Синдром сильной доли

      Сознание медленно расплывается, и огромное количество мыслей кружится, оседает, меняет свою форму. Секунда длится, как вечность, и тело растворяется в этом моменте. Но вдруг всё внутри резко собирается в единый ком, полный боли, отчаяния и ненавистных слёз. Прозвучала сильная доля. Тело само делает рывок вверх, и тут же опадает, не в силах лететь ввысь от переполняемого его груза. На девушки почти нет одежды, лишь только развиваются длинные волосы, и наодет совсем маленький чёрный костюм. Кажется, будто если протянешь руку, то сможешь дотянутся до её души. Но душа — это и есть её тяжёлый груз.       Она танцует, не видя зрителя, всё глубже уходя в себя. Эти безумные ощущения заставляют заново окунуться в свои мысли и взглянуть в глаза самой себе. На сцене каждое ощущение чувствуется особенно остро, можно увидеть особые взаимосвязи и просчитать незаметные переходы. Почти любой человек может взглянуть на это, тогда эти чувства проходят проверку. Правда ли ты их ощущаешь? Действительно ли они искренни? Люди верят. Потому что её боли не поверить просто невозможно.       Она обхватывает себя руками и зажмуривает глаза. Пара почти бесшумных тактов. Самое время просто растечься по сцене, заполняя её своей энергией, что переваливает через её края и валится прямо на зрителя. Порой такая тишина говорит куда громче самых красивых слов. Сильная доля. Поза резко меняется, она расходится в красивом плие, её руки в неконтролируемом полёте, а острые глубокие глаза смотрят прямо на зрителя.       И вдруг её тело начинает парить. Не от счастья. Это полёт вниз. Бесконечная агония чувствуется в каждом движении, каждая её мышца излучает напряжение и борьбу, каждый взгляд остаётся в глазах людей, словно картинка, что будет вечно их преследовать. В этих казалось бы хаотичных прыжках также резко разлетаются мысли.       Она чувствует себя как никогда безумной. Её депрессия скользит по сцене и разбивает её вдребезги. Кажется, будто бы рвётся сама душа. Каждая клетка хочет выразить то, что выразить словами невозможно. Да, она страдала. Страдала безумно и беспощадно, но зато теперь она отпускает себя и живёт хореографией, проживая её будто бы в первый раз. Но с болью всегда так. Каждый раз, как в первый.       Мелодия стихает, и звуков больше не слышно. Только лишь размеренное: Тик. Так. Тик. Так. Словно бы идут часы, а словно бы это стучит её сердце. Сидя на полу и обхватив руками колени, она в такт музыке раскачивается. Взад. Вперёд. Взад. Вперёд. Она выглядит такой отчаявшейся, словно бы загнанный в угол зверёк, который хочет закричать, но уже больше не может, и каждое движение кажется слишком медленным и пронзительным. Весь мир вокруг затихает на эти минуты безумия.       Но ни что не длится вечно. Она резко вспрыгивает, делая переворот в воздухе, и вот она снова на ногах, готовая бороться. Люди разрывают этот мир, желая его победить, убегают от своих близких или же просто пытаются изменить условия жизни. Она же каждую секунду борется с собой. Она — Мэй Гиза, молодая танцовщица, укравшая множество сердец и наград. Её танцы пронзают своим глубоким смыслом и отточенными движениями. Раньше она была в самом известном дуэте Нью-Йорка, который собирал все награды. Они были удивительными людьми, ставшими феноменом в танцевальном индустрии. Совсем ещё дети, танцевали на уровне с профессионалами. Они собрали вместе множество наград по всей стране и имели большую известность. Но они распались. Всему рано или поздно приходит конец. В её танце — всё одиночество, вся боль, все её воспоминания и пожирающая её депрессия.       Мэй должна падать, но она кружится под резкие звуки фортепиано. Танец — это вся её жизнь. Ей бывает тяжело говорить о себе, но в танце она может раскрыться и отдать всю себя. Её съедают глазами каждый день, но её меланхолия и душа настолько безграничны, что даже так ей остаётся слишком много для одного человека.       Мэй Гиза не из тех людей, что любят себя. Глядя в зеркало, она видит лишь одни недостатки, и не дело не во внешности. Люди, что не любят внешность, могут купить нужные им средства, работать над своим телом или, в конце концов, сделать операцию. Она же не любит свою душу. То единственное, что всегда остаётся неизменным. Она видит в себе слабость, эгоизм и меланхолию. Всё это прямо сейчас взрывается и выплёскивается. Её взгляд пронзает и заставляет неотрывно следить за каждым кончиком пальцев, чтобы словить каждое мимолётное движение.       Интрига держится до последнего. Никто не видит, чем закончится внутренняя битва, одинокие стенания или что ещё там каждый для себя увидел. Танец начинался с пистолета у виска. Но развитие было столь ярким и страшным, что люди уже не помнят, с чего всё начиналось. Остался лишь только этот единственный момент.       Она часто хватается за голову, она часто движется самыми мелкими и ненужными частями, всё её тело прогибается, чтобы показать каждую мелочь, таящуюся в её голове. И в этот момент перед зрителем она действительно голая. Чёрная ткань не является ничем, всё, что существует в ней, обнажено и это можно потрогать. Но ни один из этой молчащей толпы не станет этого делать, ведь просто боится. Боится обжечься об её чувства, сломаться в её депрессии, утонуть в невидимых слезах.       Она берёт в руки тяжёлый пистолет, и толпа немо ужасается, тот словно бы взялся из воздуха, даже если с самого начала его призрак находился в её руке. Этот игрушечный пистолет кажется настоящим, и холодный металл обжигает руку. Мэй резко приставляет его к виску, и музыка стихает. Люди молчат, и, кажется, даже не дышат. А она громко вдыхает воздух и слышит как в висках бьётся сердце. Это биение становится её музыкой. Рука трясётся, но она продолжает смотреть вперёд, заглядывая в глаза каждому, но вместе с этим смотря будто бы в никуда. Её взгляд пронзает. Но в нём больше нет боли или отчаяния. Её взгляд как никогда пуст. И это ужасает сильнее всего.       Время тянется медленней, и внутри неё идёт внутренняя борьба. Мысли внутри затихли, рука судорожно трясётся, а пистолет боится быть использованным. Если сказать кому-то сейчас, что он не настоящий, никто вам не поверит. Даже сама Гиза настолько охвачена отчаянием, что верит во всё происходящее и готова выстрелить.       Пустые глаза заново приобретают блеск. Кажется, это слёзы, которые опасаются быть увиденными. В них вся глубина. Тысячи противоречий врезаются в разум. Музыка начинает медленно нарастать, как и всё внутри неё. Она слышит крик в своём сердце, и в какой-то момент ей хочется закрыть уши руками, но нет. Она должна выстрелить. Рука трясётся, а мозг парализован. Каждая клетка напряжена до предела, и зрители сжимаются от ожидания и страха. Она пару раз неуверенно попадает в висок, потому что рука соскальзывает, его обдаёт невероятным холодом, и по телу бешено бегут мурашки.       Кажется, будто она на пределе. Всё вокруг трясется, острые мысли пронзают разум, и никто вокруг не дышит. Музыка закладывает уши. Мэй с грохотом обессиленно падает на колени, и музыка одним резким рывком перестаёт звучать, но зрителей пронзает один последний звук. Лязг брошенного пистолета, проехавшего по полу и врезавшегося в стену.       Люди, оглушённые этим лязгом молчат, а Мэй, склонив голову вниз, обессиленно дышит, пытаясь наверстать упущенное. Нет, ей не хватило сил выстрелить и убить свою душу. Сторонний наблюдатель мог бы сейчас напомнить, что пистолет был не настоящий и то, что она только что пережила, — тоже. Но все мысли и чувства были подлинными. Она не раз переживала внутри себя это безумие и всё просилось наружу. Мэй выплеснула это, и теперь в ней совсем не осталось сил двигаться.       Вдруг тишину разрывают аплодисменты. Люди, смотря на неё, успели забыть, что это — конкурс, они должны оценивать танцовщиков и искать ошибки. Пожалуй, именно об этом Гиза и мечтала с самого детства. Под гром аплодисментов она встаёт с колен и осторожно кланяется, несмотря на то, что её сразу же заносит в сторону. Она старается уйти красиво, и изо всех сил напрягает трясущиеся мышцы ног, чтобы этого не было видно. Всё-таки на конкурсах не любят дефекты. Но за сценой она сразу же опирается на стену, не в силах идти дальше. Перед глазами — плывёт, а разум не желает слушаться.       Она по-прежнему ощущает одиночество, что обычно сковывает её, но сейчас — разрывает. Потому что душа открыта настежь, и внутри просто дикий сквозняк. Сердце открылось полностью, а закрыться ещё не успело. Страшно быть настолько обнажённой перед другими, в крови гуляет адреналин и в глазах беспросветно темнеет.       Люди вокруг, словно в тумане. Она никого не видит и не слышит, но вдруг сквозь тьму прорезается чей-то голос:       — Эй, с тобой всё в порядке? — в нём слышатся какие-то беспокойные, но в тоже время растерянные нотки.       Сил отвечать на поставленный вопрос просто нет. Такой голос обычно принадлежит добрым и отзывчивым людям, привыкшим к нежности и пониманию. Гиза знает, что если возложить на такого человека все её проблемы, то он просто сломается, словно её никогда и не было.       Рядом раздаётся ещё один голос. Сильный, властный, с лёгкой хрипотцой, но такой родной и знакомый.       — Это моя бывшая напарница. И с ней всё в порядке.       Мэй уже может видеть. Может, но не хочет.       «Это моя бывшая напарница». Фраза прозвучала так, словно это объясняло всё. И в этот миг ей было невыносимо больно и обидно. Не смотря на ломоту в теле, в голове вновь пронеслась мысль о том, что она хочет станцевать.       — По крайней мере, ничего нового, — напоследок объясняет Хора своей новой напарнице.       Мэй слышит их стихающие шаги, на глаза наворачиваются слёзы. Обидеть человека с раскрытой душой очень просто. В такие моменты каждое слово слетает внутрь бешеным вихрем и остаётся там навсегда.       Она медленно встаёт, не желая пугать людей перед выступлением. Хотя кого она обманывает? Люди за кулисами настолько сосредоточены на повторении хореографии, что никто её даже не видит. Но всё же лежать на грязном полу ей не хочется.       Она возвращается в гримёрку. Кто-то уже выступил и ушёл, так что появились свободные места. Мэй достала из пакета бургеры и поставила на освободившееся место. Она не ела почти сутки. Потому что знала: от таких чувств её сразу же вырвет. Некоторые девушки, что всё ещё остались в гримёрке подозрительно поглядывали на неё, про себя считая странной и удивляясь как за туалетным столиком можно есть. Но она, не обращая на всех внимания, вгрызается в него и ощущает сочный вкус бургера, параллельно доставая из пакета ещё и пиццу. Когда она так выматывается, ей всегда настолько хочется есть, что она не может вытерпеть и минуты.       Пока Мэй с наслаждением уплетала пищу, её руки по-прежнему тряслись, а как только с едой было покончены, хлынули и слёзы.       — Всё хорошо? — интересуется девушка за соседним столом.       — Да, просто волнение, — отмахивается Мэй, пытаясь как-то унять свои слёзы. Она растирает их, но в итоге понимает, что только размазывает макияж. Хоть она и умела наносить его с пяти лет, но за эти годы так и не научилась ходить с ним.       — Ох, боже, не трогай больше, — девушка встала из-за своего стола и подошла ближе. — Я сейчас подкрашу.       Девушка с энтузиазмом хватает в первую очередь ватные диски, надеясь, что хотя бы с божьей помощью всё это уродство отмоется, но Мэй резко дёргается и останавливает её.       — Стой, не надо. Я сама.       — Тебе сейчас не стоит волноваться, я лучше сама быстренько всё сделаю, — она старается отвечать доброжелательно, но почему-то на столь открытое добро у Мэй включается чувство подозрительности.       — Я больше не волнуюсь. Мне не три года. Я и сама справлюсь, — в конце концов начинает закипать она.       — Иногда не стоит отказываться от помощи, — та снова миролюбиво улыбается, и внутренне Гизу уже выворачивает от всего этого.       — Я сама решаю, когда стоит, а когда нет, — обычно она не бывает столь разговорчива и редко идёт с людьми на контакт, но порой, когда в ней просыпается детское желание показать своё всесилие и боязнь прикосновений, она может говорить, не затыкаясь.       Незнакомка устало вздыхает и наконец говорит то, что давно хотела сказать.       — У тебя руки трясутся.       Мэй резко опускает взгляд и видит, как они и вправду сильно трясутся. Она почти не в состоянии поднять руку, и тогда ей приходится согласиться, но ответить девушке, что она не против, становится слишком неудобно. Она и правда повела себя, как маленькая, и теперь ей стыдно даже взглянуть в её сторону. Теперь ей снова стало страшно смотреть на людей, а это значит, что она уже отошла от танца, и её душа снова на тысяче замков.       Она напряжённо молчит, не в силах что-либо сказать, ведь незнакомка так и продолжает стоять и смотреть на неё. Благо она сама понимает всё без слов и, быстро сходив до её столика, приносит всё необходимое.       — Не беспокойся, я аккуратно.       — В последнее время сложно не беспокоиться, — улыбаясь, отвечает Гиза, вспоминая свою затянувшуюся депрессию. — Тем более, что сейчас каждый конкурс очень важен. Близится главное сражение. Ты будешь участвовать?       — Всё зависит оттого, какие результаты я получу на этих. Если я не смогу попасть даже в двадцатку сегодня, не смогу попасть и в пятьдесят лучших на нём, — говорит незнакомка, промакивая ватный диск в какой-то жидкости и протягивая руку к глазу Мэй.       Рука Гизы рефлекторно дёргается, чтобы остановить её, но в паре сантиметрах от глаза она замирает, и спустя несколько секунд убирает её вовсе. Стараясь не выдать себя, она глубоко вздыхает, старается расслабиться на сидении и привыкнуть, что для других людей вот так помогать друг другу нормально.       — Желаю тебе удачи. А я думаю, что точно буду там, — отвечает она на предыдущую реплику, вдруг вспоминая, что до того страха, что её охватил, они ещё о чем-то разговаривали. В голове сразу же проносятся мысли о том, что будет, если она проиграет. Нет, она не может позволить себе такую слабость.       — Ну, у тебя, пожалуй, самые высокие шансы на победу.       Да, как Гиза и подозревала, это не просто человек, решивший помочь такому же человеку, это — кто-то, кто её знает. Кажется, будто все вокруг говорят о том, что она должна будет взять главный приз в конце года.       — Я сомневаюсь, — уклончиво отвечает Мэй, собирая все свои силы на то, чтобы не дёргаться от её прикосновений. Косметика неприятно холодит кожу и заставляет себя чувствовать скрывающейся от чего-то.       — Поверь мне, когда ваш дует распался, все сольные танцоры Нью-Йорка встрепенулись.       Мэй вдруг неожиданно дёрнулась от услышанного. Тушь размазалась по щеке кривой линией. Опять кто-то поднимает эту тему. Прошёл уже год, но все вокруг до сих пор говорят о дуэте. Иногда хочется даже взвыть из-за того, что никто не хочет воспринимать её как индивидуальную личность, но сейчас дело даже не в этом. Просто всё ещё слишком больно.       — Ой, извини, я не должна была говорить об этом. Я сейчас всё сотру, — она поспешно достала ватные диски и начала стирать, но Мэй сощурила глаз, не давая той продолжить и отстранилась.       Она резко стёрла рукой остатки жидкости и вновь размазала глаз. Правый снова придётся перекрашивать. Но не сейчас. Сейчас её не волнуют люди вокруг. Хочется сбежать, растворится, забыть хотя бы на минуту о том, что у неё болит. Иногда ей кажется, что она и сама не знает, от чего ей плохо. Ей просто каждую секунду своего существования плохо.       Она почти панически боится людей. Кажется, ещё секунда и она задохнётся.       — Извини, я не должна была этого говорить. Меня, кстати, Хлоя зовут, — она стояла с пристыженно опущенной головой и от этого Мэй было ещё хуже. Хотелось обвинить ту в том, что она затронула старые шрамы, что она сделала ей больно. Но она ничего не сделала и за свою маленькую оплошность давно уже извинилась.       Мэй не знала, что ответить, что сделать в этой ситуации. Хотелось встать и выбежать в коридор, но ей не хватало сил пошевелиться. Теперь ей самой было неудобно. В эту секунду она себя ненавидела.       — Ладно, извини, я не хотела так реагировать, — тихо пробормотала Мэй. Ей дико хотелось собрать все свои и вещи и уйти, чтобы это всё закончилось. Но она знала, что ей сейчас не накраситься самой, а ходить с одним размазанным глазом ей не хотелось. Но вряд ли после этого Хлое захочется с ней видеться. Гиза начала собирать свои вещи, но её остановила рука Хлои.       — Давай я всё-таки закончу начатое? — робко спросила она.       Мэй послушно села. Дело бы даже не в глазе и не в руках. Она знает себя, она бы смогла накраситься и с трясущимися руками, и без зеркала с закрытыми глазами. Дело было в том, что впервые за долгое время кто-то с ней говорил и ей хотелось продержаться как можно дольше. А Хлоя казалась вполне подходящим человеком. Добрая, робкая, всепрощающая. Такая вряд ли сможет победить на конкурсе, но может стать хорошей подругой.       Подругой. Мэй захотелось ударить себя. Пора привыкнуть, что люди любят обычные и ни к чему не обязывающие связи. Это она привыкла к глубоким и болезненным привязанностям. У остальных же всё по-другому. если бы кто-то прочитал её мысли, подумал бы, что она — сумасшедшая. Но, на самом деле, ей просто тяжело общаться с людьми. Почти физически тяжело. В такие моменты ей всегда хотелось спрятаться, и она уходила в себя. Это самый быстрый способ исчезнуть. Только внутри неё кипела сама жизнь, которая вырывалась лишь в танце.       Мэй вдруг возвращается в реальность, слыша, что, кажется, Хлоя что-то говорила.       — Не переживай, всё будет хорошо, что бы там тебя не беспокоило.       — Что? Беспокоило? Ты о чём вообще? — аккуратно проговорила Гиза, стараясь сделать так, чтобы мускулы её лица не шевелились. Всё-таки этот несчастный глаз стоило докрасить.       — Ну, у тебя был такой отсутствующий взгляд, что я испугалась… — неловко отозвалась та. — Я просто не хочу, чтобы ты переживала.       — Почему?       — Что почему?       — Ничего, забудь… — стало неудобно из-за того, что она действительно спросила это. Раньше она себе такого никогда не позволяла, как бы сильно ни было интересно. Она позволила задать себе этот вопрос лишь раз. И сильно поплатилась за это.       — Всё, я закончила, — радостно улыбнулась Хлоя, заканчивая тот жутко неуместный разговор. Её улыбка расцвела, словно цветы весной, которые вырастают из ничего.       — Спасибо большое, — поблагодарила её Мэй и даже смогла улыбнуться в ответ. Порой улыбка бывает заразительна. — Ты уже выступила?       — Нет, только скоро пойду. Мне как раз пора идти.       — Ого, тебе тогда нужно бежать и готовиться. Ты будешь в самом конце?       — Вообще-то, я и есть последняя. Да, мне пора идти за кулисы. Осталось около пяти минут. Я пойду.       Хлоя начала собираться на выступление, и Мэй отчего-то захотелось пойти с ней. Ей хотелось поддержать её, так как раньше она никогда никого не поддерживала. Но если заглянуть глубже, то в её сердце была одна мысль, что терзала её. Хлоя последняя. За ней идут дуэты.       — Я с тобой, посмотрю из зала на твоё выступление, зажги там.       Девушки быстро собрались и двинулись ближе к сцене. Хлоя осталась за кулисами, а Мэй заняла свободное место в первом ряду, приготовленное специально для тех участников, которые захотят посмотреть на выступающих.       До этого она переоделась в джинсы и толстовку и теперь могла с комфортом наблюдать за происходящим, но мысли вновь и вновь утекали куда-то не туда. От факта, что дальше выступают дуэты, становилось как-то слишком тревожно. Первой выступает Хора и её новая напарница. Когда она увидела расписание, взгляд сразу неосознанно зацепился за знакомое имя. Раньше её имя стояло рядом. С одной стороны, хотелось уйти и не смотреть на это выступление, но с другой она прекрасно знает, что не сможет и пошевелиться.       Время проходит слишком быстро. И вот она уже слышит, как объявляют первый дуэт. Она пропустила выступление своей подруги. А впрочем, она и не ожидала чего-то очень уж впечатлительного. Чёрт, вот она снова почувствовала себя эгоистом.       — Встречайте! Первый дуэт. Хора и Лиззи.       Мэй впервые услышала её имя. И первой ассоциацией стала девочка, что задирала её в садике. Они очень похожи. Только одна задирала её в садике, другая — занимала её место сейчас. Точнее, нет. Не её. Давно уже не её. Что было, то прошло. Она не готова извиняться и унижаться, особенно, если обиды ещё слишком сильны.       Впервые в её голове пролетает мысль о том, что она тоже могла найти себе кого-то другого, чтобы танцевать. Хора же смогла найти после двух месяцев солирования, и она сможет. Но только уже ни с кем не будет того душевного единства и тотального доверия, больше никто не захочет быть с ней рядом, когда ей плохо. Люди не любят нытиков. Не любят скованных и вдумчивых. Люди не любят таких, как она.       Её мысли прерывает музыка. Фортепианное произведение в классическом стиле. Фортепиано — всегда было их любимым инструментом. После первого же взгляда на них, она не могла оторваться, хотелось ловить каждое движение. Костюмы не были красивы, причёски не были какими-то замысловатыми. Всё было слишком обычным. Всё, кроме танца. Тот действительно завораживал и заставлял смотреть. Родная пластика, родные мысли. Хотелось прогнать это из головы, но всё крутилось бешеным вихрем.       Девушки начали танцевать одинаково. Их движения были кристально идентичны, кроме одного «но». Хора делала всё немного иначе. Местами её движения были чуть медленнее, местами быстрее, иногда она и вовсе озиралась на свою напарницу. Мэй не могла поверить в то, что Хора может так танцевать. У неё идеальная пластика, идеальные формы, безупречно отточенные движения, и годы практики. Что-то было не так.       Всё стало ясно тогда, когда танец стал накаляться. Движения становились сильнее и тревожнее. Музыка шла выше и выше. Тогда всё стало понятно. Это — ложь. В голову Мэй врезалось острое осознание, что это танец, тема которого ложь. Хора играет человека, который подстраивает под обычных людей. Выглядит очень похоже, но, на самом деле, никогда не сравнится с тем, к чему она стремится. Индивидуальность всегда лучше, чем подделка. Но жить подделкой спокойнее и легче.       И словно бы в подтверждение её словам, Хора начинает плакать, закрывать лицо руками и вздрагивать от рыданий, но именно в эту секунду Лиззи закрыла рукой глаза и стояла. Она стояла лицом прямо против Хоры, она могла дотянуться до неё рукой, если бы действительно захотела. Но глаза были закрыты. Люди не видят лжи. Эта сцена слегка затянулась, заставив людей по-настоящему проникнуться. Подобное затишье сыграть сможет не каждый, а только настоящий профессионал способен сделать затяжной момент не скучным, а сильным и поражающим в самое сердце. В Хоре Мэй никогда не сомневалась. В этих танцах можно было рассмотреть тонкую связь. Затишье перед бурей. Это их общий приём.       Лиззи убирает руку, и в этот момент они обе начинают танцевать, смотря в зал. Только их глаза слишком сильно отличаются. У Лиззи они холодные, безразличные, такие, будто бы она танцует перед зеркалом в зале. Нельзя сказать точно, образ это или неумение показывать эмоции, но тихое отвращение всё равно забивалось в сердце Гизы. А вот глаза Хоры были пронзительны, они стреляли в самое сердце и просили о помощи, даже если движения были самыми обычными. Это была всего лишь классическая лирика, лучший вариант для подобных конкурсов.       Хора взглянула на Мэй. Не просто взглянула, а вторглась в душу, сметая там всё на своём пути. Что-то внутри оборвалось, и слёзы начали собираться вокруг глаз. От впечатления от танца и от обиды. Её снова трясло. Она знала, что то, что она видит, — это настоящее искусство, но в тоже время она чувствовала, будто бы должна стоять на сцене. И танцевать о лжи. Потому что всегда было так. Мэй и раньше смотрела выступления Хоры, но почему-то сегодня всё ощущалось особенно остро и хотелось взвыть.       Мэй резко вздрогнула, пугаясь и оборачиваясь на того, кто положил свои руки ей на спину.       — Не плачь. Выступление действительно шикарное, но оно того не стоит. Придётся снова перекрашивать глаза, — Хлоя думает, что пошутила, но Мэй совсем не смешно.       Она снова возвращает свой взгляд на сцену и напряжённо смотрит. Танец близится к своей кульминации, а так не хочется отпускать этот шедевр, даже если он делает настолько больно.       В какой-то момент музыка становится всё тише, и когда остаётся лишь совсем спокойная мелодия, девушки медленно закрывают друг другу глаза.       Чтобы согнуться от боли.       Они замирают, заставляя зал ахнуть и сидеть, не шевелясь. Мэй даже не дышит. Все вокруг впитывают энергию настоящего искусства и гениальности. А, может, это только Мэй так остро на всё реагирует? Что, если ей всё это только кажется?..       Когда зал взрывается аплодисментами, она сталкивается взглядом с Хорой. В этом взгляде нет обид, непонимания или ненависти. В этот раз там только искусство. Только понимание глубоко смысла. Они обе поняли, о чём был танец. Они обе были способны ощутить эту боль.       И когда Хора скрылась за кулисами, по глазам Мэй потекли настоящие слёзы.       — Эй, ты чего? Не надо так переживать, — обняла её Хлоя, но Мэй сразу же скинула с себя её руки и побежала в неизвестном направлении, надеясь найти одинокий коридор.       Хлоя осталась в растерянности стоять позади, а Гизе действительно удалось найти такой коридор. Там было темно и пахло сыростью, но зато было тихо и одиноко. Эти искренние слёзы были только для неё, и не должно быть ни одного взгляда, ни одного прикосновения.       Иногда ей даже кажется, что она мазохист, потому что слёзы от выступления, — её любимые слёзы.       Позже объявили победителей. Всё было как в тумане. Она не помнит ни как выходила на сцену, ни как забрала награду, ни какое место заняла Хлоя.       Всё, что она помнит, это то, что в этот раз, как и всегда, она и Хора победили. Пускай не вместе, но победа у них в крови. Там давно уже перемешались победа, жажда и искусство.