Losing Game

Подавленная суть рвется наружу – человеческое тело бросает в жар и в холод, и в ответ на его реакции Габриэль только заученно улыбается, украдкой утирая капли холодного пота со лба. Здесь промозгло и сыро, ветрено и неуютно, заболевать в таком климате – нечто само собой разумеющееся, и это не должно выгонять его с работы. Озноб спадет, если принять чашку чая. Насморк, может быть, и не начнется. Если бы это была просто простуда – все было бы намного легче. С выученной – вымученной? – улыбкой Габриэль накидывает дрожащими руками на плечи кашемировое пальто, на ватных ногах выходит из офиса, берет такси, наплевав на привычную прогулку через кофейню, и уже через считанные минуты открывает дверь квартиры. Кажется, он успевает скинуть пиджак, кажется, даже успевает ткнуть кнопку на чайнике… Кажется. Остального он не помнит – стоит только дойти до постели, как разум покидает его. На земле Габриэль мечется как в последней агонии, воюя с самим собой, удерживая в тайне от себя же собственную запертую память. На Небесах Михаил с неудовольствием отмечает нестабильность архангельского сосуда и нестабильность собственного спокойствия. Легенда, созданная Небесами для сознания Гавриила трещит по швам. Архангелу тесно в клетке из человеческого разума. В Аду Вельзевул не может найти себе места, чувствуя происходящие наверху перемены. Уриил был прав насчет разговоров с архангелом. «Он ничего не понял», - лицо ее искажается гримасой отчаяния. Все их разговоры были не о том, Гавриил не узнал ее ни на миг, пусть даже и притворился! Не мог узнать. Она – как и Небеса, как и Ад – попросту отсутствует в его памяти. Верх, Низ… Для людей это не больше, чем просто слова. Для людей. Людей. Разговор с Уриилом не выходит у нее из головы. Отправить ходить среди людей того, кто практически не появлялся в их мире? Отправить человеком, жалкой тварью, которая почти ничего не может, отправить, лишив сути и возможности вернуться! Если бы она могла высказать все, что думает о методах, которые используют в работе Небеса, она непременно сделала бы это – только кому? Тому же Уриилу, который почти не имеет прав? Или того лучше, Михаил, гордящейся поданной идеей? Раньше она могла высказать все это Гавриилу, но Гавриил… Габриэль. Дыхание его поверхностное, легкое и частое, почти невесомое – стоит только пропустить вдох, и оно остановится. Руки сведены судорогой, глаза не закрыты – зажмурены. «Не смотри, не смотри, не оглядывайся», - шепчет что-то внутри него, и в то же время напротив: - «Вспоминай, вспоминай!» - рвется из его спины вверх. В горячечном бреду ему снится, что он падает, не сумев взлететь, и снова ноют лопатки, которые потоки холодного ветра вырывают из него с корнем. В горячечном бреду ему снится, что он взлетает, не сумев упасть, и воздуха становится все меньше, меньше – зато звезды, обжигающие его взгляд, становятся все ближе. Он обжигается о них, как обжегся о слова Элизабет, когда та рассказывала ему про свои вымыслы, про архангелов и демонов, обжигается как о символы вокруг себя, о вышитые крылья на джемпере, о каждую встреченную в городе птицу, о перо, упавшее ему на плечо, о… Он обжигается о температуру собственного тела. Он полыхает, и Вельзевул, наблюдающая за ним, обжигается о его пламя. Если горячо ей, моющей руки в адском пламени, какого сейчас ему?.. Физические тела не способны выдерживать такой нагрузки – и она сама мечется, ходит из стороны в сторону, заложив руки за спину. Она, контролирующая все здесь, бессильна против всего, что происходит наверху, и это бессилие мучит ее. Наверху… Наверху – неусыпно бдящие архангелы. Те, кто не спускают с Гавриила глаз. Наверху – те, кто могут развоплотить их обоих, особенно сейчас, когда Гавриил бессилен, а она… запуталась. Ей нужно немного времени, чтобы прийти в себя. Ей нужна видимость того, что она ни кончиком пальца не касалась его и его мыслей, ей нужно попросту… обелить себя? Его? Сейчас это прямое указание к действию. То, что может сработать. Вельзевул не знает ни одной просьбы, обращенной Вверх, кроме, разве что, одной, короткой и простой, которая вряд ли подойдет ей, но это все, что у нее есть. Молитвы – не ее конек, быть светлой – не ее стезя, но иного выхода, чтобы скрыть свое присутствие в его просматриваемом Небесами мире, она не видит. Падая к стене на колени, складывая в замок руки с короткими, почерневшими ногтями, она выдирает из собственного горла слова через силу. Агнец Божий, Агнец Божий… Ей кажется, что стены вокруг дрожат, стены Ада содрогаются от ее жалкого, охрипшего песнопения, но сейчас на это наплевать. Наплевать на то, что молитва вгрызается в нее, отвергшую святость, клокочет в горле кипящей кровью, царапает глотку – закашлявшись, она выплевывает «помилуй» с такой ненавистью, какой хватило бы на отравление римского легиона. Агнец Божий, принявший на себя грехи мира, помилуй… Себя. Вельзевул криво ухмыляется, утирая губы, на которых выступает темная, липкая сукровица. Где-то выше Габриэль смотрит в звезды, держит их на ладонях, и мир вокруг становится нестерпимо лиловым, прежде чем вновь темнеет, отпуская его в долгий сон без всяких сновидений. Михаил качает головой и хмурит брови. То, что происходит с архангелом, отправленным на землю, не лезет ни в одни рамки. Он слишком близок к тому, чтобы узнать самого себя. Белый голубь топчется по подоконнику Габриэля, выпячивает пушистую грудку, косит в квартиру рыжим глазом. Ничего. Ничего, что могло бы навредить архангелу. Птица курлыкает, взмывает в небо – Михаил подставляет голубю ладонь, и он покорно цепляется лапками за палец. Раз так - ей не остается ничего, кроме как запечатать его суть еще раз, оборвав его собственные смелые догадки. Сдув пыль с сияющего копья, она вонзает его в переливающийся шар-голограмму – тень копья стремительно уменьшается, обращается в дротик, в щепку, в ворсинку – и влетает точнехонько в чужую спящую душу. *** На следующее утро Габриэль поднимается со сбитых простыней утомленным – но абсолютно здоровым. Он наконец-то выспался. Ему наконец-то ничего не снилось. Привычными движениями он выключает будильник, укладывает волосы, затягивает галстук – так, словно занимался этим всю жизнь. Сообщение от Элизабет, нарушившее идиллию его обычного утра, заставляет Габриэля нахмурить лоб: кто это? Это… А, та девушка, с которой он познакомился в парке, разумеется! Невоспитанная и настойчивая. Но что-то в ней есть. «Доброе утро. Как дела?» - Вельзевул смотрит на экран телефона, надеясь, что люди в самом деле так делают. «Отлично, спасибо. Как насчет кофе сегодня?» - Габриэль беспечно хлопает дверью, вешает зонтик на руку и отправляется привычным маршрутом в бизнес-центр. «Не смогу, простыла», - она почти не лжет: в горле скребется и ворочается нечто колкое, и она знает, что имя этой боли - святость. «Сочувствую», - он ловко прячет смартфон, надеясь, что его больше не потревожат до вечера. Его ждет продуктивный рабочий день. Только он и занимался этим всю жизнь.