Моя радость

      Слышится громкий грохот на всё помещение, как избитую тушу в бордовом грубо бросают в стенку и та безжизненно валится на каменный пол.       — Посидишь пока здесь, — безразлично кидает басистый голос со стороны дверного проема. Крупная, широкоплечая фигура неторопливо удаляется за металлической дверью, накрепко её запирая. Тяжёлые шаги раздаются эхом, пока окончательно не утихают.       После этого — тишина.       Это среднего размера бетонная камера, не хвастающаяся условиями. Столетние паутины во всех возможных углах да щёлках и пол в кровавых разводах ясно говорят о том, что за этим скверным помещением уже давно никто не следит, что уж там говорить о запахе, переворачивающем содержимое желудка с ног на голову — точно сатана насрал. Словно комната пыток из какого-нибудь фильма ужасов, не хватает ещё орудий, развешанных по стенам и длинного прямоугольного стола, полностью покрытого остатками чужих внутренностей. Единственный источник света — небольшое решётчатое окошко в двери, за которой только что скрылся один из подчинённых Салем, и из которой скоро в камеру войдёт «смерть с косой». Иронично.       На полу, как какой-то мусор, лежит та самая «избитая туша», признаки жизни которой граничат лишь с еле заметной приподнимающейся грудной клеткой. Руки и ноги плотно связаны толстыми верёвками, а лицо скрыто за темными волосами с красными прядями. Хотя, сложно сказать, где просто красная прядь, а где прядь, испачканная в алой жидкости, что сочится с глубоких ран по всему телу. Порванная же во всех возможных местах одежда так и просится, чтобы её выстирали и избавили от тёмных кровавых пятен, сливающихся с черно-красной палитрой боевого платья. Ну, по крайней мере палитрой того, что до недавнего времени было боевым платьем.       Время будто остановилось. Неизвестно, сколько минут или часов проходит, но конечности затекают, будучи в неудобном положении, а нос всё никак не может привыкнуть к дурному запаху. Это, и ноющая боль, не прекращающаяся ни на секунду, сводят девушку с ума. Но не сошла ли она уже с ума?       Дверь открывается. Она вздрагивает от неожиданности. Слышится цоканье каблуков. «О, Монти...» — проносится в голове.       — Извини за ожидание, Руби Роуз! — знакомый женский голос.       Руби молчит, уткнувшись лицом в пол и скрывшись за плащом цвета алых роз. Будучи без сил, она даже не пытается поднять голову, чтобы посмотреть на наглое лицо её заклятого врага.       — Не делай вид, будто ты умерла! — рявкает Синдер прямо под носом. Оказывается, она уже успела встать впритык к телу, поэтому замахивается и со всей силы вмазывает каблучком по незащищённому боку Руби, где зияла одна из самых глубоких и страшных ран. Разносится болезненный стон, и она сжимается в комок ещё больше, — Ты проиграла, и с этого дня принадлежишь мне!       Острые ступни и шпильки каблучков, которые Синдер вновь и вновь опускает на Руби, словно следуют какому-то определенному ритму и инструкциям, оставляют всё новые синяки и раздражают старые, принося больше увечий злополучной тушке. В один момент в каком-то месте глухой стук весьма быстро переходит на мягкий звук скорее какой-то водянистый, смахивающий то ли на фарш, то ли на что-то ещё, и от одного противного звука к горлу Руби уже подступает тошнота. Разрывая плоть и превращая одежду в отдельные куски ткани, прилипшие к потному, израненному телу, Синдер чувствует, что ей чего-то не хватает.       А Руби вновь не реагирует. Реагирует на удары, на боль — кричит, плачет, сопротивляется, впрочем, как это делает нормальный человек, когда ему больно. Но не говорит. Может, боится, что её голос дрогнет, или ей попросту нечего сказать. Вот бы она наконец показала свою слабость, чтобы плакала навзрыд над пеплом от её беспомощной надежды, умоляла пощадить и отпустить. Но вместо этого она молча принимает все унижения, а если и встречается взглядом со своим палачом — смотрит твердым взглядом, так и расплавляешься под этой скрытой под ним решительностью.       — Надеешься, что тебя спасут твои друзья? — женщина хватает Руби за её темные патлы и приподнимает с пола так, чтобы она смотрела только на неё, — Да это же просто смехотворно!       — Завидно, вот и злишься, — наконец выдавливает девочка, корчась от неприятных ощущений. Видимо, подумав, она все-таки сплёвывает кровь прямо в лицо Синдер, с лёгкой улыбкой на лице наблюдая за её отвращением.

***

      С каждым свистом неизвестного для Руби происхождения копья, прорезающего воздух, на пол опадают оборванные куски ткани. Любимая боевая юбка, рубашка, колготки — прекрасное снаряжение в один миг превратилось в кучку ненужных тряпок. Неаккуратные движения покрывают оголённое тело новыми и новыми неглубокими порезами с выступающими кровавыми жемчужинами. Когда дело доходит до плаща, Руби не сдерживает злости, пытаясь вырваться из оков и желая Синдер всего самого наихудшего.       — Осторожнее с языком, милая, — она не скрывает ухмылки. Так просто, оказывается, вывести девочку из себя, если уничтожить дорогую ей вещь.       Синдер открывается великолепный вид на её произведение искусства — худощавое, покрытое синяками и шрамами, искалеченное тело, беспомощно повисшее посреди камеры. Выпирающие рёбра и прочие кости, кажется, готовы вот-вот пробиться сквозь тонкую кожу, а куски отвалившейся плоти сиротливо висят с загнивавших ран. Маленькие, юные, даже в какой-то степени умилительные груди неуклюже повисли на грудной клетке девочки, а её нежные соски затвердели, будучи обрушенными прохладой пыточной камеры. Жирные, красно-темные патлы растекаются по тоненьким, бледным плечам и больше не такие короткие и аккуратные, как в Биконе.       Она смотрит с любопытством. Неспеша проводит длинными пальцами по шее, очерчивая контуры сонной артерии и щекоча кожу. Продвигается в сторону, к предплечьям, и ногтями оставляет череду белых полос на напряжённых, мужественных мышцах, чувствуя, как в неё впивается грозный взгляд серебряных глаз. Синдер словно осматривает новую игрушку, подаренную на день её рождения — какие-то возбужденные нотки играют в единственном золотом глазу. Именно тогда она активирует то ли своё проявление, то ли силу девы, и белые полосы превращаются в полосы из обожжённой кожи, заставляя тело пленной начать дёргаться как безумное. Горелый смрад, что источает опалённая плоть, резко ударяет по носу.       — Ты проиграла, — повторяет Фолл, убирая руку, — Просто признай это и тебе станет намного легче.       Руби тяжело дышит, пытаясь восстановить дыхание. Видение затуманилось, в глазах пляшут звезды — Синдер напротив превратилась в кучку размытых точек на темном фоне — серые, бежевые, золотые, черные, красные... Красные. Как розы.       К ней вдруг приходит озарение. То, о чем она раньше не особо глубоко задумывалась — то ли не хотела и намеренно держала это в глубине души, чтобы не сойти с ума, то ли она действительно не придавала этому значения. И потому так делается обидно, как никогда ещё не делалось. А ведь этот факт стоял прямо перед носом — по сути, она просто очередная пропавшая здесь жизнь. Очередной пропавший человек с силой серебряных глаз, которого таки настигла Салем. Очередная белая, лабораторная мышка, судьба которой неизвестна даже тем людям, в плену у которых она находится. А ведь получается и мама... мама тоже среди них? Руби не могла не начать раздумывать об этом, будучи в таком положении. Ей хочется узнать о маме и других людях с серебряными глазами побольше, однако ей никто ничего не скажет и лишь всевозможные догадки будут грызть ей душу до самой смерти.       — Не игнорируй меня! — глаза Синдер угрожающе вспыхивают, вырывая девочку из мыслей, — Без меня — ты ничто! Скажи это! Прямо сейчас!       Руби не понимает, что делает не так, и с замешательством глядит на непонятно по какой причине разгневавшуюся женщину.       — Скажи это! Признай, что без меня ты ничто! Это чистейшая правда! — Синдер выглядит так, какой Руби её раньше не видела. Нет, она всегда казалось ей с той ещё поехавшей крышей, даже не казалась, а кажется до сих пор, но конкретно в этот момент в словах и жестах этой психопатки таится что-то особенное. Даже болезненное. Будто бы её сознание раз за разом перематывает какую-то плёнку перед глазами, которую не выносит больше видеть — раз за разом, раз за разом, расшатывая женщину ещё больше. Вцепившись в горло Руби темной рукой и чуть ли не вымаливая сказать то самое, оставляя новые порезы и синяки, Синдер, как сильно бы она не была охвачена сейчас внезапным гневом, выглядит до безумия жалкой и крошечной, словно пытается взрослым доказать свою важность, а ей не верят и лишь заливаются смехом, указывая пальцем       Вот как сейчас. Руби становится так смешно, что она не может перестать ржать от всей этой идиотской ситуации, она хохочет, надрывая горло так, что грудная клетка едва не разрывается от боли и напряжения — то либо от смеха, либо от очередной порции силы Девы, которую Синдер, завопив, любезно обрушила на трясущееся тело Руби. Камера более не такая тихая, какой была много минут назад, и скорее напоминает шумный обезьянник. А той так хорошо, так приятно от того, что в этот момент она словно выше Синдер, выше всего этого.       — Я заставлю тебя это сказать! — лицо её всё искрученное, единственная бровь изогнулась в злости, золотой зрачок смотрит исподлобья и прожигает дыру в черепе. А из глаза, вниз по щеке, солёные дорожки, капают одна за другой прямиком на каменный пол, — И ты скажешь! Скажешь!       А истерический смех Руби всё не прекращается и всё больше походит на какие-то сатанинские взвизги, кажется, что от нехватки воздуха она вот-вот вожмется саму в себя, высушится и превратится в изюм. В глазах темнеет и всё вокруг размывается, её конечности вдруг пронизывает озноб, а голова начинает гудеть и кружиться так, как обычно это происходит, когда она вот-вот собирается использовать свои силы серебряных глаз. Но на этот раз боль чуток другая, теперь она хуже и поражает ещё большую область.       И тут она вспоминает тот раз, когда она впервые перекинулась словами с Салем в кабинете Айронвуда. А потом возникает изображение Рейвен в Академии Хейвен. Руби и вправду похожа на свою мать. Это тоже смешно. Такая же потерянная душа, подающая надежды, только, чтобы с грохотом упасть с небес на землю. Руби упала так же как раз в тот момент, когда Синдер разрезала её плащ, подарок покойной матери, на части — то, что особенно связывало её с тогдашними, мирными и беззаботными временами, разорвав и эту связь вместе с красной тканью, ненужными клочками рассыпавшейся вокруг обеих особей. Она умрет. Умрет так же, как и все остальные до неё.       Мысли грубо отрезаются и ей в спину вдруг что-то прилетает, от чего Руби аж отлетает сторону, покачиваясь. Синдер, ранее стоящая напротив, куда-то подевалась, а с губ её вырывается вздох и она, расширив глаза, вытягивается от внезапно изменившегося характера боли.       — Скажи! — слышится где-то в стороне.       В спину опять что-то прилетает, насвистывая в воздухе. Руби вскрикивает и сжимается всем телом, которое с новой силой пронизывает очередная волна ужасной боли. Её внимание с мысли о смерти тут же переключается на Синдер — глаза метаются во все стороны в поисках одноглазой женщины, и она осознает, что та, должно быть, в перерывах между отступлениями Руби успела где-то взять новые орудия пыток и теперь, встав где-то вне поля её зрения, принялась чем-то её пороть. Причем она ничего уже более не говорит и не ждет, пока другая что-то скажет, и лишь молча замахивается, будто с головой погруженная в эту деятельность.       А потом ещё и ещё. Опять. Снова. В очередной раз. Наступает череда беспорядочных ударов по оголённой тушке, сопровождаемые нечленораздельными выкриками. И её, и Синдер. Молчание то длилось оказывается недолго и Руби чувствует, как вянут её уши от мерзких звуков, которые издает Синдер при каждом замахе. По мере того как, скорее всего, кнут, тяжело опускается на девочку и обнимает её спину и бока, жадно впиваясь в плоть, Руби всё больше начинает казаться, будто в первые же секунды с неё уже успели содрать всю кожу, что только можно было содрать, и спина превратилась бесформенное, кровавое месиво. Женщина даже не дает ей перевести дыхание и непрерывно наносит удар за ударом, словно выбивая пыль из любимого ковра.       Совсем скоро, может, через десяток или около того ударов, по ощущениям ей и вовсе начинает казаться, будто между тем Синдер сменила орудие на какую-нибудь раскаленную добела цепь, ибо вся область с плеч до поясницы теперь пылает, будто облитая лавой. Или же эту лаву ей залили прямо в глотку — тоже раздираемую не меньше как минимум из-за мучающей её жажды и потому-что она не может унять истошные вопли, которые она ещё кое-как пыталась сдержать до этого. Они просились наружу и заставляли голову гудеть ещё сильнее, наверняка отдаваясь эхом где-то за пределами камеры.       Дышать нормальным образом не получается, будучи подвешенной веревками за поднятые руки и испытывающей страшные муки от ударов кнута, от чего грудь сдавливает всё сильнее и сильнее. Ей делается так противно от промелькнувшего в голове изображения, возможно, лыбящейся Синдер, довольствующейся сладкими воплями во всё горло её пленной, от чего решающей наносить более агрессивные удары, чтобы посмотреть, что будет. Руби же потом только и остается выдавать жалкие всхлипы и хриплые стоны, будучи более не способной набрать достаточно воздуха и захлебываясь в собственных жидкостях — пота, слюней, слез, крови, да чего угодно. Это кажется вечностью, хотя проходит не так много времени. Весь мир и сознание сжались до одной лишь многострадальной спины и она решила, что умирает.       Удары, на удивление, прекращаются, что она сама не сразу замечает, и камера погружается в тишину, прерывающуюся тяжелым дыханием Синдер и всхлипами Руби. На пол капают алые капельки крови, стекая тонкими, многочисленными струйками с истерзанной спины. Женщина же, цокая каблуками, возвращается в поле зрения Руби, от чего та надеется, что её палачу всё надоело и он наконец оставит несчастную в покое. В гримм-руке у неё, к слову, действительно кнут, но сквозь мыло в глазах его не удается разглядеть в полной мере.       — Без меня ты — ничто.       Кнут снова ложится на девочку и оставляет за собой новые красные отметины, простирающиеся с левого плеча и обвивающие её живот. Поскольку Руби дали время на передышку, она снова может кричать. Видя своими собственными глазами то, как Синдер закидывает руку назад, готовясь к очередному удару, Руби обессилено дрыгает и извивается, будто бы она действительно могла уклониться, но отекшие конечности её плохо слушаются.       — Признай это.       На этот раз Синдер ударяет всем своим весом и задевает груди, заставляя их тяжело подпрыгнуть. Руби пронзительно визжит и молится, что бы это был первый и единственный раз, когда женщина задевает столь чувствительную часть тела.       — Скажи это.       Опять по грудям. Либо случайно, либо намеренно. Вот бы она потеряла сознание прямо здесь, вот бы её впечатляющая выносливость исчерпала себя тут же, чтобы это всё прекратилось в один миг, а очнулась дома, с близкими ей людьми, и тогда бы она осознала, что это оказалось всего-то страшным сном. У неё и до этого часто бывали кошмары, и Янг всегда её успокаивала — пела колыбельные или читала сказки, и обе в итоге засыпали в одной постели в обнимку друг с другом. И мама так делала, пока не...       А сколько, интересно, ей пришлось перенести ударов кнутом? Она не может назвать даже примерное количество.       — Скажи это. «Без вас, я ничто».       Синдер подходит немного ближе и Руби встречается с ней взглядом. Та не может не уловить то, как по странному светится её глаз, однако не таким образом, будто бы Синдер активировала силу девы. Он просто сияет, словно включенная лампочка. Такое происходило и до этого, но почему, до Руби так и не дошло.       — Больно больше не будет.       Трудно в это поверить. Нет, это откровенная ложь. Больно будет, и не раз. Она всегда лгала ей в лицо. И в итоге плюнула в него, плюнула ей в душу, испортила ей всю жизнь и теперь почему-то считает виноватой во всех бедах именно её.       — Я отложу это прекрасное орудие в сторону, если признаешь свою слабость передо мной.       Хочется машинально метнуть глазами к «прекрасному орудию» в её руке, но у неё никак не получается отвести взгляд от глаза Синдер. Будто невидимые щупальца удерживают её голову и не дают пошевелиться.       — Давай. Я помогу. Повторяй за мной.       Язык не поворачивается, ноющее горло отказывается выдавать что-либо, засохшие губы только и могут, что жалко приоткрываться и закрываться. Синдер тоже приоткрывает рот, и той удается прочитать «Без»       — Без... — из горла едва вырывается какой-то жалкий, хриплый звук.       — Вас... — она хочет остановится, потому-что стала повторять движения губ Синдер чисто машинально, но какие-бы сигналы в мозг она не посылала после, губы не слушаются и продолжают слегка размыкаться и выдавать какие-то, но звуки.       — Я-я-я-я... — буква невольно растягивается и голос Руби ломается так, что она вздрагивает. Почему это так сложно? Это же всего лишь четыре каких-то жалких слов, смысл которых до неё едва доходит, но которые бы угомонили её палача, а потому, будучи ослепленная болью, повторяет за женщиной.       — Ничто, — Руби истощенно выдыхает и роняет голову на грудь, надеясь, что это и вправду усмирит Синдер и заставит оставить её в покое. Охваченная любопытством, она поднимает взгляд, ожидая увидеть какую-нибудь ехидную, довольную улыбку или что-то в таком духе, однако её сердце пропускает несколько ударов от странного, нечитаемого выражения на лице Синдер. Оно явно не такое, какое по сути должно быть в этой ситуации, и потому Руби в который раз не понимает, что сделала не так. Боль в спине вновь напоминает о себе и угрожающе стреляет, сердце метается и отчаянно завывает, все неприятные чувства, включая боль и зуд в руках и ногах, стали ещё насыщенней и будто кричат «Дальше будет хуже!».       — Мне не нравится, — тихо, с ноткой разочарования кидает Синдер и снова уходит куда-то в сторону, заставляя пленную машинально сжаться в ожидании очередного удара. Хотелось, чтобы он пришелся по ней как можно скорее, чтобы не висеть здесь в мучительном ожидании неизбежного. Но, к удивлению, она чувствует, как давление на руках начинает слабеть и пальцы ног через секунду касаются холодного пола — Руби аж мысленно вскакивает, почувствовав, как в ступни ей вонзились ледяные сосульки, и начинает мотать головой во все стороны, не понимая, что с ней делают. А потом давление совсем исчезает и она с грохотом падает на пол, завалившись на бок — резкие движения натягивают бедную, опухшую кожу на спине и заставляют Руби вновь закричать и пытаться застыть на месте так, как это только возможно, чтобы не раздражать побитые места ещё сильнее.       — Продолжим в следующий раз, — перед глазами возникает нога Синдер, однако у неё уже в который раз нет никакого желания поднимать голову, а потому жмурит глаза, превозмогая ноющую боль и молясь, как бы она поскорее ушла, — Прости, радость моя, мне правда не хочется покидать тебя, но у меня есть дела, которые нельзя откладывать.       Руби хочется расслабиться от этого долгожданного события — ухода Синдер, и она была уверена, что расслабится, но обнаружила, что у неё это не очень получается сделать.       Следующий удар, за который Руби думала ещё минуту назад, застает её врасплох именно сейчас и приходится по неожиданному месту — прямо по лицу. Голова с противным хрустом отлетает в сторону, грозясь оторваться от шеи и как мячик покатиться по камере, однако этого не происходит. Металлический вкус наполняет рот и, слишком обессиленная, чтобы смачно плюнуть, Руби со стоном приоткрывает рот и позволяет алой, густой жидкости плавно покатиться вниз, создавая под головой кровавую лужу, в которую следом шмякается один из передних зубов. Становится всё сложнее определить, откуда какая боль исходит — где-то она вдруг появляется яркой вспышкой, где-то сверлит, там, здесь, или полыхает огнем во всех местах сразу, как моральная, так и физическая. Зато будет что поделать в свободное время — что может быть занятнее, чем часами проводить языком по образовавшейся щели и по солоноватым деснам, ощущая гладкую поверхность?       — И ты скажешь это искренне.       Глаза свои спрятать под челкой Руби более не может, ведь от недавнего удара её волосы благополучно отлетели назад, открывая Синдер вид на помятое лицо. Нижняя её часть окрашена в самые разные цвета, словно ребенок по неосторожности обронил пару баночек с краской прямиком на своё произведение искусства — и тут и там красуются темные, покрытые корочкой порезы и ранки, нанесенные ещё на тогдашнем поле битвы, не говоря уже о засохшей крови. На ранее красивом, аккуратненьком лице образовалась на вид болезненная, синяя, в каких-то местах желтая, припухлость, которая, казалось, с каждой секундой всё увеличивалась в размерах. Ярко-красная кровь ниточкой протягивается с уголка её рта, на щеках виднеются дорожки слёз, и то, и другое блистает на свету, сияющем из решетчатой двери неподалеку, за которой вскоре исчезает Синдер.       Каждый цвет команды Руби будто по-своему на ней отражается — красный, белый, черный, желтый.