Иногда нужно отпускать то, что причиняет нам боль. Даже если с этим мы теряем своё сердце. Но некоторые люди так глупы, что просто не следуют этому правилу. В вечной надежде они теряют свою душу. Сердце можно перезапустить вновь — душу нельзя вернуть обратно.
Громко свистя, старый чайник извещает привычных вечерних посетителей кухни о своём приготовлении. Джинни медленно подбредает к плите и разливает кипяток по кружкам. Воздух на кухне наполняется запахами душистых трав, перемешанных с некоторой ягодной кислинкой, и тёмного шоколада, который тут же разбавляется молоком. Ставит кружки на стол, за которым сидит вместе с подругой, и молчаливо ждёт исповеди от своей бедной прихожанки. На Гермионе нет лица: бледная кожа, сухие губы, нервный взгляд, бегающий с одного предмета мебели на другой, пока не останавливается только на содержимом своего напитка. Она упорно молчит, сохраняя душащую тишину, и даёт немое согласие на то, чтобы её похоронили прямо под её невыносимой тяжестью. А зеленоглазая только ждёт. Просто сидит и верно ждёт, пока в ведьме проснутся хоть какие-то чувства. Не смеет на неё давить, зная, что скоро та проснётся. И Гермиона всё же начинает: — Он сделал мне предложение, — протягивает неуверенно, внимательнее вглядываясь в чайные листья, лениво и самозабвенно плавающие в кружке. Любимая* * *
<<Flashback>> — "... и покрасневшая, она смотрела на него и молчала. И, обнадеженный ее молчанием, Дарси поторопился рассказать ей обо всем, что он пережил за последнее время и что так волновало его в эту минуту. Он говорил с необыкновенным жаром. Но в его словах были слышны не только сердечные нотки: страстная любовь звучала в них не более сильно, чем уязвленная гордость", — размеренно, с выражением читала гриффиндорка, одной рукой придерживая книгу, а второй легонько зарываясь тонкими пальчиками в платиновые волосы лежавшего рядом молодого человека. Часы уже давно пробили одиннадцать, за окном было темно, многие обитатели замка легли спать. И только в гостиной Башни Старост до сих пор горели камин, свечи и волшебные лампы. Драко и Гермиона уютно лежали на своём излюбленном маленьком диванчике, не прерываясь ни на минуту. Однако, девушке казалось, что блондин уже давным-давно видит десятый сон, но не в силах сдвинуться с места, точнее не в силах поднять его с себя и потревожить, она продолжала уверенно читать, надеясь, что так он уснёт куда крепче. А потом уже и она сможет ненадолго его покинуть. — "Его взволнованные рассуждения о существовавшем между ними неравенстве, об ущербе, который он наносил своему имени и о семейных затруднениях, которые до сих пор мешали ему открыть свои чувства, убедительно подтверждали силу его страсти, но едва ли способствовали успеху его сватовства..."[1] — Тебе не кажется это чем-то знакомым? — впервые за последние полчаса подав признаки жизни, кроме размеренного дыхания, конечно, поинтересовался у неё Малфой, елозя на диване и устраивая свою голову на её плече более удобно. — Так ты не спишь? — интересуется кареглазая, не зная, не спал ли он всё это время или это она его разбудила. — Ты очень интересно читаешь, — просто отвечает он и продолжает: — Отношения Дарси и Элизабет чем-то похожи на наши. — Ты так думаешь? — улыбается, поддаваясь на его удочку, и тоже сравнивает отношения персонажей романа и их собственные. — Да. Дарси — гордый неприступный аристократ, который боится осуждения общества, а Элизабет — бедная дворянка, в каком-то смысле, недостойная его. — Хей, я вполне могу принять это за оскорбление, — искренне негодует каштановолосая, откладывая книгу и легонько ударяя его по плечу. — Зато Элизабет куда сильнее его морально, и никакие его богатства не помогут ему приобрести хотя бы каплю той силы, что есть у неё, — выкрутился слизеринец, зажимая девушку в объятия, не давая ей возможности повторить её коронный номер с третьего курса. — Ты куда сильнее и смелее меня, — заглядывая своими серыми глазами прямо в неё, проникая этим гипнотическим взглядом через роговицу и оболочку глаза прямо в душу, непоседливую, неспокойную, свободную, произнёс Драко. Он всегда восхищался этим. Её стойкостью и непоколебимостью. И всегда восхвалял её, почему-то забывая, что и он не слабак. — Ради меня ты пошёл против своих близких... против самого Волан-де-Морта, — уверенно напоминает ему девушка, помня, что именно ему она обязана собственной жизнью, которую в одночасье чуть не отобрала больная психопатка - Беллатриса Лестрейндж. — Даже я со своей гриффиндорской безбашенностью не смогла бы пойти на такое. — Маленькая подлиза, — усмехаясь, шепчет Малфой, пряча лицо девушки у себя на груди, и бережно целует в висок. Он гладит её по плечу, нежа и грея в своих объятиях, пытаясь через простые прикосновения, через самые примитивные жесты показать, что она — единственная, кто может находиться рядом с ним, единственная, кого он может так самозабвенно целовать и баюкать в своих руках. И думает о том, что все годы нередких боли, страданий, отрицаний и отторжений собственных чувств определённо стоили того, чтобы потом, в самую главную битву, где они повстречались лицом к лицу с самой Госпожой Смертью, отвоевать её у всего Мира. Они так много прошли, столько раз заблудились и нашли новый путь, что порой Драко кажется, будто каждый их шаг был, есть и будет тем самым истинным направлением к друг другу. Жаль, что отец пока не может этого принять, постоянно твердя о том, что всё это лишь временно. Что если не ему самому, так ей надоест вся эта детская игра в любовь... И кто-то точно останется с разбитым сердцем. Но слизеринец не хочет об этом думать. Он знает, что эти чувства, прошедшие через самые ожесточённые пытки и проверки, выдержавшие гнетущий, непомерный напор правил, предписаний и указов, — истинные. Глубокие, всеобъемлющие, оживляющие. И Драко благодарен Грейнджер за то, что несмотря ни на что: не оборачиваясь на прошлое, не слушая устаревшие постулаты и грязные сплетни общества, близких, друзей, знакомых — она остаётся верна себе. Верна своим чувствам. Верна ему.* * *
— Он ведь обещал, — приглушённо повторяет Гермиона и неловким движением стирает с ресниц вновь набежавшие слёзы. Она твердит эти слова, словно мантру. Будто готова молиться и поклоняться им каждый день, ожидая всенепременного чуда. Но правда в том, что чуда не будет. В каком бы волшебном мире они не жили, даже здесь есть свои законы, против которых не попрёшь. И Грейнджер это прекрасно понимает. Понимает, однако не хочет так просто сдаваться. Она всё ещё глупо верит, что выход есть. Каким бы сильным заклинание не было. Каким бы могущественным не был тот Пожиратель Смерти, что его наслал. Сколько бы раз её не убеждали, что всё кончено. Ведь... В магии всегда есть лазейка. Так почему бы её не найти? Но, может, всё дело в том, что никто не знает, где её искать? А разгадка, как известно, всегда находится где-то поблизости. Джинни видит борьбу подруги. Видит, как та пытается сама выползти из этого тягучего болота. Видит, что ни черта у неё не получается. Она поглубже вздыхает, набирает в лёгкие больше воздуха и мысленно пытается произнести всё то, что так давно стремится сорваться с языка. — Обещания... не всегда вечны, Гермиона. Порой случается так, что люди непреднамеренно заверяют нас в том, чего не в силах исполнить. И Драко... он не виновен в том, что всё так произошло. Он лишь жертва, такая же, как и ты... — мнётся, запинается, пытается быстро построить в голове цепочку правильных слов, которые дойдут до затуманенного мозга оппонентки. — Держать куда сложнее, чем отпустить. Но это именно то, что ты должна сделать ради Вас самих. Ведь ты причиняешь боль не только себе, но и ему, и Тео. Уверенна, твой Малфой бы не захотел видеть тебя такой разбитой. Он пожелал бы тебе счастья и отпустил бы, потому что не хотел бы, чтобы ты так мучилась... Так и ты ответь тем же, отпусти его, подари ему желанный покой и ту новую прекрасную жизнь вместе с Асторией Гринграсс. Он ведь не дурак и не выбрал бы в спутницы ту, которая бы не затронула его душу... Просто верь, что он будет счастлив и сделай счастливой себя. — Ты так права... — лепечет скорее самой себе, чем подруге в ответ ведьма. Качает слабо головой, снова горько усмехается и утыкается лицом в ладони. Несколько минут проводит в таком положении. Поттер старается всё это время не дышать, боязливо вслушиваясь в глухую тишину, в которой может различить ровные удары собственного сердца. Она смотрит на подругу с нескрываемым ожиданием. Ждёт, что та снова расплачется, признает её безоговорочную правоту и, наконец, выпустит белобрысого хорька из своего сердца. Она ведь уже открыла его для нового человека...* * *
<<Flashback>> — Надень шапку сейчас же, или ты хочешь завтра валяться дома с простудой? — журит её Теодор, пока она копается где-то в недрах своей бездонной сумочки, пытаясь отыскать требуемый парнем атрибут. Они договорились встретиться в магловском парке после работы, чтобы несколько драгоценных часов посвятить друг другу. Гермиона на его слова только весело смеётся и почти-прискорбно сообщает, что шапка была благополучно оставлена дома. Случайно, конечно. Просто этим утром она собиралась в такой спешке, что не видела, что именно кладёт с собой в сумку. Нотту явно не нравится её ответ: он недовольно кривит губы и показательно закатывает глаза. Но не долго думая, снимает собственный головной убор и водружает на умную, но порой такую глупую головку своей волшебницы. Грейнджер лепечет что-то о том, что теперь велика вероятность подхватить простуду у него, на что он отмахивается парой слов о том, что не прочь заболеть, если у него будет такой чудесный целитель, как она. Он ведь хорошо знает о её увлечениях колдомедициной. Однако, ведьма уверяет его, что доверять своё здоровье ей — глупо. Приводит тысячу причин, почему это действительно так, но ни одна из них не разубеждает парня в своей затее. И гриффиндорка снова заливисто смеётся, физически ощущая, что рядом с другом своего бывшего ощущает какое-то живительное тепло. Будто просыпается от многолетнего кошмара. Тео стал первым, кто смог вытащить её из депрессии. Первым, кто вдохнул в неё жизнь, после всего того, что ей пришлось перенести. "Он всегда был рядом", — вспоминает она, когда в голове мелькают те роковые моменты, которые зарекалась не вспоминать. Это оказывается так тяжело — в одночасье становиться совершенно чужой для самого родного человека на всей планете. Научил не обижаться и не кукситься из-за "нового-старого, не её" Малфоя и его пренебрежительного "грязнокровка". Грейнджер чувствовала, будто вернулась в самое начало. И каждый раз она будто бы получала в спину ножом. Он врезался так резко и так больно: разрывал все связки, мышцы, мясо и сухожилия. Она чувствовала, как по лопаткам буквально стекает кровь её бывшего доверия. И это было первым, что заставило волшебницу опустить руки в её продолжительных поисках лекарства или обратного заклинания. Не сразу, конечно. Потом, через время. Когда надежда уже догорала маленькими углями где-то в закоулках её порванной в клочья души. Именно это неосознанно заставило её обратить внимание на то тепло, что воскрешал в ней слизеринец. И со временем девушка поняла, что совсем немного, неуверенно и робко влюблена. Снова. И опять-таки в представителя чистейшей из чистокровных династий, пусть и не самого яркого её представителя. Это было (и есть) странно. Ведь также она не отпустила и своей любви к другу своего нового друга, который начал ей нравится (в том самом смысле). Так как же это так? Разве можно любить двоих одновременно? Оказывается можно. Но Гермиона не спешит открывать своих новых чувств: ещё не зажили старые раны. Нотт делает это за неё: — Я знаю, что я не ОН... знаю, что ты всё ещё не смогла его полностью отпустить и не смею винить тебя за это. Я даже рад, на самом деле... рад, что у моего друга была такая большая любовь, рад, что ты научила его любить. Но он больше не твой, как и ты не его. Я делаю тебе больно своими словами, но делаю это для того, чтобы тебе стало легче... Заклинание, применённое на Драко очень сильное, и ты прекрасно это знаешь. Он не вспомнит тебя, Гермиона, просто не сможет этого сделать, поэтому ты должна простить его... простить и отпустить... А я... больше не могу смотреть на твои мучения, — медленно с расстановкой объясняет ей, как пятилетнему ребёнку, такие одновременно простые и сложные вещи. — Я люблю тебя, Гермиона. И я прошу тебя дать мне один только шанс, чтобы сделать тебя счастливой. — Он говорил мне тоже самое, — сквозь слёзы признаётся каштановолосая, пока парень натягивает свою шапку ей по самые глаза и согревает в своих ладонях её руки от холодного ветра. — Как я могу быть уверенной, что в следующий раз, нападая на тебя, какой-нибудь беглый Пожиратель Смерти не применит на тебе Обливиэйт? На это шатен только хрипло и отрывисто смеётся, разглядывая её так, будто она самое драгоценное, что есть в его мире.* * *
— Ты так во всём права, — повторяет волшебница, отнимая от лица ладони, и снова кладёт их на столик. — Кроме одного, — внезапно добавляет она, переводя потускневший взгляд на подругу. — Отпустить гораздо сложнее, чем держать.* * *
— Ты и Грейнджер? Серьёзно?! — с явной насмешкой любопытствует Малфой, усаживаясь на широкое кресло перед камином, и делает глоток крепкого напитка. — Ты пришёл посмеяться надо мной? — вопросом на вопрос отвечает шатен и делает пару неспешных, ленивых шагов в сторону от друга. Теодор мысленно убеждает себя, что это никак не связано с каким-то там маленьким, жалким, гнетущим чувством вины, скребущем ему прямо по рёбрам своими острыми зазубренными когтями, а с тем, что просто от камина исходит такой жар, что впору было бы растаять рядом с ним. Или поджариться, как уж на сковородке. — Нет, — тянет Драко, окидывая друга снисходительным взглядом, и прячет печальную улыбку за стаканом с огневиски. — Я просто не понимаю, что в ней могло тебя настолько привлечь... "То же, что и тебя когда-то", — совсем невесело думается волшебнику. Но он решает ответить откровенно. Возможно, он хочет объясниться и раскаяться: — Я не знаю... Эти чувства во мне просто есть и я не могу от них избавиться, — (никогда не мог и не смогу), тихо проговаривает волшебник, зная, что слизеринец внимательно его слушает. — Она делает меня другим человеком. Рядом с ней я ощущаю небывалую силу, которой нет конца и края и которую я хочу потратить на то, чтобы осчастливить её. Она неосознанно заставляет меня идти на поступки, на которые бы в одиночестве я никогда не решился пойти. Ради неё... ради нас я сделаю всё, что угодно. Его оппонент как-то надломленно улыбается. Некоторое время молчит, не нарушая священной тишины. Малфой думает о том, как же знакомы ему все эти чувства, как близки и родственны они его собственным, но не понимает, недоумевает откуда они взялись, почему они есть и почему они так идентичны чувствам другого человека. — Она согласилась? — ненавязчиво интересуется он, ощущая, как от одной только мысли о "Гермионе Нотт" у него тяжелеет сердце. И на душе становится так сухо и промозгло, что он невольно начинает задыхаться и в реальном мире. Нотт тоже не торопится с ответом. Казалось бы, вполне естественный вопрос. О чём ещё может спросить его лучший друг, только узнав, что он сделал самое главное предложение в своей жизни любимой женщине? Но ему внезапно чудится,