? — Не унимаюсь я. Предыдущий ответ Энджон казался слишком неискренним, словно она просто пыталась отмахнуться от меня. — Кто я для тебя, раз меня ты поцеловала, а других не стала бы?              Она устало потирает переносицу, и долго молчит, словно что-то взвешивая. С каждой секундой бабочек в животе становится всё больше, а сердце словно замедляется, с ужасом, но в то же время с приятным волнением, ожидая ответа. Ответа, который может либо вывести наши отношения на новый уровень, либо разрушить их раз и навсегда, сжечь все мосты между нами.        — Аврора! — Не выдерживаю я, от нервов позвав её громче, чем следовало бы.        — Льюис, дай мне спокойно подумать. — Она едва не рычит, но голос её сильно дрожит.              Я невольно вздрагиваю, услышав агрессию в её голосе, и снова замолкаю на пару минут. Даже понимая, что это решение важное, моя тревожность не позволяла мне дать Авроре дольше пары минут на размышления. Хотелось быстрее узнать, хотелось прекратить нарастающую с каждой секундой панику.        — Может, что-то поможет тебе быстрее подумать? — Тихо произношу я, стараясь сдерживать рвущийся наружу крик.              Наконец, решившись на что-то, Энджон глубоко вдыхает и медленно выдыхает, поднимая на меня взгляд. Она поднимается из-за стола, и в моей груди что-то оборывается. Она уходит? Аврора делает неуверенный шаг ко мне, и наклоняется. Я едва осознаю, что происходит, но через секунду чувствую чужие губы на своих. Она осторожно кладёт руки мне на щёки, но это едва ли можно назвать твёрдой хваткой, словно она уверена, что я захочу отстраниться. А я так и застыла, не зная, куда себя деть. В груди всё затрепетало, а все мысли вылетели из головы, оставляя место лишь приятному волнению. Я быстро, боясь, что всё окажется странным сном, хватаюсь за её плечи, притягивая ближе к себе и неловко отвечая на поцелуй, словно я, несмотря на несколько отношений за плечами, за секунду забыла о своём опыте. Поцелуй получился смазанным и неловким, но разрывать его совершенно не хотелось. Прошло около минуты прежде чем Аврора отстранилась, легко выбираясь из моей ослабшей хватки на её плечах, а у меня в груди вместо прежнего трепета липкий ужас. Я хочу взять её за руку, удержать. Чтобы она не уходила, чтобы она не предала. Мне страшно, что это одна из её игр. Часть её плана сломать меня, разбить, растоптать. И я хватаю Энджон за руку, не позволяя ей сесть за столик. Я не смотрю на неё, крепко вцепившись в её тёплую ладонь, не зная что делать с противоречивыми чувствами внутри. Хотелось удержать её, лишь бы она не предала, но в то же время я боялась что, стоит нам сблизиться, как она исчезнет из моей жизни, так же, как это сделал мой отец, так же, как алкоголь постепенно забирает у меня мою маму.        — Всё в порядке? Я сделала что-то не так? — Голос Авроры звучит слабо, словно издалека. Я лишь отрицательно качаю головой, в которой весь день творится полный хаос.              Страшно довериться, сблизиться, но страшно и отпустить. Могу ли я вообще доверять той, кто столько раз меня предавала, кто так старательно пыталась разрушить меня и мою жизнь, кого я так ненавидела всего пару недель назад? С момента нашего первого поцелуя, ещё у Авроры дома, мне казалось, что ещё один поцелуй смог бы помочь мне разобраться в том, что между нами, но всё словно становилось ещё запутаннее. Внезапно оказалось, что поцелуй не волшебный, и ни я, ни Энджон не разобрались, что именно между нами происходит. Эта встреча была ужасной идеей. Я получила то, чего хотела, но вместо удовлетворения я получила ещё больше проблем на свою голову.        — Ты ведь так и не ответила на мой вопрос, Аврора. — Мой голос дрожит.        — Я и сама не знаю ответ, Кристи. — Она смотрит не на меня, а в окно, и я невольно сама бросаю туда взгляд. А за окном белые пушинки снега медленно, словно в танце, падают на землю. Но в груди нет того детского счастья что я всегда испытывала при виде первого снега.        — Тогда почему ты меня поцеловала, если ты не знаешь? — В голос проскальзывают слёзы отчаянья, я невольно сильнее стискиваю её ладонь и чувствую, как большой палец Энджон мягко скользит по моей коже.        — Потому что ты мне нравишься. — После нескольких секунд раздумий произнесла Аврора, и снова вместо трепета моё сердце словно полоснуло ножом. — Ты мне нравишься, но я боюсь тебя ранить и знаю, что ты тоже боишься, что я тебе наврежу. — Непривычно искренне признаётся она, стыдливо уводя взгляд.              Повисла тишина. Как всегда, слова и действия Авроры ставят в тупик, и я не знаю, что добавить. Потому что я действительно боюсь, потому что каждое её резкое движение заставляет меня вздрагивать. Но несмотря на этот страх, она мне нравится. Несмотря на все мои негативные эмоции к ней я не могу её возненавидеть. Энджон втаптывала меня в грязь, порой буквально, но она явно изменилась, явно пытается исправиться, помогает мне. И всё равно я не могу избавиться от липкого ужаса в груди, когда она рядом со мной. Можно ли ответить на это, при этом не задев Аврору? Стоит ли мне признаться, что и она мне нравится, даже зная, что наши отношения, вероятно, никогда не будут здоровыми? Разве это имеет хоть какой-то смысл?              Да и, честно говоря, смогу ли я вообще довериться ей? Даже несмотря на её слова, на её действия, мне всё равно кажется, словно вот-вот иллюзия разрушится. Словно с минуты на минуты на её лице покажется ледяная ухмылка, и я услышу, что на самом деле никому и никогда я не понравлюсь. И я знаю, что я бы поверила, потому что именно это мне и твердили годами те, кто надо мной издевался. Потому что я до сих пор считаю, что меня никто не полюбит. Потому что мне до сих пор кажется, что я не заслуживаю любви.        — Это всё, что ты хотела обсудить? — После нескольких минут молчания хрипло спрашивает Аврора, и только сейчас я замечаю слёзы на её щеках.              Я открываю и закрываю рот, пытаясь что-то сказать, но не в силах выдавить ни единого звука. Вроде как я устраивала эту встречу для того, чтобы понять, что между нами, и стоит ли мне надеяться хоть на что-то. Встреча должна была всё разъяснить, но вместо этого всё стало куда запутаннее. С одной стороны я, вроде как, наконец-то поняла, что она ко мне чувствует, но с другой — я не могу ей довериться. С момента назначения этой встречи я мечтала лишь о том, чтобы мои чувства оказались ответными, но получив это признание мне начинает казаться, словно было бы гораздо проще, если бы она меня отвергла. Было бы гораздо проще если бы Аврора оттолкнула меня окончательно, если бы она смешала меня с грязью, оставив с разбитым сердцем. Но случилось то, что случилось, и теперь я не знаю, что делать с этим цунами из эмоций, нахлынувших за одну секунду. По моим щекам катятся слёзы. Ситуация кажется совершенно безвыходной, ведь как бы я ни старалась, я не смогу пока что доверять Авроре, а отношений без доверия не построишь, но и отвергнуть её я не могу, не хочу. Я не хочу отпускать её, не хочу, чтобы она исчезала из моей жизни, даже если она снова попытается меня уничтожить. Её рука осторожно вытирает слёзы с моего лица, что лишь усиливает поток слёз, путает мои мысли всё сильнее, режет моё сердце ещё глубже, но у меня не получается набраться смелости оттолкнуть её.        — Я не смогу доверять тебе пока ты под влиянием своих родителей. — Горло невыносимо дерёт и сдавливает от слёз когда я пытаюсь это выговорить. Я чувствую, как сильно начинает меня колотить, и невольно сильнее сжимаю Энджон, в очередной раз противореча собственным словам. Не могу, не хочу отпускать. Не хочу, чтобы из моей жизни снова кто-то исчез, не хочу лишиться Авроры. — Я не жду, что ты перестанешь с ними общаться. Просто…        — Просто что? — В её голос проскальзывает холодок и я крупно вздрагиваю. Я отрицательно мотаю головой, моментально теряя уверенность в своих словах, и чувствуя, как рука Авроры легко выскальзывает из моей хватки. Вижу, как Энджон делает шаг назад, выглядя одновременно напуганной и злой. — Кристина!              Я нервно кусаю свои сухие и потрескавшиеся губы, невольно снова тянусь за чужой рукой, тут же останавливая себя. Нужно сформулировать свои мысли, и сделать это как можно скорее. Пока она не ушла, не исчезла из моей жизни навсегда.        — Просто… Перестань уже притворяться, Аврора. — Прохрипела я, стараясь не смотреть на неё. — Твои слова и действия всегда противоречат друг друг, я никогда не знаю, чего от тебя ожидать, потому что никогда не знаю, что ты чувствуешь. Я устала от эмоциональных качель, что ты постоянно устраиваешь.              Даже произнося это я понимаю, что даже если Аврора и перестанет притворяться — не факт, что моё доверие к ней вообще восстановится, и, посмотрев, всё таки, на её мрачное выражение лица, я понимаю, что и она это осознаёт. Энджон садится, потирая пальцами переносицу, словно пытаясь прикрыться, но я всё равно замечаю, как слёзы стали стекать по её щекам с новой силой, разбиваясь о деревянный столик. Я осторожно поглаживаю её дрожащие плечи, не в силах противиться своей привычке. Во время поцелуя мне казалось, что мы наконец-то сблизились, но сейчас, сидя в этом кафе, утешая её и нежно вытирая слёзы с её щёк салфеткой, между нами словно огромная пропасть, ещё больше, чем когда мы были соперницами. Я чувствую, как меж пальцев утекает последняя надежда на здоровые отношения с Авророй, и от этого грудная клетка словно разрывается. Я мечтала о взаимных чувствах, думала, что так я преодолею свой страх перед Энджон, а теперь я мечтаю лишь о том, чтобы всё оказалось дурным сном, мечтаю проснуться в мире, где я ещё не влюблена в Аврору, где всё было проще, где всё делилось на чёрное и белое. Внутри уже не ураган, а ебучий смерч, разрушающий меня изнутри.              А за окном снежинки, до этого мирно кружащиеся в своём причудливом танце, начинают двигаться быстрее, когда начинается снежная буря, словно подражая моему внутреннему состоянию.