Обучение послушанию

Где-то между Историей 16 и Эпилогом.

      Генрих Рихтер предпочитал называть это «сожительством с обязанностями». Сожительствовал он с Келкейном Тиджем, а обязанностями являлась их дочь Решми. Этим обязанностям исполнилось восемь, и они, грозно топнув изувеченной ножкой, две недели назад заявили, что собираются отбыть вместе с классом в поход. Сожитель сурово сказал «нет». Рихтер спокойно сказал «да».       Обязанности восторженно уехали на отдых.       Келкейн пытался качать права, дулся, получил ремнем по жопе в прямом смысле и больше шатать авторитет любовника не пытался.       Генрих не видел в редких взбрыках щенка ничего страшного: Келкейн обладал по-настоящему отвратительным характером избалованного сыночка. Но в ежовых рукавицах, которыми его держал Рихтер, особо не забалуешь. Тиджу надо было куда-то девать свои эмоции, свою энергию, и его манипулятивные действия были всегда понятны.       Иногда щенку не хватало тактильности, иногда – железной хватки. Иногда ему хотелось снять стресс нежным сексом, иногда они предпочитали пожестче. Им пришлось научиться находить время друг на друга в той жизненной коллизии, в которой они оказались три года назад. За три года можно приспособиться устраивать сложные сессии в то время, когда ребенка нет дома.       На ближайшую неделю ребенок был в походе, сообщая обо всем своим родителями в ста восьмидесяти сообщениях за полдня. Генрих был бы согласен дать Решми больше свободы в ее передвижениях, но девчонка в пустословии брала пример с Келкейна. Они могли вечерами болтать по два часа не затыкаясь.       Но дело даже было не в том. Решми была достаточно взрослой, чтобы оставить ее ненадолго в веселье похода, а вот у Рихтера, вообще-то, был любовник, с которым они целых пять дней спали в разных кроватях на разных концах Империи. Генрих, что таить, соскучился по щенку и его частым капризам, которые можно было исполнить.       Собственно, с капризами ему пришлось столкнуться практически сразу.       Местом для очередного экшена он выбрал их спальню, хотя, после переезда на новое место жительства, мог позволить себе выбрать любую комнату. Но в этот раз Рихтеру пригодятся все «декоративные» элементы их маленького мирка.       Как говорится, не сраные вензеля, а ловко задекорированные кольца для подвеса. Келкейн тогда минут двадцать гоготал, когда это услышал. Он и сейчас посмеивался, но ровно до того момента, пока фурнитура не начинала использоваться по назначению.       Тидж дул тонкие аристократичные губы, стоял в дверях и делал вид, что совершенно не проникается грозным видом своего Генриха. Его выдавали две вещи: покорно сложенные за спиной руки и бугор в штанах. Рихтер знал, что у Келкейна есть два настроения для игры: уломаешь, как нехер, и хер уломаешь. В первом варианте щенок больше поддавался, чем упирался, а во втором с Генриха могло сойти пять потов, прежде, чем он прогнет под себя несносного мальчишку. Сегодня, судя по общему настроению Келкейна, он был более близок ко второму.       Рихтер тоже был не против такого расклада – ему надо было немного выпустить пар.       - Ты забыл свое место, - спокойно сказал Генрих, одним взглядом указывая на пол перед собой.       - А ты заставь вспомнить, - огрызнулся Тидж, и Рихтер понял, что сегодня их ждет долгая ночь. Не то, чтобы он планировал что-то быстрое, но сценарий экшена стоило слегка изменить. Генрих знал, что, если бы это не доставляло Келкейну успокоения или удовольствия, щенок бы уже подал знак. У него были слова, у него были жесты. В любую секунду он мог остановить Рихтера. В любое мгновение они могли стать любовниками, соратниками, и, вместо утешения в наказании, Келкейн бы получил просто утешение.       Генрих стоял в трех шагах от своего щенка, и в любой момент времени мог подойти к нему и поставить в любую удобную, - ему, Рихтеру, - позу своего мужчину, но пока не делал этого. Воспитывать Тиджа – что воспитывать злого пса. Или чуть сложнее.       Генриху было не привыкать, ему даже нравилось подчинять такого мужчину, как Келкейн: высокого, сильного, красивого, - а Тиджу нравилось сдаваться. Рихтер подумал, что стоило выбрать другой гардероб к этой сессии, но переодеваться было уже поздно. Генрих планировал сегодня активный экшен, и ему нужна была практичная одежда, которая, впрочем, подчеркивала его статус Верхнего, и его выбор пал на черную майку, штаны и высокие клепаные берцы, купленные недавно для отпуска в Лофотене.       Рихтер сделал шаг вперед от кровати в изголовье которой он разложил девайсы для сегодняшнего уже не такого и томного вечера. Вообще-то, он планировал, что примерный Келкейн сможет сам выбрать себе что-нибудь по душе, но теперь от этого пришлось отказаться. Генрих не собирался показывать физическую силу с самого начала, ему нужно было попробовать продавить Тиджа своей энергией, заставить его сдаться.       - На колени, - Рихтер никогда не говорил ласково, он отдавал приказы спокойно и уверенно, как зверю, и требовал от Келкейна понимания и выполнения команды сразу. Но щенок в этот день решил играть в наглеца, в непокорного кобеля, которому надо доказать свою власть.       Генрих это умел.       Тидж дрогнул, склонил голову, но с места не сдвинулся, расставляя ноги, пытаясь показать, как твердо он стоит на земле и насколько его не сломить. Они это все проходили. Рихтер дал Келкейну пять секунд на выполнение команды, а потом сделал один шаг, чтобы схватить нижнего за горло и с силой треснуть о стену. Щенок был выше Генриха чуть больше, чем на полголовы, шире в плечах и мощнее в целом, но Рихтер состоял из графеновых костей, синтетических мышц и сухожилий. Против модификанта у человека просто не было шансов.       Щенок хрипло рыкнул, хватаясь за запястье Генриха, борясь за право высвободиться, и проигрывая. Келкейн был хорош: под расписанной татуировками кожей бугрились мышцы, в серых глазах горел огонь страсти и сопротивления. Рихтер сильнее сдавил пальцы, чувствуя, как ходит под ладонью кадык, и чуть потянул руку вверх, заставляя Тиджа подняться на цыпочки.       Келкейн смотрел сверху вниз, его грозный и уверенный взгляд медленно превращался в жалостливо-просящий, но Генрих не собирался его отпускать. Предел щенка ему был известен, его выносливость была достаточной, чтобы выдержать такую простую нагрузку.       - Пусти… - захрипел Тидж, пытаясь изогнуться, пытаясь избежать удушения и боли в натянутых мышцах, но Рихтер снова приложил его о стену. Слишком рано давать поблажки: мальчишка не до конца проникся наказанием. – Пожалуйста…       - Нет, - холодно сказал Генрих, считывая общее состояние парня: надо было не передавить, ведь вечер только начинался. Келкейн начал скулить через пару минут, переминаясь из-за неудобной позы, пытаясь расслабить ступни. Рихтер разжал пальцы и отступил, позволяя Тиджу упасть на пол, дрожа от перенапряжения. Щенок схватился за горло и быстро-быстро задышал.       Генрих добился того, чего хотел – парень стоял на коленях, сглатывая вязкую слюну, пытаясь немного успокоиться, но вот чего Рихтер не собирался ему давать, так это покоя. Не в начале их игры.       - Руки! – скомандовал он, наблюдая, как четко, против своей кобелиной воли, Келкейн исполняет этот приказ, складывая кисти за спиной. Было в его почти покорной позе что-то совершенное: даже несмотря на злой взгляд, щенок был прекрасен. Генрих обошел своего партнера, встал за его спиной, болезненно хватая за волосы и запрокидывая его голову, заставляя смотреть на себя. – Сколько ошибок ты допустил?       - …три… - Келкейн еще пытался рыпаться и рычать, но и начал анализировать свои поступки. Все произошедшее сейчас было обычной вредностью, зашедшей слишком далеко. Парень начал понимать, что промахнулся еще в самом начале, и надо было выбирать другую линию поведения. Келкейн хрипло вздохнул, зная, чего ждет от него Генрих. – Я не встал на колени. Я ослушался приказа. Дважды…       - И пытался манипулировать снизу, - добавил Рихтер, отчего щенок заскулил и попытался сменить позу, но его дернули сильнее. – Мордой в пол, скотина, и только попробуй дернуться.       Генрих сам толкнул любовника вперед, зная, что тот достаточно спортивный, чтобы не долбануться лбом об пол, хотя этому лбу и стальные стены не были помехой. Рихтер подхватил с кровати черную тонкую веревку, и переложил поближе несколько девайсов. Генрих любил две вещи особенно сильно: связывание и психологическое доминирование, к порке он относился прохладно. Келкейн тоже. Но именно порка заставляла его прийти в чувство.       Рихтер перешагнул через него, сжимая коленями бока, словно дикую лошадь, и начал связывать руки щенка: сильно, уверенно и крепко, фиксируя весь плечевой пояс. На сопение и всхлипы Генрих не реагировал: у щенка было стоп-слово, он мог закончить все в любой момент.       Перед Рихтером, в унизительной позе, стоял прекрасный и сильный его возлюбленный: открытый и доступный, доверившийся, напряженный и родной, - и Генрих не имел права нанести ему моральный вред или покалечить физически. Но он вполне мог преподать ему урок. Парень дрожал, и его мышцы ходили под туго натянутой кожей, сухожилия на ногах были натянуты, словно стальные тросы. Рихтер остался доволен этим положением, так что вернулся к кровати и подхватил тоуз – длинный и широкий девайс, похожий на ремень, но с твердой рукояткой. Келкейна, если бы это было не наказание, нужно было разогреть, поиграть с паддлом, но не сейчас. Генрих дернул штаны щенка вниз, оголяя татуированную задницу для порки.       - Три за то, что не встал на колени, четыре – за первое непослушание. Пять – за второе. Повтори.       Тидж хрипло и глухо повторил в пол, поджимаясь в ожидании удара, и Рихтер медлить не стал. Он бил не в полную силу, но девайс сам по себе был достаточно болезненным, оставляющим на бедрах и ягодицах горящие алые вздутые полосы. Келкейн сурово молчал первые три удара, и даже вынес через перерыв еще два, но потом хрипло начал взрыкивать, скулить, а после и стенать. Генрих не просил его считать, он сам четко отмечал удары, закончив на последнем, двенадцатом. Тидж дрожал и скулил, его задница была красной, опухшей, болезненно-воспаленной.       Тоуз был одним из самых болезненных девайсов из тех, которыми пользовался Рихтер. Конечно, у него еще были розги, но пока еще ни разу Келкейн не накосячил настолько сильно. И, кажется, как раз по причине того, что видел их в арсенале Генриха.       Двенадцать ударов алели на татуированной коже тонкими полосами, без единого захлеста, и Рихтер порадовался своей точности и тому, что Тидж ни разу не дернулся. Было бы неприятно испортить их совместную работу, если бы кто-то из них налажал.       Генрих вот лажал не раз, как Верхний, и он прекрасно это осознавал и признавал: он не был святым, и не был чтецом мыслей, и с Келкейном все приходилось перепроверять по нескольку раз, но предугадать все было невозможно.       В свой первый сабспейс Тидж впал на подвесе: у него остекленели глаза, приоткрылся рот и закапала слюна, - и это сейчас Генрих мог посмеяться над этим, но в тот момент он едва сам кони не двинул. Это все было слишком похоже на приступ. Рихтер сам не понял, как он тогда не бахнул любовника на пол с метровой высоты, пока резал путы.       Все оказалось проще. Ну, и сложнее.       Сейчас же Генрих медленно обошел щенка и встал перед ним, и лицо мальчишки оказалось между его берцами - он почти царапал кожу, и поцарапал бы, если бы Тидж хоть на сантиметр двинулся. Но он не двигался. Он прогнулся и подчинился.       - Ты согласен с тем, какое наказание получил? - негромко спросил Рихтер. Он старался не задавать вопросов о том, зачем Келкейн так делает, это и так было понятно. Мальчишка был молодым кобелем, и по характеру был ничуть не легче самого Генриха, и он не мог, даже внутренне, смириться с тем, кто здесь главный. Он не нес в сессии проблемы работы или семьи. Это были только их отношения, и никакой психологической подоплеки в этом не было.       - Да.       - Ты считаешь, что я слишком строг?       - Нет.       - Что ты должен мне сказать?       - Прости меня.       Иногда эти разговоры менялись, иногда Тидж противился и был не согласен, иногда даже до них не доводил. Рихтер знал, что это положение - лицом в пол, задом кверху, - унизительно, но также знал, что это чувство почти незнакомо Келкейну, и он упивается им.       - Вылизывай, - коротко приказал Генрих, жалея, что не набросил на шею мальчишки хотя бы петлю от поводка. Тидж не был в восторге от удушения, как наказания, но ему нравился контроль Рихтера. И он отлично переносил недолгую асфиксию в процессе обвязки. Но больше всего щенок любил подчиняться приказам, в которых ему не надо думать. В приказах, в которых ему не надо сомневаться. Келкейн медленно приподнялся, и весь его мышечный корпус заработал. Это была сложная поза, но и Генрих тут был не для того, чтобы давать ему удобство.       Алый язык коснулся мыска черного армейского ботинка, обвел вдоль края подошвы, мазнул по пятке - и вернулся к началу. Тиджу были нужны монотонные действия, и Рихтер ему позволял расслабиться. Конечно, его самого возбуждало то, как легко и без тормозов мальчишка приступил к исполнению приказа.       Келкейн тихо постанывал, поднимаясь выше, покусывая фиксирующие ремешки, медленно успокаиваясь. Он вскоре начал чуть быстрее дышать, постанывая от боли в мышцах и неудобной позы.       - Стоп, - Генрих наклонился, потянул один из концов веревки, позволяя путам ослабнуть, а щенку - получить свободу. Парень болезненно вздрогнул, начиная водить плечами и потирать руки с оставшимся следами веревки. Рихтер любил рисунки на теле любовника, и он оставлял свои - пусть не такие постоянные, но не менее красивые. Тидж не поднимал головы, и Генрих дал ему пару минут прийти в себя, наслаждаясь его видом и тем, что мальчишка не позволял себе ничего лишнего. Не трогал горящий зад, не пытался натянуть штаны. - Раздень меня.       Наверное, ни в чем ином Келкейн не находил такого умиротворения, как в помощи облачения или разоблачения Рихтера: он прислуживал, как раб, и при этом владел всем своим Верхним от ног до кончиков волос. Генрих никогда не пытался разуверить его - это была их правда на двоих.       Тидж сладко вздохнул и затрепетал, и его сильные, но чуткие руки огладили ногу Рихтера - от бедра и вниз. Щенок подполз ближе, бережно подхватывая ногу Генриха под пятку и носок, ту самую, которую недавно вылизывал, и расстегнул молнию. Его пальцы держали Рихтера под коленом - не больно, не щекотно, а уверенно и крепко, не давая потерять равновесие, и другой рукой Келкейн стягивал ботинок.       - Спасибо, - шепнул он и поцеловал Генриха над коленом, аккуратно опустил его ногу на пол и принялся за другую. Когда парень приподнялся, чтобы уделить внимание штанам и снять их, Рихтер перехватил его за волосы и прижал к своему бедру, и Тидж замер. Это было не эротично, это было просто приятно - и невербальная похвала воодушевила Келкейна. Он не торопился, не жадничал, но в его касаниях и действиях было столько любви, что Генрих не сомневался в его собачьей преданности.       - Я могу встать?       - Да.       Тидж поднимался неуклюже и немного по-медвежьи от затекших ног и неудобной позы, его руки двигались медленно и чуть заторможенно, но это можно было списать на напряжение последних десяти минут. Несмотря на то, что Келкейн был выше и крупнее Генриха, парень всегда казался меньше - здесь и рядом с любовником. Он не поднимал глаз, не обращал внимания на собственные сползшие штаны, он был занят единственным человеком в мире, который имел хоть какое-то значение.       Находиться нагим при полностью одетом щенке было забавно: Рихтер все равно чувствовал свое превосходство и силу, несмотря на, казалось, уязвимое состояние. Иногда ему думалось, что он слишком киборг для Тиджа, но, в то же время, он знал, как лелеет его мальчишка. Келкейну было плевать на то, сколько стали в организме Генриха, в его любви было какое-то божественное почитание.       - Раздевайся и ложись на кровать на спину.       Сам щенок обнажался быстрее и заполошнее, предвкушая очередной виток удовольствия и поощрения. Генрих с наслаждением наблюдал, как нагой Келкейн аккуратно забирается на кровать, стараясь любопытно посмотреть на приготовленные девайсы. Рихтер решил не заострять на этом внимание - заинтересованность щенка была ему нужна, и, если бы это было необходимо, Генрих бы нашел способ оставить мальчишку в неведении.       Тидж болезненно зашипел и поддал бедрами вверх, когда раскаленный тоузом зад прикоснулся к набивному покрывалу. Рихтер его ненавидел - оно досталось от дизайнеров, которые посчитали ебучие завитушки верхом вкуса, - и планировал избавиться, но уже передумал. Кажется, колкие нитки рисунка сильно дразнили алые рубцы на заднице щенка.       Генрих оказался рядом, поставил колено на покрывало, а потом вцепился в бедра Келкейна и сильно надавил: мальчишка аж взвизгнул, все его тело напряглось, грудь заходила ходуном, а пальцы сами сжались на кованом изголовье. Из двух вариантов - пафосно или по-девчачьи, - Рихтер выбрал второе. Черная кованая кровать почти вызывала тошноту у всех, кто видел ее в первый раз. Лиадан даже спросила: “Это чтобы привязывать, да?” - и рассмеялась. Ни Генрих, ни щенок не улыбнулись, и вопросов больше не возникало.       - Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста отпусти! - заскулил Тидж, всхлипывая, но не позволяя себе вырваться. Рихтер отпустил его через двадцать секунд, и бывший спасатель судорожно вздохнул, стараясь улечься так, чтобы покрывало не царапало травмированный зад. Генрих дождался, пока парень уляжется, а потом усмехнулся и, перехватив его за лодыжки, сдернул вниз, за что получил еще одну порцию страданий Келкейна, которого просто подбросило на кровати. Впрочем, через минуту Рихтер оказался сидящим на его груди, устроившись удобно, словно на табуретке.       Генрих прижимал руки любовника коленями, фиксировал его, не прибегая к девайсам и веревкам, и получал от этого удовольствие: щенок был полностью в его власти, и подчинялся ей, - теперь уже добровольно. Тидж прикрыл глаза, вздохнул, а потом покорно приоткрыл рот, признавая окончательное поражение, и Рихтер нежно погладил его по губам, по чуть шершавой от щетины щеке, по скуле и челюсти. В том, чтобы торопиться, не было никакого наслаждения, и, хоть член Генриха крепко стоял, сам мужчина был в своем уме, чтобы растянуть удовольствие подольше.       Рихтер погладил язык Келкейна, провел по внутренней стороне щеки, а потом мягко надавил на подбородок, заставляя пошире открыть рот. Генрих любил, когда щенок расслаблялся и не делал ничего, кроме исполнения приказов, и сейчас мальчишка предоставил себя. Рихтер скользнул членом в горячий и податливый рот, наслаждаясь гладким мягким языком и тихим вздохом, опалившим головку.       Генрих любил довлеть над Тиджем: любил грубо трахать его в глотку, редко давая вздохнуть; любил мучить его, оттягивая оргазм; любил его мольбы и потерянный взгляд. Рихтер мягко двигался, придерживая член, не вставляя его полностью, скорее наслаждаясь тем, что дразнил мальчишку. Генрих чувствовал его нетерпение, ощущал слабое движение мышц, знал, что Келкейну приходится прикладывать достаточно усилий, чтобы не дергаться и не елозить больной задницей по колючему покрывалу. Щенок начал дышать глубже и быстрее, что значило только одно: он начал ловить кайф не только от воздействий на себя.       Он начал следовать за Рихтером.       Генрих приподнялся, медленно поглаживая себя, подогревая и дразня лежащего парня.       - Лижи, - коротко приказал Рихтер, и Келкейн с рвением взялся за яйца своего Верхнего. Щенок старательно вылизывал их, не пытаясь сосать, не пытаясь проявить какую-то самостоятельность, но проявляя старание. Это было приятно, и Генрих передвинулся чуть выше.       Рихтеру нравился римминг в исполнении Тиджа. Мальчишка приступал к нему с энтузиазмом и желанием, пусть поначалу у него не выходило хорошо, но сейчас он определенно натренировался. Генрих втянул воздух чуть резче, когда язык толкнулся внутрь ануса, смачивая вязкой слюной, но после движения горячей влажной мышцы стали более предсказуемыми. По-хорошему, Келкейна стоило одернуть, но Рихтер не использовал поводок, посчитав, что парень больше не будет выебываться. Один раз можно и простить, конечно.       Генрих отклонился назад, почти садясь на лицо щенка, замечая, как он хватается за покрывало, перебирает руками, - ясное дело, хочет схватиться за чужое тело. Тидж всегда был сильным, и порой от его страсти на теле оставались явные следы. Метил ли его мальчишка из вредности или в порыве горячки, Рихтер не собирался разбираться. Пока что ему все нравилось.       - Достаточно, - Генрих сполз на живот мальчишки, чувствуя его стоящий горячий член, ткнувшийся в копчик. Келкейн выглядел распаленным: алый румянец полз от его щек на татуированную шею, горячие тонкие губы блестели от слюны, и щенок продолжал их облизывать. Пожелай сейчас Рихтер трахнуть его в рот и этим закончить, мальчишка покорно примет и будет счастлив, и наутро он будет хрипеть и жаловаться на больное горло.       Они это проходили.       Генрих перехватил черную веревку, которой некоторое время назад завязывал руки своего щенка. Наверное, стоило, все же, измучить его сильнее, но Рихтер знал предел Келкейна - стоило его пережать, и он сорвется в дроп, и будет восстанавливаться достаточно долго. Этого допустить Генрих не хотел, так что накинул на шею парня петлю, перехватывая свободные концы веревки и наматывая их на руку, придушивая Тиджа.       - На сегодня это - твой поводок, - предупредил Рихтер, вслушиваясь в скулеж и глядя в грозовые серые глаза молодого и сильного мужчины. Мужчины, который доверял киборгу свою жизнь и свое здоровье. Генрих мог бы дернуть сильнее - и задушить, свернуть шею… Нет, только не Келкейну. Кому угодно, но только не ему.       Мальчишка любил быть сверху, любил нависать, любил показывать свою силу и мнимую власть, все еще беспрекословно подчиняясь Генриху, но сегодня такой милости никто оказывать не собирался. Как и не собирался позволять растягивать себя, - Рихтер уже немного поработал над собой в душе перед экшеном, и теперь ему оставалось только себя смазать. Но он прекрасно знал, что Келкейн обожает это делать сам.       Еще одна милость, которой своевольный гаденыш лишился на сегодня.       Генрих одной рукой открыл колпачок смазки, выдавливая себе на ладонь, чуть согрел в пальцах, а потом размазал по своей дырке, а оставшуюся часть растер по члену Тиджа, сильно проводя по головке, сжимая пальцы так, чтобы лубрикант хлюпал, когда ладонь соскальзывала с напряженного органа. Через минуту Келкейн начал скулить и дрожать, хватаясь за перекладины в изголовье, запрокидывая голову.       - На меня смотри, - Рихтер дернул импровизированный поводок, возвращая внимание к себе, продолжая мучить и терзать своего пса - и испытывая при этом все большую жажду, все большее желание довести и перевести за грань.       Казалось, Тидж дышал всем телом: он делал вдох, и грудь его вздымалась, напрягался живот и дергались бедра, а потом щенок выдыхал, и мышцы расслаблялись, и рычание глохло в горле. Генрих пристроился сверху, ловя пустой и немного рассеянный взгляд Келкейна, а потом, придерживая его скользкий член, начал насаживаться. Они не так чтобы часто практиковали проникающий секс: Рихтер больше предпочитал фроттаж, а мальчишке, кажется, было не принципиально, он был готов на любой эксперимент.       Где-то на трети длины дело застопорилось, и Генриху пришлось ненадолго перевести внимание на самого себя: расслабляться было трудно, особенно в этой позе, но он не собирался отдавать власть мальчишке. Келкейн упирался пятками в покрывало, не желая больно тереться раненой задницей о колкие нитки, однако у него уже ничего не получалось, так как Рихтер начал двигаться. Он насаживался коротко, но резко, не давая никому из них передышки, натягивая поводок, словно уздечку коня, сдавливая горло.       Келкейн еще стонал поначалу, его пальцы, сжимающие кованые прутья изголовья, побелели, а мышцы, покрытые изрисованной кожей, напрягались. Тидж, казалось, готовился сбросить, если бы не тот факт, что без приказа он не мог и двинуться, не мог даже вогнать изнывающий член глубже в нутро своего Верхнего.       Генрих никогда не наслаждался своей властью больше, чем во время экшена со своим мужчиной: они оба этого жаждали, и оба наслаждались этим. Рихтер приотпустил веревку, позволяя щенку сделать несколько заполошных вдохов, продолжая насаживаться на него. Келкейн скулил и стонал, и вскрикнул, когда Генрих впустил его член по самые яйца. Парень дрожал, пытался сильнее упереться ногами, хотел избавиться от боли и почувствовать новое движение, но Рихтер не позволял. В глазах Тиджа была пелена - и от удушения, и от возбуждения, и Генрих усмехнулся.       Рихтер не любил скачку, которую ему порой устраивал Тидж, стоило ему дорваться до позиции сверху: у мальчишки было много силы и страсти, и, если во время секса и немного после было все в порядке, то через пару часов Генриху казалось, что его внутренности просто перемешали.       Рихтеру нравилось медленно и долго, томно, чувствовать каждое движение и каждый сантиметр, проникающий в его нутро, распирающее давление на стенки, возбуждающий жар твердого члена любовника. Генрих двигался, словно волна, и ловил восторг в глазах Келкейна, его безграничную любовь и покорность, пока им пользуются так, как хотят. Кажется, щенок больше не обращал внимания на то, что его задница трется о неприятный набивной рисунок покрывала, весь его мир начинался и заканчивался Рихтером.       Генрих ловил свое удовольствие: он не мог кончать только от стимуляции внутри, хоть мальчишка однажды и пытался провернуть этот трюк, - но его определенно заводила эта близость, заводил поводок в руке, заводил Келкейн, хрипло скулящий под ним. Рихтер приподнялся, перенес вес вперед, а потом улыбнулся, надеясь, что его улыбка не кажется оскалом.       - Медленно, щенок, медленно и спокойно, - приказал Генрих, перемещая свободную руку на свой член. Молодое совершенное тело, исписанное и изрисованное, вздрогнуло под ним, и Тидж начал выполнять приказ. Он не мог отвести взгляд, не мог выбрать другой темп - он был послушен и кроток, и скулил, почти стеная, неспешно скользя внутрь тела своего Верхнего. Рихтер ловил предоргазменные судороги мальчишки, прекрасно зная, что он не позволит себе кончить раньше, чем ему разрешат, и это тоже было наслаждением.       Генрих положил ладонь с намотанной на нее веревкой на шею Келкейна, сжимая ее, чувствуя, как ходит кадык и напрягаются мышцы, а потом начал себе дрочить - чуть быстрее, чем двигался член внутри. Взгляд мальчишки упал вниз на мгновение, и его ритм сбился, и связки под пальцами Рихтера зазвенели от тихого воя.       - Нет, - коротко рыкнул Генрих, перекрывая дыхание, напоминая о том, кто здесь важнее. Тидж не должен был и мысли допустить, что это - он. Движение возобновилось, и Рихтер мог чувствовать, как подвластно ему сильное и мощное тело, ждущее приказа, и не получающее его. Генрих томил своего мальчишку долго, так долго, что его оргазм накрыл почти неожиданно - еще несколько секунд он был отголоском внутри, внизу живота и в яйцах, как прокатился огнем по венам и мышцам, и Рихтер кончил на живот и грудь Келкейна под его полузадушенный стон.       Генрих почувствовал, как щенок остановился, как дрожит, словно струна, и провел пальцами по собственной сперме, собирая ее, а потом толкнул испачканные пальцы в услужливо открытый сухой рот любовника, давая горячему языку слизать чужое семя. Как бы Тидж ни был услужлив сейчас, но в начале экшена он смешал все планы, так что поблажек Рихтер давать не собирался. Если бы Келкейн был хорошим песиком, ему было бы позволено кончить в Верхнего и так, как он хотел - с той интенсивностью и тем темпом, который ему бы был приятен, но он был виноват.       Так что Генрих медленно слез с алого, налитого и чуть подрагивающего члена, распустил поводок чуть больше и обхватил орган ладонью с намотанной на нее веревкой. Его движения были резкими, наверное, даже болезненными, сильными и безжалостными, и тело парня перестало подчиняться ему. Мальчишка вскидывался, упирался ногами, рычал и трясся, но глаз от Рихтера не отводил, и тьма в них все сгущалась и сгущалась, пока Генрих не сжал член сильнее, проворачивая ладонь вокруг, и негромко произнес:       - Можно.       В первый момент Рихтеру показалось, что Келкейн точно вырвет пару прутьев из изголовья, но кованое безобразие устояло, а вот рык, смешанный с воем, почти оглушил. Казалось, оргазм не настанет, но яйца щенка поджались, и белая сперма легла на уже испачканную грудь и живот, пока Генрих додрачивал, выдавливая последние капли.       Рихтер позволил Тиджу испробовать и свой собственный вкус, хоть сведенные челюсти едва открывались, но мальчишка сам потянулся к испачканным пальцам, принимая и эту милость от своего хозяина. Генрих с силой провел по верхней губе Келкейна большим пальцем, отвесил легкую пощечину, а потом перехватил за горло и веревочную петлю и поцеловал - ничуть не испытывая брезгливости или гадливости.       Этот поцелуй был совершенно не вкусный, но один из лучших на памяти Рихтера.